Небольшие романы — 7

О ФРАКТАЛЬНОСТИ. ЭДЕНКОБЕН, АВГУСТ 2012 г.

Мой дом — снег, сверкающий, шестиугольный… — доказано еще Кеплером.

Но шестиугольного здесь ничего нет — сплошь треугольная фрактальность: треугольный лес из треугольных елей — треугольником на скале — и треугольная птица над ним — сарыч: быстро-быстро помашет треугольными крыльями и расправит их. Летит, выглядывая треугольных мышей.

Хочется нахлобучить треуголку и, задирая треугольные полы зеленого камзола, полезть в гору, к облакам. Может, там дом?

Облака лежат на склонах, как только что потушенные пожары.

Еще утром были наспринцованы по краям ослепительным воздухом, а по серединам — ослепленной водой. А сейчас — лежат и дымятся белым дымом.

Желто-красные косточки шиповника качаются на кусте, как множество крошечных птиц.

Рано позднеет.

ОБ ОЛЕГЕ ГРИГОРЬЕВЕ И ЕГО “КРАСНОЙ ТЕТРАДИ”

АЛФАВИТ В ПРОИЗВОЛЬНОМ ПОРЯДКЕ № 18: “Г”

Олег Григорьев. Красная тетрадь / Рукописи 1989-1991 // Сост., комм. и вст. ст. А. А. Скулачева. СПб.: Красный Матрос, 2012

1. Слава богу, писать рецензию на эту книгу мне не нужно. Да в общем, и негде сейчас в России и в окрестностях писать серьезные книжные рецензии (кроме, конечно, толстых журналов, но это история долгая…). Рецензионные разделы московских газет (о петербургских и говорить нечего) портились, портились и окончательно испортились, что, впрочем, не означает, что там случайно не может выскочить и что-нибудь “улучшенного качества”. Ну и ладно; стало быть, не нужно выписывать цитаты (кроме двух случаев) и делать вид, что они подкрепляют оценочные высказывания о художественных текстах (впрочем, я давно отказался от этого). Таково мое мнение, вот и всё.

2. Очень хорошо, что эта книга вышла — факсимильное воспроизведение последней (одной из последних?) рабочей тетради Григорьева с расшифровками. Слева на развороте — фото страницы, справа — расшифровка на этой странице написанного. Не очень понятно, что в этом контексте означает “сост. … А. А. Скулачева” в выходных данных книги и что он там конкретно составлял. Ну, допустим, что у матросов так принято — неловко же, действительно: “комм.” и “вст. ст.” (о которой позже) имеются, а где же “сост.”? Без “сост.” у них, у красных матросов, видимо, и книга не книга.

3. Кроме “комм.” и “вст. ст.” в книге имеется предварительное слово директора издательства “Красный матрос” по фамилии Сапего, который его, это издательство, очень хвалит за героизм, как бы в шутку, но не очень и в шутку, а также различные краткие мемуары об Олеге Григорьеве и об обстоятельствах спасения и появления “красной тетради”, в основном очень интересные, и вполне ценные фотографии из последних лет Григорьева.

4. В самой тетради Олег Григорьев пытается сочинить поэму о цирке, которая у него решительно не получается. Куплеты выходят, к сожалению, среднего, мягко говоря, качества. После составления первого большого массива текста, он постоянно, уже за пределами раздела “Поэма о циркачах” возвращается к ней, но лучше дело не становится — поэма не начинает двигаться и развиваться, а стоит на месте, принужденно и неловко. Судя по всему, такого рода очень длинные тексты вообще не его жанр — поэма “Футбол”, пафос которой в том, что касается “Зенита”, я вполне одобряю, увы, тоже не очень получилась. Еще один проект, выдуманный явно в рассуждении продать в Детгиз большой кусок текста, целую книжку, получить аванс и гонорар и купить колбасы и водки, — пересказ истории с Полифемом из “Одиссеи”. Вот тут, должен сказать, стало очень жалко, что из этого ничего не получилось — пересказ идет в совершенно прекрасной прозе, дышащими, крепко стоящими на ногах фразами. Был бы закончен, стал бы вне всяких сомнений лучшим русским пересказом “Одиссеи”. Ко всему к этому — наброски стихов, выписки, мысли и т. д.(1) Словом, всё, что обычно писатели пишут в рабочих тетрадях и записных книжках. И тут стоит вернуться ко вступительной статье А. А: Скулачева. В ней я прочитал удивительную и замечательную фразу:

