Гениально, как почти всегда! Экстренное обращение коммунистов Ленобласти

КАК ЖЕ ОТЛИЧИТЬ ШПИОНА И ДИВЕРСАНТА САНТА-КЛАУСА ОТ РУССКОГО ПАТРИОТА И ДРУГА ДЕТВОРЫ ДЕДА МОРОЗА?

1. Настоящий Дед Мороз носит красивую шапку, щедро отороченную мехом шикарных зверьков, он не бомж, а мистера Санта-Клауса скупая западная разведка снабдила только колпачком с помпончиком, в который встроена радиоантенна. Запомните стишок, ребята:

Как увидишь ты колпак –
Будь уверен: это – враг!

Полностью — под загибом. Рекомендую выучить наизусть!
Читать далее

С Новым Годом!

Предыдущее поздравление было «корпоративным», я его только транслировал.

А теперь от вашего корреспондента персонально, точнее, от него и от коллеги:


(1990 г., США, в доме Юджина О’Нила в городе, которого я почетный гражданин, а как называется, не помню)

С Новым Годом поздравляю всех подписчиков и читателей этого журнала!

Читающим по-немецки: Ольга Мартынова о набоковском комментарии к «Онегину»

В берлинском «Тагесшпигеле» рецензия Ольги Мартыновой на немецкий перевод комментария к английскому переводу русского романа в стихах.

Зданевич: ПИСЬМО

Замечательное стихотворение, спасибо knizhnik. Располагающие антологией Витковского «Мы жили тогда на планете другой…»: оно там во втором томе.

Конечно, из этого страшно длинного текста с энергетическими и дыхательными провалами можно было бы настричь с пяток или десяток отборного качества отдельных стихотворений, но поскольку автор этого не сделал, то остается «расслабиться и получать удовольствие».

Нахожу интересным вот какое соображение: здесь Илье Зданевичу, насколько я понимаю, впервые полностью удался прорыв к «автоматическому письму», в подсознание. В подсознании у человека русской культуры его поколения (думаю, и не только его и не только русской) с просодической точки зрения «стихи квадратиками». А «албанский круль» — это чисто рациональное, умственное, требующее отключение «инстинктивного письма».

Конечно, есть некоторая проблема, заключающаяся в том, что с «содержательной точки зрения» в этом подсознании находится некоторая часть гимназической чуши, а также известное количество мелких преступлений против духа русского языка, и вообще характерных для Зданевича (вроде «похолоднело», «хамствует» — что с другой стороны прекрасно: «над самым телом хамствует оса»!), зато который раз уже наглядно демонстрируется, что в основе «первого авангарда» лежал сознательно и бессознательно разлагаемый символизм. В том числе и «бытовой символизм».

Мне не удаось сделать увеличенный отступ в каждой второй строке — «Семаджик» увеличивает заодно межстрочные расстояния и все начинает выглядеть уж совсем глупо. Если кто уж очень хочет посмотреть текст в оригинальной графике (признаюсь — выглядит лучше), тому — сюда.
(ДОПОЛНЕНИЕ: графику удалось исправить благодаря помощи Г. Г. Лукомникова. Спасибо ему!)

ПИСЬМО

Ольге

конец положен суете чиновной
     вступает ночь страницу теребя
приговоренный к смерти невиновный
жалею в комнате и жду тебя

минуты участились поредели
     отняв у нас последнюю из льгот
не то не двигаются в самом деле
не то проносятся который год

с трудом припоминаю лист лазурный
     где слышится начальных дней молва
и узнаю что из сердечной урны
трясется пепел заменив слова

иди по знаку листопад багряный
     меня родством осенним не морочь
соображаю из сердечной раны
руда метнулась и струится прочь

тепла и крови радуюсь уходу
     освобожден от внешнего дремой
в деревню потаенному в угоду
навеки ворочусь к себе домой

существовать без обязательств просто
     без прошлого под снегом без прикрас
подумай за оградами погоста
мы встретимся и не в последний раз

прислушайся <к?> моих пернатых граю
     что навсегда уверен и умен
пустяк изменчивый не умираю
взойду землей без собственных имен

морские табуны свистать по гривам
     в озерах ледяных терпеть на дне
на высоте безумной над обрывом
моей расположиться седине

