Опрос журнала «Воздух» (№ 1, 2014)

Вышел первый номер журнала «Воздух» за этот год. Когда он там еще появится в Сети, так что выставляю по обыкновению мои ответы для всеобщего сведения.

«О чём эти стихи?» — вопрос, который в одних случаях ставит в тупик, в других влечёт за собой лёгкий ответ и неизбежное добавление: «Но разве в этом дело?» И, однако, значит ли это, что подход к поэзии со стороны тематики должен быть целиком оставлен профанному восприятию?

1. Есть ли у Вас как у поэта главная тема или главные темы — то (глобальное или очень конкретное, судьба мироздания или маленькие собачки), о чём Вам важнее всего или интереснее всего говорить? (Мы понимаем, что это совсем не то же самое, что главная проблема: то, что Вам важнее всего сказать.)

Думаю, я никого особенно не удивлю, если еще раз (кажется, не в первый и не во второй) подчеркну, что “о-чемами” я никогда не мыслил и не мыслю. И мне ничего не важнее всего сказать, по крайней мере, в стихах — с моей точки зрения, литература, в первую очередь поэзия, не имеет ничего общего с говорением, высказыванием, сообщением, коммуникацией. За исключением, конечно, общего материала — т. е. языка. Если тебе есть что сказать или о чем сообщить — напиши статью, или реферат, или диссертацию. Поэзия же есть мышление образами, а не высказываниями.
Мне важно сказать то, что я сейчас говорю, я и говорю это — ни в коем случае не стихами, а деловой прозой, для того, собственно, предназначенной.
С моей точки зрения, тематическое мышление, по крайней мере в ХХ веке, не говоря уже о веке текущем, прямо противоположно мышлению поэтическому. Не могу скрыть, что высказывание Мандельштама, предпосланное настоящему журналу в качестве эпиграфа (“Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух… и т. д.”), я лично понимаю таким образом, что „разрешенное“ — это и есть плод тематического мышления. Поэт, знающий, о чем он написал стихотворение, вызывает у меня сожаление. Я говорил уже как-то: я пишу стихи, чтобы узнать, о чем они, но если сходу этого узнать не удается, то я не особо расстраиваюсь — когда-нибудь, вероятно, пойму. Или никогда не пойму. Но может быть и наоборот: когда у Роберта Броунинга спрашивали, о чем или что значит то или иное место в его ранних стихах, он обычно отвечал: „Раньше это знали двое: я (показывал на себя) и он (указывал вверх). Теперь только он“.
Впрочем, все это касается не только собственных стихов. Тридцать лет я читал стихотворение Конст. Вагинова „Звукоподобие“ и никогда не испытывал никакой потребности понимать, что же это такое, „звукоподобие“. Пока мне не пришлось объяснять поэтику Вагинова американским студентам. Читая „другими глазами“, я вдруг понял, что „звукоподобие“ – это полная замена слова „стихотворение“, что легко демонстрируется подстановкой последнего в текст. Я был очень доволен, конечно, но видит Бог: для непосредственного счастья от этого или какого бы то ни было другого великого стихотворения совершенно не нужно понимать, о чем оно.
Тематический подход это, в конечном итоге, элемент внешнего контроля. Именно поэтому на „о чем“ так настаивала советская „литературная педагогика“: начинающий советский литератор постоянно контролировался на это „в чем мысль, где сообщение, что ты хочешь сказать“ и, в конце концов, это становилось его второй природой — выдавать тексты, которые было бы легко проверить „на тему, на высказывание, на идею“. Поэтому вся советская поэзия как система является „поэзией разрешенного воздуха“, даже если советский поэт говорит что-нибудь „антисоветское“ или „несоветское“.
Другое дело, что вследствие общности строительного материала готовый текст — сам текст, а не его автор! — может сказать человеку многое, в зависимости, конечно, от способности этого человека воспринимать сказанное (или то, что он считает сказанным). Т. е. каждый текст, конечно, несет сообщение, иногда даже тему, но это что-то вроде попутного газа. Нефть, добываемая стихами, — это век за веком расширяющаяся (ввиду оскудения основных запасов) гармония — дыхательная и образная. Т. е. текст не говорит, но может сказать. Т. е. я люблю „Клеветникам России“ или, чтобы остаться при Мандельштаме, „Поляки, я не вижу смысла…“ не из-за их конкретно-исторического высказывания (хотя и его воспринимаю с интересом, но это совсем другое восприятие). Т. е. Незнайка с его „проглотил утюг холодный“ — поэт, а „поэт Цветик“ — не поэт, а куплетист жэковской стенгазеты!
Тематический подход имеет две стороны — подход читателя (даже если он по профессии писатель, но в данный момент читает, а не пишет) и подход писателя (когда он пишет). Для читателя осознавать эти о чем и что совершенно естественно. Так он выучен, воспитан, только так пугающий хаос, плещущийся в гармонических стихах великих поэтов, сводится к набору понятных высказываний и не перепугивает до смерти.
Писатель, в первую голову поэт, может, конечно, сказать себе: „Дай-ка я напишу о“… безразлично о чем — о любви, о повышении урожайности многолетних трав, или о преступлениях (того или иного) режима, но если он справляется с этой задачей, то никакой он не поэт и не писатель, и текст его… совсем не ворованный — а разрешенный, санкционированный воздух. Конечно, может произойти и так, что „стихи о“ наперекор себе могут стать „стихами“, часто это, по литературно-историческим условиям, происходило в XIX веке, редко в ХХ, в ХХI, думаю, будет происходить очень редко („никогда“ в этих вещах не бывает).