С другой стороны вся тетрадка представляет собой некое целое, это не просто “отрезок творческого пути”, фрагмент творческого и жизненногопроцесса Григорьева, зафиксированные на бумаге, но и почти цельное повествование о текучести мира и взаимных превращениях его элементов… (с. 13)

Это очень мило и выражает любовь к автору и вполне понятное желание литературоведа придумать чего-нибудь эдакого о попавшем к нему в руки материале. Только на это я бы не стал реагировать. Но дальше:

Рукопись тетради опять же здесь предстают (sic!) показательной формой, обозначающей принципиальную неокончательность, “черновиковость”, незавершенность любой (! — любой!. — О. Ю.) попытки оформления реальности. (там же).

Рабочая тетрадь писателя — это его кухня, будь это Пушкин, Ахматова или Олег Григорьев. Что ж, если бы г-на Скулачева пустили на кухню к какой-нибудь хозяйке, готовящей, но еще не приготовившей обед — с разложенными везде нарезанными, ненарезанными, помытыми, непомытыми (что успела, чего еще нет) кусками морковки, картошки, свеклы, мяса и лука, что бы он сказал? Что кухонный стол опять же здесь предстают показательной формой, обозначающей принципиальную неокончательность, “черновиковость”, незавершенность любой попытки приготовления пищи?

Это, конечно, возмутительная ерунда, некритически позаимствованная из каких-то французско-нижегородских ученых пошлостей. Особенно применительно к большим русским поэтам, жизнь свою клавшим на достижение окончательности, совершенства текста, это утверждение не только ложно, но еще и оскорбительно. И Пушкин, и Ахматова, и Олег Григорьев стремились к этому, и не предполагали, что рабочие тетради их, самое интимное, что есть у писателя, попадут в руки литературоведов новейшей, но уже несколько устаревшей школы. Бывали, конечно, и сложные случаи, например, у позднего Мандельштама, который не мог выбрать те или иные варианты строки, те или иные редакции стихотворения и повисал с ними на “Надюше” (и не только, конечно, на ней), вымаливая совета и решения. Его проблема была, что он время от времени производил равно совершенные варианты одного текста, но само его страдание по окончательному тексту крайне показательно для русской лирики (а в ее области мы и находимся).

На незавершенность, черновиковость, текучесть, неокончательность ставят (в стихах — дневниковая проза совсем особый жанр для особого человеческого типа) дилетанты и посредственности, чей “художественный опыт” не имеет ровно никакого значения. Олег Григорьев не был ни тем, ни другим. Мне показалось, что это я должен был сказать. В остальном статья г-на Скулачева вполне в порядке. Перейдем к совсем другой теме и к совсем другому человеку.

5. В статье приводится нижеследующая цитата из текста А. Г. Битова, опубликованного в журнале “Соло” в 1991 году:

Другой раз, я могу датировать это 62-м годом (по выходу “Ивана Денисовича”), Олежка сообщил нам, что пишет роман. Писал он его долго, роман был очень большой. Наконец, дописал. Роман был на страниц шестьдесят и назывался “Один летний день”.Это была повесть о трех- или четырехлетнем мальчике в летнем лагере. Это был шедевр, прозведший на меня лично впечатление большее, чем “Один день…” Это было прекрасно и страшно. <...>Как бы я хотел опубликовать его здесь! Но рукопись безвозвратно утеряна (курсив мой. — О. Ю.). (с. 12, прим. 2)

