Какую замечательную песню нашел!

Шнырит урка в ширме у майданщика,
Бродит фраер в тишине ночной.
Он вынул бумбера, осмотрел бананчика,
Зыцал по-блатному на гоп-стоп: «Штемп легавый, стой!»

Но штемп не вздрогнул и не растерялся,
И в рукаве своём машинку он нажал,
А к носу урки он поднёс бананчика,
Урка пошатнулся, как, бля, скецаный, упал.

Со всех сторон сбежалися лягушки,
Урка загибался там в пыли.
А менты взяли фравера на пушку,
Бумбера уштоцали, на кичу повели.

Я дать совет хочу всем уркаганам,
Всем закенным фраерам блатным:
«Кончай урканить и бегать по майданам,
А не то тебе, бля, падла, бля, придется нюхать дым!»

Говорят, умер Вася Филиппов.

Я его совсем мало знал, видел всего несколько раз в жизни. Лена Шварц познакомила нас перед входом в театрик Юрия Томошевского, тогда в подвале на улице Гоголя. «Два моих любимых современных поэта, познакомьтесь», — и стрельнула косо глазами в ленинградское небо: Лена умела быть неловко-очаровательно любезной.

Вася был нежный, тонкий, вечный юноша, хоть и старше меня на четыре года. Недавно я видел более или менее актуальные фото Кирилла Козырева, удивился и совсем его не узнал — мужчина, мужик с усами. Славный.

Жалко его, хотя не знаю, а следует ли жалеть — очень ли страдал он в том посверкивающем (вероятно!) тумане, в каком жил? не избавлением ли эта смерть была для него?

В любом случае — покоя Вам, Вася, и отсутствия страдания.

Наши тихие радости

Некто уже больше 6 месяцев ищет книгу

Юрьев Олег. Жиды на полуострове

и готов заплатить за нее 780 руб. и больше

(имеется в виду, конечно, мой роман «Полуостров Жидятин». — Разве же это не счастье?)

Чудеса растворимости

Увидел сегодня в магазине растворимый виски. Мешок такой, довольно тяжелый. И чего только не бывает.

Кажется, мужеский род висок укрепился в русском языке, хотя мне почему-то по-прежнему хочется сказать в среднем роде. Или во множественном числе.

Но с висками это и на ихнем языке проблематично. Рассказывают, что whisky — это только «простой шотландский виски», а «простой ирландский виски» именуется только whiskey..

И простой американский виски из пакетика тоже. В смысле «-ey».

А не стоило ли назвать растворимое виски Nes-Whiskey?

 

Судьба колобка

Что мумию призрака коммунизма давно уже следует вынести с-под стены, это да не вопрос.

Вопрос другой: куда ее деть?

Да, вопрос — но небольшой: можно много куда! Вон, в Египете, говорят, вольнолюбивые египетцы покалечили некоторое количество местных мумий — когда все успокоится, можно будет им подарить, в знак вечной советско-египетской дружбы. А можно, например, и в Лондон-городок переслать, и там в общую могилку подхоронить к Карлу Марксу и Борису Березовскому. И еще православного прадедушку Бланка туда же эксгумировать из Житомира. Но можно, конечно и в Ульяновск заслать — мол, где родился, там и сгодился. В общем, дело решаемое.

Но вот что делать с освободившейся площадью в центре Москвы — это вот настоящий вопрос, серьезный! Сносить Мавзолей было бы преступно — как ни кинь, а шедевр архитектуры все-таки. Мы тут долго размышляли над этой проблемой и выработали два основных предложения:

1). Там, как известно, под низóм четыре — или сколько их там — этажа Института тела Ленина располагаются. Каковому тоже придется выехать — за отсутствием предмета консервирования. Можно было бы многоэтажную подземную парковку устроить (заезд с Манежной площади, под Жуковым на таксе), а в самой верхней будочке — билеты продавать, значки разные и прочую кока-колу, и чтобы вход (спуск) оттуда же. И поуже, поуже проход сделать: одна касса, дверочка одностворчатая — пускай очередь аж до ГУМа тянется, пускай у товарищей на сердце теплеет, не жалко.

2). А можно (с той же пропускной зауженностью, создающей ностальгическую очередь) и общественный сортир организовать. Преступный режим, как известно, снес построенную партией Ленина-Сталина общественную уборную напротив Исторического музея — не пришла ли пора возвращать народу отнятое удобство?