туманом навалюсь и что ни делай
     не убирается с крыльца прохвост
но вот к полуночи похолоднело
рассеян стрелами падучих звезд

забрезжило и строй нерасторжимый
     под оболочкой прячу голубой
моей болезнью детской одержимы
за счастьем облака спешат гурьбой

все те же обмороки и поступки
     погонит ветер в горнюю корчму
то проливные задевает юбки
то замолчит не зная почему

кручу пылищу над путем воловьим
     стою развалинами на свету
склоняюсь золотом над изголовьем
у ног твоих репейником цвету

моим колосьям лето причинило
     чертой несжатой в стороне торчать
не выцветут в лесу мои чернила
болотная не пропадет печать

нырнула в синьку пламени громада
     но оперенье неба червлено
сойдешь на землю в праздник винограда
в давильне пробовать мое вино

в окно не перестану колотиться
     то вьюга пригоршнями серебра
то заблудившаяся ночью птица
то беглый каторжник рука храбра

шататься выходцем окрест постройки
     себя подолгу убеждать не верь
не изменился дом надежный стойкий
пока чужие не откроют дверь

тогда пойму уродливый в печали
     над кем зима стелила пелену
с неделей каждой холода крепчали
закрепостив прекрасную в плену

но ледниковой тайны не сметаю
     убогий блеск сомненья берегу
о помощи прошу созвездий стаю
светила смирные и на бегу

те что рисунком напоказ лежите
     шуршанью строк внимая свысока
уклад придумайте для общежитий
где с утомленьем не в ладах тоска

те что играете умело в прятки
     хандру бессонную с ее алчбой
ни боли не презрев ни лихорадки
навеселе ведите за собой

за то простив что словно малодушен
     разочарован слишком одинок
не шлю в письме ни зелья ни отдушин
ни для чего лавровый мой венок

охотно уступлю труды поэта
     за безмятежный отдых до зари
какого черта увлеченье это
бирюльки радуга и пузыри

когда всю ночь подстерегает буря
     а утром листьев разметав золу
меня застанет смерть и балагуря
за плечи схватит и прижмет к столу

остыл и наблюдаю без испуга
     что по бумажным клеткам семеня
уже расходится моя прислуга
что побледнев ты бросила меня

о нашей заросли забыв терновой
     замкнулась наглухо в столичный быт
писать запамятовала и снова
твое сказание не затрубит

тогда кто ты не уловлю не трону
     вотще ослепнув не прочту планет
за солнцем обронил твою корону
ни призраков среди созвездий нет

вошла быть может в двухэтажный терем
     где мне заказан суетной порог
княгиней вьешься по людским потерям
берешь и катишь по торцам дорог

быть может странствуя из самолета
     не замечает удаленный взор
что кроет время горы позолотой
пространство наших серебрит озер

от жизни здешней чугуном томимой
     на поиск той что хлопьем занесло
вотще стремлюсь когда тебя помимо
возврата нет писателю в село

не примет в лоно растворив природа
     отверженный не перейдет в покой
сидит унылый в созерцаньи брода
над млечной вздувшейся от звезд рекой

угомонился подорожный навий
     не чает в явной для себя брехне
отлеживая времена в канаве
увидеть зарево твое в окне

добиться правды за шагами скрытой
     переменив скатиться наогляд
проснуться жимолостью и ракитой
произрасти с тобой на старый лад

не хлопочи работа черновая
     не собирайся ожиданий гнет
осядет мысль того не сознавая
летучая в последний раз мелькнет

наутро завернут меня в полотна
     потом останутся плита и кость
но слушаешь ли женский и бесплотный
мое прощанье запоздалый гость

в действительности проживаешь где-то
     не только тень легла поверх строки
от умоляющей меня воздетой
протянутой и затяжной руки

не на неделю скрыли опечатки
     присутствие зарниц в ночи глухой
горячий след под холодом перчатки
янтарный плод под вздорной шелухой

все что молчит под тенью перехожей
     коснеет исповедью в глубине
ни на земле рождается негоже
ни на простертой под водой луне

все что могло внезапными крылами
     поднять над уровнем могильный вес
для нас потеряно в житейском хламе
средь ямбов чопорных и рифм повес

мне было суждено искать напрасно
     касаться туч завидовать кроту
вотще надеяться и нитью красной
свое предсказывать не обрету

