Стремительное оскобарение

Вдруг обнаружил в собственном, только что написанном и отправленном письме выражение:

…в стремительно скобареющем издательском ландшафте…

Мог бы, разумеется, написать и в «литературно-издательском ландшафте», всё так и есть, к сожалению, но дело сейчас не в том.

Какие же прекрасные — емкие и звучные — слова и обороты забрезжили из рутинного делового письма: «оскобарение», «скобарею — скобареешь — скобареем», «совсем оскобаревший N», «стремительно скобареющий NN» и даже «постепенно оскобаревающий NNN».

В детстве я часто слышал в уличном обиходе слово «скобарь» — так ленинградское просторечие по традиции (полу- , а иногда даже и целиком) презрительно именовало «пскопских», т. е. уроженцев Псковской области. Ко времени моего детства слово «скобарь» и прилагательное от него — «скобарский» — использовались в подавляющем большинстве случаев в чисто переносном смысле, обозначая всё, с точки зрения «коренного» (т. е. до некоторой степени укорененного) ленинградского жителя, малокультурное, грубое-хамское и туповатое.

Лет тридцать не слышал я этого: «ну, настоящий скобарь!», и сейчас не слышал, когда недавно был в Петербурге — но вот же, выскочило вдруг и в ближайшее время никуда уже явно не денется: будет плодоносить. Так что возможных читателей этого журнала прошу иметь в виду: против жителей и уроженцев Псковской области я ничего не имею (скорее наоборот), вводимые понятия (оскобарение и пр.) основываются исключительно на переносных значениях.

…глянцевое оскобарение литературы… …комсомольско-скобарская мафия… …стремительное оскобарение советской интеллигенции… и т. д. и т. п.

Текущее чтение: Антиох Кантемир

Хотя и привезли из Петербурга много разных собственных (в смысле, из собственного книжного шкафа), дареных и купленных книг (надеюсь, руки дойдут постепенно), но читаю сейчас Кантемира с франкфуртской полки (угадайте, почему…)

Что касается сатир, то неожиданным образом милее мне оказались первые, еще чисто силлабические редакции, а не окончательные, «реформированные». Кажется, в них меньше напряженности в отношениях с синтаксисом, заставлявших Кантемира громоздить один enjambement на другой.

Никогда не задумывался, что князь ведь был основателем русского самиздата, и даже «тематизировал» это в своем, на мой вкус, лучшем стихотворении, «Письме к стихам»:

Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых
Где вы лет тоскуете в тени за ключами!
Жадно воли просите, льстите себе сами,
Что примет весело вас всяк, гостей веселых,
И взлюбит, свою ища пользу и забаву,
Что многу и вам и мне достанете славу.
Жадно волю просите, и ваши докуки
Нудят меня дозволять то, что вредно, знаю,
Нам будет; и, не хотя, вот уж дозволяю
Свободу. Когда из рук пойдете уж в руки,
Скоро вы раскаетесь, что сносить не знали
Темноту и что себе лишно вы ласкали.
Славы жадность, знаю я, многим нос разбила;
Пока в вас цвет новости лестной не увянет,
Народ, всегда к новости лаком, честь нас станет,
И умным понравится голой правды сила. <...>

«Основателем самиздата» в том смысле, что, не в состоянии напечатать ни строчки своих стихов, отдавал их в свободное обращение (и даже спрашивал на это разрешения начальства: если нельзя напечатать, то разрешите хотя бы такому-то списать слова) — т. е. речь идет о распространении списков как альтернативного паллиатива книгопечатанию.

Принадлежащие к самым упоительным строчкам Восемнадцатого века первые восемь строк «Стихов на желающих чести при дворе»:

Не так мила птице холя

в роскошном питании,

Как приятна своя воля

в свободном летании.

Напрасно ей угождаешь

разными заедками,

Вотще услаждаешь

золотыми клетками —

Кантемиру, по всей очевидности, не принадлежат (к сожалению), я бы их и из Dubia вывел, настолько напохожи они на него по фактура стиха (в первую голову, никак не свойственная Антиоху Дмитриевичу «уклюжесть» и «ловкость» стихотворной речи; это не означает, конечно, что у стиха Кантемира нет других достоинств, напротив — очень даже много, но они лежат в других плоскостях).

Смешное место в стихотворении «EPODOS CONSOLATORIA AD ODEN PASTORIS PIMINI SORTEM GREGIS SUB TEMPESTATEM DEPLORANTIS»:

В коих вертепах щенков выводят
Львы ужасны,
Лютый бобр и барс, где детей плодят,
Пятном красны;

«Лютый бобр» — очень забавно. Это, конечно, неправильно считанный с рукописи «лютый бабр», т. е. тигр. Та же путаница попала, как выясняется, на герб г. Иркутска и Иркутской губернии и была замечена еще Далем в его словаре (см.)