У обоих предложений есть свои плюсы и минусы, можно было бы их долго обсуждать, но тут пришла прекрасная весть:

Ульяновская область объявила себя родиной Колобка!
Изображение с сайта xrest.ru
Это решает всё! Комбинация совершенно ясна. Мумию — в Ульяновск, а на Красную площадь — Колобка!

Мавзолей Колобка! По фронтону чтобы такими увесистыми, правдинскими буквами:

К О Л О Б О К

И вернуть пост № 1.

Бонус:
Анекдот, рассказанный (по-немецки, с тяжелым богемским выговором) одной прекрасной старой дамой, пережившей Терезиенштадт и Освенцим:

Когда выносили из Мавзолея труп Сталина, тоже не знали, куда его деть. Предлагали всем компартиям: «забирайте», но все отказались, кроме компартии Израиля.
— Нет, а вам не дадим!
— Антисемиты! — обиделась компартия Израиля. — Мы же помочь хотели, в порядке международной солидарности трудящихся! Вот всегда вы так!
— Вы не понимаете. Вам — нельзя. У вас один уже воскрес!

Вроде не апрель? Или как назвать «ботинок сутенера»?

Новый гибрид, разрабатываемый ООО «Городской автомобиль», будет продаваться под брендом «ё». Название нового бренда сегодня в Москве презентовал генеральный директор «Городского автомобиля» Андрей Бирюков.
М.Прохоров назвал свой гибрид "ё-мобилем"
«Мне бы хотелось, чтобы его называли «ё-мобиль», – сказал он. Отвечая на вопрос о том, не боится ли компания, что название нового бренда будут склонять в народе, он сказал: «Мы спокойно отнесемся к любому названию, главное — чтобы оно несло эмоции».

Не иначе как это им какой-нибудь «кавээнщик для олигархов» придумал, типа Сорокина или Пелевина.

Когда-то я где-то (действительно не помню где и действительно передаю без всяких гарантий правдивости — только за красоту!) прочел историю, как какого-то московского светского куплетиста (не помню, конечно, и как его звали) позвали в Куршавель, обеспечивать стихотворное развлекалово. На вопрос о гонораре остроумный куплетист сказал, что половина суточного гонорара привозимых из Москвы девок его бы устроила. По окончании гастроли ему было выплачено 8500 евро (повторяю, прочел не помню где, никакой ответственности за правдивость — особенно в смысле цифр — не несу). Интересно, во сколько суточных ставок обошлось это «ё»?

Непонятно, конечно, почему «Сноб» не назвали — по-моему, самое подходящее название для «народного гибрида».

А когда «народный вертолет» начнут выпускать, пускай, что ли, назовут его «НЛО». От гонорара за эту великолепную идею отказываюсь — пусть перечислят одноименному журналу.

ДОПОЛНЕНИЕ:
Сам я никаких мнений об автомобильном дизайне не имею и не могу иметь (см. ниже в комментариях), но вот О. Б. Мартынова, проходя мимо, сказала сейчас, что этот автомобиль похож на ботинок сутенера из романа Газданова «Пилигримы». Сутенера звали Фред. у сутенеров, если верить художественной литературе, вообще двуцветные ботинки.

Второе пришествие Угрюм-Бурчеева: читающим по-немецки

Вчерашнего дня в нашем популярном органе массовой информации сообщалось для знающих по-немецки о появлении в знаменитой и могущественной газете «DIE ZEIT» рецензии на роман Ольги Мартыновой «Sogar Papageien überleben uns».

И гляди-ка: того же дня на сайте «DIE ZEIT» появляется комментарий некоего отечественного Угрюм-Бурчеева, на ломаном немецком языке категорически воспрещающего Ольге Мартыновой писать о России и тем более по-немецки. Впрочем, может быть, это персонаж, выпрыгнувший и не из Салтыкова-Щедрина, а из одной известной и знаменитой статьи, как раз и посвященной — не только, но в основном — хвостатым-рогатым этой породы.

Знающие по-немецки читатели нашего журнала, несомненно, получат колоссальное удовольствие как от содержания этого комментария (настолько поражающего нормальных людей своей пещерностью, что на него даже походя отозвался какой-то удивленный немец), так и от его языка. Тут должен не без огорчения заметить, что если автор комментария не слесарь-самоучка, бессонными ночами оттачивавший свой немецкий на «Майн Кампфе», а выпускник и, возможно, даже преподаватель какого-нибудь областного педвуза, что все-таки несколько вероятнее, то уровень подготовки германистов, похоже, существенно снизился.