2. Случается ли так, что у других поэтов, теперешних или прежних, именно тема (при условии, естественно, должного качества воплощения) Вас в первую очередь привлекает или, наоборот, отталкивает?

Нет.

3. Видите ли Вы в современной русской поэзии тематические лакуны (то, о чём не пишут, а надо бы) или, напротив, «избитые темы», от которых хотелось бы отдохнуть?

Соответственно всему сказанному выше, для меня это нисколько не существенно или интересно. Напряжение мускулатуры поэтической речи создает (очень часто иллюзорное) тематическое наполнение текста. Но никогда не наоборот.
Да и кому сейчас важно (кроме тех, для кого чтение стихов не непосредственное занятие, а культурно-историческое увлечение или профессия), что “Чернозем” Мандельштама, скорее всего, — стихи “на тему” о посевной компании для воронежской газеты, а “На Красной площади всего круглей земля,,,”, скорее всего, гимн Коминтерну?

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ

1.

что в клоб, что в колбу…

Чернеет сад. Белеет мертвый фавн.
Луна глядит позолочённым блюдом.
В людской рыдает Чацкий-Митрофан,
Испепелен софийным блудом.

Ах, маменька, твой дитятко не люб
Змее приблудной, суке подколодной,
Ее и Скалодум, и Старозуб
Дурманят мудростью холодной!

Не знают люди — трубку раскурить?..
Накапать в ложку валерьян котейкин?..
…О Боже мой, что будут говорить
В Собрании Цыфиркин и Кутейкин?!

2.

Это не образ земного рая.
Это та самая Смерть Вторая —
Бегство в ничто от края до края
Дантова круга…
А. Н. Миронов. Осень Андрогина (1978)

Боже, как наша Россия грустна!
Боже, как наша Украйна скушна!
Боже, как наша Европа стыдна —
Белая мышь из яйца Велиарова.

Спи, городничий, — живем однова!
Плачь, Земляничий, — полна ендова!
Ну ж, посеки себя, душка-вдова,
Душу спасешь от пытания ярого!

Боже, как ваша Россия грустна!
Боже, как ваша Украйна смешна!
Боже, как ваша Европа грешна,
Сытая дымом из ада Овидова!

За Хлестаковым, за ложным Христом,
Блудным хлыщом, голощеким хлыстом,
Жирным прыщом на заду холостом
Прúдет Мессия из дома Давидова!

3.

Тому известию лучинкою мерцать
В избе курной под слово злое:
Засыпан úзвестию пламенный Моцáрт,
Как ты и я, в последнем слое —

Чума, чума… Везде одна чума,
От черной Вены до одесского Привоза,
Но мы-то не сошли с ума,
Не правда ли, о Донна Роза?

Я на тебе качаюсь соловьем,
Не помешать разбойничьей потехе,
Пока папá, проклятый Соломон,
Свои червонцы нюхает в аптеке.

4.

кто сердцем бьется слабым и простым
в твою лопатку пышущую жаром
кто увлажнение твоих простынь
кто аспид дивный с распаленным жалом

о как пышна ты кинешёмска ночь
от круглых яблонь треугольных вишней
о как спешна ты кинешёмска дочь
ты погоди последний день не лишний

кипи кипи о яблоневый цвет
река стучи по лапчатым колесам
гори звезда которой больше нет
шипи незрима волга под откосом

еще земчужен пышный небосклон
лишь чуть на крае света бронзовеет
неровно дышит тускнущим стеклом
усни душа еще не грозовеет

5.

В буфете лопнул пузырек.
Полковник взял под козырек.
Упала с ветки вишенка.
— Какой вы грубый, Мишенька!