за перелетом проследив по высям
     не вториться не обновлять гнезда
вести летосчисление без писем
пересмотрев пустые поезда

не избежала лебедь черной сети
     остался в кречетах ни с чем жених
воображаемых на белом свете
не будет не было и нет в живых

а может быть мольба не воскресила
     покоишься и ждешь меня в гробу
одна и та решений злая сила
ревниво божью стережет рабу

почто тебе упорствовать не страшно
     характер каменный очеловечь
лежишь морозная в неволе зряшной
окружена толпой зеленых свеч

влетают бабочки и коромысла
     над самым телом хамствует оса
почто полна мучительного смысла
не открываешь утром очеса

не разбудить ни пламенем полудней
     ни пастуху волынкой вечеров
не доискаться ни пустынь безлюдней
ни крайний север рядом не суров

кто донесет что опустив не в меру
     в заветной глубине всего святей
еще храню нетронутую веру
в мой поцелуй из сказки для детей

ни птиц послать в трущобах спят подобно
     ни рыбе поручить легла на дно
одна сова по дружбе неудобной
со мной подчас горюет заодно

что из того что говорю не мешкай
     приди спасать по старине луна
когда плывет но собственной усмешкой
неподходящая ущемлена

нет решено никто ни ветер прыткий
     ни за стеклом божественная ночь
не отженут от бесполезной пытки
в крови не помешают изнемочь

ни сжалимся ни здесь ни за пределом
     отдало сердце дочиста руду
уже одним опустошенным телом
моя спокойная к тебе иду

еще недолго и вернемся вместе
     не подошли для жизни нам под стать
в глуши медвежьей голубых поместий
безмолвный век вдвоем прокоротать

но голова не начинай клониться
     не опустись личина бирюка
по слабости не онемей страница
при виде смерти не горюй рука

пусть ни к чему в истерзанной тетради
     от слов и сутолочно и пестро
когда безмолвных ожиданий ради
позволит жить волшебное перо

преступнику не надевать сермяги
     отпугивать рассвет за хутора
побыть с тобой хотя бы на бумаге
не расходясь до самого утра

тебя к слезам приговорит жестоко
     освободив чернила из тюрьмы
покуда не сольются два потока
одним уходом в землю это мы

когда с подпаском сообща свиреля
     такой же рыжий запад на холмы
червонцы призрачные от апреля
до поворота мечет это мы

когда роняет мотыльков стокрылых
     шиповник в глубину речной каймы
от провиденья отойти не в силах
от самого другого это мы

когда поверхность великаны взмыли
     вокруг зовущей из пучин кормы
по сторонам крушенья бродят в мыле
покуда не устанут это мы

в лазурь погружены стремятся присно
     на дальний юг паломные чалмы
но две отстав по воле рукописной
одной скользят и тают это мы

придется нам в убежище высоком
     над философией мерцать худой
не видит невооруженным оком
что зажигаемся двойной звездой

поля в ручьях и руки белоруки
     когда окружность выводя из тьмы
вода с огнем в ненастьи без разлуки
пиши правдивое что это мы

насторожись когда украдкой иней
     развешивает по кустам тесьмы
токует тетерев один в теснине
но повторяет эхо это мы

когда покорны страстному смятенью
     выходим из морских теней на час
по берегу одной ложимся тенью
не потревожь ходок полночный нас

вселенная овладевает нами
     и не успев земной любви черпнуть
унизаны алмазами и снами
пускаемся обратно в млечный путь

что до пера походки неуклюжей
     что в памяти людской ища следа
от нас вдали и в омуте и в луже
затеплятся огни и навсегда

вовек не прекратится вой метели
     ожесточенье вихрей ни о чем
неизъяснимая истома в теле
невнятный голос чей-то за плечом

не одинокий пенье хоровое
     до пустоты возносится в игре
мы на земле перетерпели двое
дабы друг друга заслужить горе

но разговор душевный на пороге
     палач войди с кобурой на ремне
былых возможностей посланник строгий
засиживаться не препятствуй мне

возьмешь немного не щадя минуты
     когда последние слова темня
на стол падут в единственный сомкнуты
цветы оставшиеся от меня

мне самому искорениться вскоре
     всего прохватывает благодать
не заподазривай меня в укоре
при жизни ждал могу бессмертный ждать

мы не впустую согласить молили
     разводит наяву судьба силач
но будет хорошо мечтать в могиле
не надо бедная моя не плачь

1946

К некруглой дате: Бен. Лившиц

Весь год напролет пишу «под круглые даты» — 100-летие со дня рождения такого-то, 100-летие со дня смерти такой-то, 500 лет, как вышла такая-то книжка…; ничего не поделаешь, такой жанр — «колонка о классиках»… Но, естественно, чем больше пишу под «круглые» — тем больше люблю некруглые.