Я всегда восхищался этим уровнем — в России традиционно совершенно прекрасно учили немецкому языку, а тут вот такое… Впрочем, нельзя по одному троечнику делать выводы. Выпускник, например, Ленинградского государственного университета им. Жданова В. Л. Топоров переводил, как известо, немецкое слово «Los» (судьба, доля) словом «лоза» и вообще не понимал ничего — ни в оригинале, ни в собственном переводе. Но там с самого начала была клиника. Впрочем, и здесь не без того. Кроме того, не приходится сомневаться (просто по опыту и по материалам все той же статьи), что и русский этого персонажа должен быть ничем не лучше его немецкого.

В общем, друзья-германцы и друзья-германисты, сходите, не пожалеете. Если, конечно, ваше чувство юмора хоть отчасти корреспондирует с моим.

P. S. У меня есть еще одна история про этот роман и немецких (на этот раз) читателей, но это как-нибудь потом.

Почему-то вдруг вспомнилась бессмертная песня Юли Беломлинской:

Надела Катя
Новое платье,
Надела нитку янтарных бус.
— Прощайте, сестры,
Прощайте, братья,
Прощай, маманя — я не вернусь.

Помню разлуку,
Горе и муку,
Как дождалася горького дня —
Он на прощанье
Подал мне руку:
Прощай, родная, помни меня.

Я б тебя, милый,
Не позабыла,
Не позабыла бы никогда,
Да у меня-то
Столько вас было,
Сколько песчинок несет вода!

Слышу я слово:
Отдать швартовы,
И в этом слове тоска и грусть…
Ты покидаешь
Город портовый,
Ты уезжаешь — я остаюсь.

Надела Катя
Новое платье,
Надела нитку янтарных бус.
— Прощайте, сестры,
Прощайте, братья,
Прощай, маманя — я не вернусь.

Прости, Юля, если что не так, цитирую твой синкопический шедевр исключительно по памяти.

********
…Даже и не знаю, с каких кислых щей вспомнилось — чем объяснить? Не иначе как днем рожденья любителя выпить стакан-другой парижской воды на потную партийную копейку.

Не помню, рассказывал уже? Или писал где-нибудь (что тоже может статься)?

У моей мамы была подруга по имени Элла Степановна (она уже, к несчастью, давно умерла), очень милая и в высшей степени культурная женщина. По окончании юрфака ее распределили юрисконсультом в Управление рынков или как там это называлось, где ее сразу все полюбили, потому что не полюбить ее было невозможно, и где она сразу же стала справедливо считаться в высшей степени культурной женщиной и авторитетом во всех областях знания. Поэтому в один прекрасный день сослуживцы по Управлению рынков подступились к ней с вопросом, томительно их волновавшим (не в подначку, а действительно надеялись утишить томление духа): правда ли, что у Ленина был сифилис? Годы были, если я правильно сосчитал, поздние пятидесятые или ранние шестидесятые.

Элла Степановна очень смутилась, но все же сочла себя обязанной ответить коллегам:

— Ну, Вы понимаете, когда он был в ссылке, в Шушенском, там были очень антисанитарные условия… Представляете, там у них на всех ссыльных, на всех товарищей по партиии — Свердлов там и прочие большевики — была только одна-единственная параша, вы только представьте себе…

— ОДНА ПАРАША? — Сотрудники были потрясены. — И ВСЕ ОНИ С НЕЙ ЖИЛИ?!

Извлекаю из комментариев в целях лучшего сохранения:

Н. Е. Горбаневская обратила мое внимание на вот такой мемуар. Постоянные читатели этого журнала знают, что только что я просмотрел почти полную подшивку журнала «Синтаксис» — и вот сразу снова: консервная банка с воздухом постпрекрасной эпохи. Шипит, пузырится воздушек, выдуваясь из щели, темный, ревнивый…