Синеет в горлышке луна.
Так начинается война.
— С медвежьими задатками
Иди шути с солдатками!

Приехал устричный вагон.
В зубах у Тузика погон
Сияет тусклым золотом.
Смерть пахнет льдом и солодом.

II, 2014

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ (5)

В буфете лопнул пузырек.
Полковник взял под козырек.
Упала с ветки вишенка.
— Какой ты грубый, Мишенька!

Синеет в горлышке луна.
Так начинается война.
— С медвежьими задатками
Иди шути с солдатками!

Приехал устричный вагон.
В зубах у Тузика погон
Сияет тусклым золотом.
Смерть пахнет льдом и солодом.

II, 2014

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ (4)

кто сердцем бьется слабым и простым
в твою лопатку пышущую жаром
кто увлажнение твоих простынь
кто аспид дивный с распаленным жалом

о как пышна ты кинешёмска ночь
от круглых яблонь треугольных вишней
о как спешна ты кинешёмска дочь
ты погоди последний день не лишний

кипи кипи о яблоневый цвет
река стучи по лапчатым колесам
гори звезда которой больше нет
шипи незрима волга под откосом

еще земчужен пышный небосклон
лишь чуть на крае света бронзовеет
неровно дышит тускнущим стеклом
усни душа еще не грозовеет

II, 2014

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ (3)

Тому известию лучинкою мерцать
В избе курной под слово злое:
Засыпан úзвестию пламенный Моцáрт,
Как я и ты, в последнем слое —

Чума, чума… Везде одна чума,
От черной Вены до одесского Привоза,
Но мы-то не сошли с ума,
Не правда ли, о Донна Роза?

Я на тебе качаюсь соловьем,
Не помешать разбойничьей потехе,
Пока папá, проклятый Соломон,
Свои червонцы нюхает в аптеке.

II, 2014

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ (2)


Это не образ земного рая.
Это та самая Смерть Вторая —
Бегство в ничто от края до края
Дантова круга…
А. Н. Миронов. Осень Андрогина (1978)

Боже, как наша Россия грустна!
Боже, как наша Украйна скушна!
Боже, как наша Европа стыдна —
Белая мышь из яйца Велиарова.

Спи, городничий, — живем однова!
Плачь, Земляничий, — полна ендова!
Ну ж, посеки себя, душка-вдова,
Душу спасешь от пытания ярого!

Боже, как ваша Россия грустна!
Боже, как ваша Украйна смешна!
Боже, как ваша Европа грешна,
Сытая дымом из ада Овидова!

За Хлестаковым, за ложным Христом,
Блудным хлыщом, голощеким хлыстом,
Жирным прыщом на заду холостом
Прúдет Мессия из дома Давидова!

II, 2014

СТИХИ О РУССКИХ ПЬЕСАХ


что в клоб, что в колбу…

Чернеет сад. Белеет мертвый фавн.
Луна глядит позолочённым блюдом.
В людской рыдает Чацкий-Митрофан,
Испепелен софийным блудом.

Ах, маменька, твой дитятко не люб
Змее приблудной, суке подколодной,
Ее и Скалодум, и Старозуб
Дурманят мудростью холодной!

Не знают люди — трубку раскурить,
Накапать в ложку валерьян котейкин…
…О Боже мой, что будут говорить
В Собрании Цыфиркин и Кутейкин?!

II, 2014

ЭПИГРАММА

Что споешь, старик, хазарин,
Желтолобый, как валуй,
Белой нéночи хозяин,
Черной немочи холуй?

А окрест попы и попки
Наполняют решето,
Быковатые Европки
Наводняют шапито,

И кружатся, осиянны,
Дымным паром пустоты,
Девки, карлы, обезьяны,
И шутихи, и шуты.

Что споешь, войдя в предбанник,
Не нашедши свой билет,
Раскабаненный кабальник,
Холощеный кобылет?!

II, 2014

Небольшие романы — 21

О ЯЗЫКАХ

Есть языки, для говорения на которых нужно набрать в рот камней — например, древнегреческий, или каши — например, американский английский.

Есть языки, где для правильного произношения наиболее благоприятен обратный прикус. Например, швейцарский немецкий или шотландский английский. Может быть, дело в горах?

Есть языки, на которых надо уметь свистать и щелкать, как птичка — если тебе повезло родиться готтентотом или венгром.

А есть языки, которые давно уже вымерли, и говорят на них просто по необщей известности этого обстоятельства, заполняя все увеличивающиеся речевые лакуны бессмысленными комбинациями звуков — таков русский.