Ну, и вообще много всяких радостей.

Петербург — 3 (Интимные места)

click to comment
Т. н. «красивый дом» — № 11 по Колокольной. Мы там жили в коммунальной квартире (два окна слева от эркера с объявлением о продаже; в эркере жили соседи-Рывкины), пока не съехали на Староневский (я переходил в шестой класс). Дом был «красивый», поскольку со всеми своими изразцами не очень зависел от советского коммунхоза и выглядел на фоне окружающей мрачноватой облупленности нарядно и даже почти весело. Теперь это едва ли не самый затрапезный дом на всей Колокольной улице.
Читать далее

Не о Петербурге

Были сегодня на премьере (точнее, на предпремьере для авторов) «Марафона монологов» — шестичасового представления из тринадцати или четырнадцати небольших монопьес, поставленного в одном из небольших франкфуртских театров. Ваш корреспондент для этого «марафона» составил сочинение под названием «Bei uns im Zoo und um den Zoo herum». Вот так это дело начиналось:
click to comment
А вот артист при ближайшем, но не очень доброкачественном рассмотрении:
click to comment
Пока — по тексту — надо было говорить с акцентом, все было ничего себе (хотя акцент получился и не русский, а какой-то неопределенно-иностранский). Но когда оказалось необходимо произносить художественно и безо всякого акцента, выяснилось, что сценречь г-ну артисту никто никогда не ставил и то ли он пришепетывает, то ли задыхается, короче говоря, произносит довольно неотчетливо. То есть понять с грехом пополам можно, но напрячься надо.

Удивительное дело: я лет уже пятнадцать не писал никаких пьес и на премьере (собственной пьесы) в последний раз присутствовал тоже лет пятнадцать назад (кажется, в Потсдаме — это была «Песенка песенок»), но насколько же ничего не изменилось в моей «судьбе драматурга» — люди потом подходили и сочувственно говорили: «Текст-то, конечно, прекрасный, но постановочка… ! » — и глаза их блестели… от сочувствия. С чего и началась в 1988 г., в Ленинградском Доме актера, эта «судьба»… Потом это был лейтмотив всей критики, хотя, справедливости ради надо сказать, что несколько замечательных спектаклей по своим пьесам мне все же удалось повидать — «Маленький погром в станционном буфете» в пражском театре «На забрадли» (году в 92 или 93, кажется) и «Мириам» (году в 94) на польском телевидении. Некоторые русские спектакли люди хвалили, но я их не видел.

Петербург — 1 (Пока качаются фотографии)

Пока закачиваются фотографии (долгая история, их много), несколько случайных записей:

* * *

В кондитерской «Метрополь» на Садовой: Пирожное слоеное с капустой — 28 руб.

Зато на Московском проспекте обнаруживается кафе «Норд — Метрополь», торжество редундантности.

* * *

В БДТ б. им. Горького вывешен на вахте красочный плакат насчет гражданской обороны во всех ее проявлениях. В разделе «Наводнения» рекомендуется в случае соответствующего бедствия перевести скот на возвышенное место.

С подозрением оглянулись на Фонтанку.

* * *

В правилах пользования Павловским парком сообщается, что воспрещено кормить белок мучным и сладким, а также выгуливать собак всех пород. Впрочем, на этот счет есть фотографии.

* * *

Улицы (в центре, конечно) состоят почти сплошь из светящихся скелетов зданий — подсветка. В той жизни таким было только Адмиралтейство, им кончались темные проспекты, и я даже писал об этом стихи («Скелет светящийся Адмиралтейства…»), а теперь повсюду эти веселые скелеты.

Вообще город стал веселый. Легкий — будто сейчас полетит. На воздушной подушке. Главное — он стал светлый. Ночью светящийся, днем — светлый. Никогда этого не было, ни при каких строях. Это, конечно, благодаря тому, что дома сознательно и последовательно красят в светлые тона, но, кажется, не только в этом дело — какой-то новый легкий свет изнутри. Как будто он собирается жить, и лететь, и светиться.

Я бы сказал: из города Бродского он становится — почти уже стал! — городом Аронзона. Какое-то новое счастье ему открывается. «Как будто бы кто-то уходит отсюда и кто-то заходит сюда» — еще раз, но в обратных направлениях.

Тьфу-тьфу-тьфу.