25 дек. 1886 по старому стилю или 6 янв. 1887 в Одессе родился Бенедикт Константинович (Наумович) Лившиц. У нас и не то, и не другое число, но я уже давно собирался о нем написать и завтра, пожалуй, начну.

А пока — фотография с торжественного собрания секции перевода Ленинградской писательской организации, посвященной столетию со дня рождения Лившица. Насколько я помню, никому это, кроме секции перевода, в голову тогда не пришло. Справедливости ради надо сказать, что «под столетие» готовился и всего через два годика, в 1989 г., вышел том Лившица в Ленотделе «Советского писателя», первая его авторская книга после «Полутораглазого стрельца» 1933 г. (переводы выходили книгами в 1934, 1937 и 1970 гг.) Нет, вру — «Картвельские оды» выходили» в Тифлисе в 1964 г. и я их однажды даже держал в руках, кажется у Бориса Понизовского. Но все равно — большое было событие.

Короче говоря, меня попросили прочесть стихи Лившица и я продекламировал «Эсхила» — думаю, это было первое публичное исполнение этого великого стихотворения (впервые напечатано оно было в книге 1989 г.). Боже, как сладострастно я покрикивал и подвывал:

Плыви, плыви, родная феорида,
Свой черный парус напрягай!

О том, как я ходил к Екатерине Константиновне Лившиц, пожелавшей проверить, умею ли я правильно читать вслух стихи, а то, знаете, сейчас этого почти не могут… — я еще , вероятно, напишу. А сейчас — редкое и случайно сегодня найденное фото.

Итак, Ленинград, Шереметевский дворец, Дубовая гостиная, если я правильно помню, январь 1987 г. (по логике вещей — надеюсь, в действительности ничего по непредвиденным обстоятельствам не сдвинулось и это был действительно январь, а не февраль, март, апрель и т. д.):


ДОПОЛНЕНИЕ: С. Л. Сухарев сообщил, что вечер происходил 24 декабря 1986 года.

«Брехня Тараса» — ну почему же, почему же… не всегда…

Via liza_rozovsky (Спасибо!):

Перед паном Хведором
Ходыть Мошко ходором —
И задком и передком
Перед паном Хведерком

Тарас Шевченко

Взято из статьи Михала Вайскопфа «Любовь к дальнему: литературное творчество Владимира Жаботинского» Статью тоже вполне можно порекомендовать, вполне содержательная статья. А Жаботинский — человек более чем замечательный и писатель более чем крупный. «Пятеро», на мой личный вкус, один из лучших романов, написанных на русском языке в ХХ веке.

Олег Юрьев: краткая библиографическая информация по 2009 г.

Книги
по-немецки:
1. Oleg Jurjew. Die russische Fracht. Roman. Frankfurt am Main, изд-во «Suhrkamp», 2009. Aus dem Russischen von Elke Erb und Olga Martynova, 223 S.

Это немецкий перевод романа «Винета», опубликованного только в журнале и до сих пор не вышедшего в России книгой. За время, прошедшее с выхода романа (он поступил в продажу в конце февраля), на него появилось свыше тридцати пяти рецензий в газетах, журналах, интернет-изданиях и радиопередачах немецкоязычного пространства, т. е., проще говоря, Германии, Австрии и немецкоговорящей части Швейцарии. Под загибом несколько цитат (далеко не все и не все самые забористые; просто то, что сейчас под рукой):
Читать далее

Ольга Мартынова: краткая библиографическая информация по 2009 г.

Это не «итоги года», а «рабочие реестры», сохраняемые для удобства автора и его исследователей. Впрочем, все, кому интересно, могут заглянуть под загиб.
Читать далее