Что же касается мемуара, то я, кажется, из него когда-то читал несколько отрывков, но полностью, если это полностью — только сейчас. Мерзость, по-моему. Такая харьковская (попрошу жителей Харькова и выходцев, а особенно издателя прекрасного альманаха не оскорбляться — я употребляю это слово метафорически, как некоторые употребляют слова «петербургский» или «ленинградский», а некоторые — и я в том числе — слово «московский») , дворовая, приблатненная мерзость. И характерно, что обоим харьковским подростковым обожателям взрослой шпаны, обоим воспитанникам уголовной мифологии, и все на свете приблатненными мстятся — и люди, и отношения. Скачущий, хамский — хотя, в отличие от лимоновской простоты, не худшей, но и не лучшей, чем воровство, не без некоторой видоплясовской художественности — язычок. Не случайно одобрительное киванье на воплощение природного советского скотства — на Топорова. Социально близкие, видать. И слыхать. Но это внутреннее. Наружно стиль больше похож на политическую публицистику Алексея Цветкова, которому, правда, тоже вполне зернисто достается в качестве писателя Х — но ненависть мемуариста, судя по всему, не избирательная, а именно что какая-то приблатненная: ко всем. И к основному предмету, естественно, в первую очередь (см. ниже). В сущности, перед нами воспоминания о пахане — как он не стал настоящим паханом (для мемуариста). Недодал, недооблагодетельствовал — но и не наказывал строго. Недостойным, непонтовым перепало больше, хоть Довлатова возьми. Или того же неблагодарного писателя Х…

Есть наблюдения, конечно, верные — насчет, например, ненависти, окружавшей Бродского. Но этой же ненавистью продиктованы и сами эти страницы, ее описанием, так сказать, прикрывающиеся. Впрочем, с другой стороны, это и не наблюдение даже — это просто жизненный опыт с харьковской улицы. Такое просто понимание жизни. А самим по себе наблюдениям и воспоминаниям не очень-то веришь, потому что очевидно неверны, небескорыстны, бесхитростно ненавистнически характеристики других, более простых случаев и людей: можно как угодно относиться к персоне и позиции Довлатова, но бездарным писателем он не был и уж конечно, ничего иронического в его поощрении Бродским не было тоже — это сказано, просто чтобы расквитаться за что-то свое; можно как угодно относиться к тому же Алексею Цветкову, но его «новые» стихи не являются пережевыванием и повторением старых, это всего лишь примитивное ругательство — просто чтобы сказать обидное, что всегда говорится в таких случаях (когда люди начинают писать после большого перерыва) — на самом деле Цветков пишет советскую размышлительно-поучительную лирику 70-80 гг., типа Винокурова какого-нибудь с добавкой советского стихотворного фельетона того же времени, типа Евтушенко-Рождественского. Это вполне наивное стихописание просто укрывается (для шокируемых такими вещами вполне наивных людей, которых, как оказалось, более чем изобильно) за отсутствием знаков препинания и заглавных букв. Ничего общего с «языковой поэзией», несомненно относившейся ко «второму модерну», к которой Цветков пришел в начале 80 гг. и которую бросил по причинам, о которых можно было бы делать предположения, но мы больше не будем — в сущности, это уже не так важно, это вышло за границы того, что мы считаем литературой.

Но вот автору мемуара, для которого это, как кажется, все еще важно, разбираться явно не хочется — хочется разобраться.

Ну, и прочие его, как бы оригинальные суждения образованы по большей части чисто механически по принципу переворачивания тривиального: вот, все говорят, что Бродский ах как замечательно декламировал стихи, а мы скажем наоборот: декламировал плохо, лучше читать глазами. Ну что, каково? И повествователь как будто торжествующе оглядывается… В сущности, такое механически перевернутое суждение наследует всю тривиальность источника, не сохраняя небольшого зерна истины, которое содержится почти во всяком «общем мнении».

Это все, конечно, не означает, что я борюсь за мифологическую статуэтку И. А. Бродского ценой в одну Полухину. Напротив, его сложная история и сложная личность продолжают требовать здравого взгляда, независимого как от бета-павианов, продолжающих вылизывать у покойника, так и от гамма-экземпляров, норовящих покусать его за мертвые плечи. Но для этого, конечно, следует взглянуть на судьбу, личность и стихи его взглядом бескорыстным и благодарным — да, благодарным, потому что, конечно, его есть за что благодарить. По ту сторону персонального облагодетельствования, необлагодетельствования и недооблагодетельствания.

Иногда я благодарю судьбу, что не был знаком с Бродским, а он со мной. Вполне возможно, что иначе я бы не имел права, да и не захотел бы сказать вышесказанное.

Нужно ли подчеркивать, что никогда в жизни не сталкивался с г-ном Милославским и ничего против него не имею? Кажется, нужно.

Радости скобарства

В этой книге впервые публикуется как проза, так и поэтическое наследие автора. Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.

М.:Эксмо, 2008. Пер. 608 стр. Серия «Русская классика ХХ века»

Каталог берлинского книжного магазина «Геликон» принесла сегодня почта.

Кто же был этот автор, впервые опубликованный издательством «Эксмо» в 2008 г.? Погодите заглядывать под загиб, попробуйте догадаться.
Читать далее