Конечно, Андрей Георгиевич Битов, великий писатель вст. ст., предисл. и послесл., несколько поторопился. В марамзинском журнале “Эхо”, еще в 1980 году, был напечатан, правда без окончания, григорьевский рассказ, который и я считаю шедевром, одной из немногих вершин послевоенной прозы на русском языке (наряду с “Летчиком Тютчевым” Бориса Вахтина, “Москвой-Петушками” Вен. Ерофеева, “Школой для дураков” и прозаическими частями “Между волком и собакой” Саши Соколова). С “Одним днем Ивана Денисовича” его даже неловко и сравнивать (по качеству прозы, хотя “Иван Денисович”, несомненно, лучшее по этому качеству у Солженицына). Неловко, но очень интересно! Андрей Георгиевич, человек от природы необыкновенно талантливый, притянул за уши чрезвычайно интересное и важное сравнение, которое необходимо было бы провести, даже догадываясь, что Григорьев вряд ли в 1962 году читал “Ивана Денисовича” (если битовские датировки верны), который вышел в ноябрьском номере “Нового мира”, а Солженицын, вполне вероятно, никогда не читал Григорьева. Сравнение этих двух текстов, имеющих столько структурных сходств (один день, лагерь и пр.) показало бы очень существенные сходства и отличия двух ветвей русской литературы — соцреализма (так же и антисоветского) и послевоенного неомодерна. Я занимался этим, сравнивая “Спутников” Веры Пановой и “Турдейскую Манон Леско” Вс. Петрова в первой из миницикла из двух статей о последнем поколении русского литературного модернизма (первая статья написана и сдана в НЛО), но если бы удалось уточнить датировки и провести сравнительный анализ, то это бы стало очень важным явлением в осознании ближайшей истории русской литературы. Да хотя бы издать “роман” Григорьева отдельной книжкой с подробным комментарием. И чьей-нибудь (не моей, я постепенно сворачиваю свой “эссеизм” на русском языке) “вст. ст.”.

Кстати, и хвост к тексту Григорьева давно нашелся, рассказ был полностью (но без объяснений — откуда, как) опубликован в антологии ленинградской прозы 60-х гг. (Коллекция”, СПб.: 2003).

5. Словом, “Красную тетрадь” могу только рекомендовать. Целых две, на мой взгляд, существенных, мысли по поводу факсимильного воспроизведения рабочей тетради Олега Григорьева и вст. ст. к ней — это много! Может, у кого-нибудь будет больше. Я — благодарен и героическому изд-ву “Красный матрос”, и А. А. Скулачеву — составителю (по прежнему, не понимая, в каком смысле), комментатору и автору вступительной статьи. И А. Г. Битову, конечно, тоже — и даже в первую голову.

Ну всё, слава богу. Как говорится, спасибо этому дому, пойдем к другому.

P. S. Да, необходимая, видимо, сальваторная оговорка: кто решит и выскажет, что я “придираюсь” к г-ну Скулачеву, потому что у него не упомянута изданная “Камерой хранения” книжка Григорьева “Двустишия, четверостишия и многостишия” (1993), одно из первых посмертных изданий его стихов, и нет ссылок на мое “посл.” к ней, — тот дурак.

Я не литературовед и не критик, через все эти вещи я себя не дефинирую — упомянули, не упомянули, сослались не сослались… Мне это как-то фиолетово, как, кажется, уже не говорят.

Тем не менее, хочу заметить, что статья эта (которую в любой момент можно прочитать в “Ленинградской хрестоматии” на сайте НКХ) вошла в книгу о русской поэзии “Заполненные зияния”, которая должна выйти в изд-ве НЛО (обещают, что вскорости).

Ну, теперь действительно всё!

__________
(1) Пожалуй, единственный текст Олега Григорьева, который можно было бы прибавить к корпусу его «двустиший, четверостиший и многостиший»:

— ОЧЕНЬ НЕ КО МНЕ —
Вырвался (2) в форточку мотылек —
Оставил мне гроб свой — кокон.
Очень не ко мне девочки прошли
Мимо моих окон.

——————————————————
(2) В печатном тексте стоит «ворвался», в рукописи — несколько неотчетливо, но явно «вырвался» (обратила мое внимание Татьяна Нешумова, за что ей большое спасибо). А если подумать головой, то только так и может быть — оставляя кокон, вылетают. И сразу вспоминаешь великое: «Смерть так же легка, / Как вылет из куколки мотылька».

Читающим по-немецки: JURJEWS KLASSIKER

Колонка № 61, о романе Артура Ландсбергера «Берлин без евреев» (1925).

Следующая будет о рассказах Сергея Прокофьева, выпущенных недавно в немецком переводе.

ЦЫГАНСКАЯ ПОЛЕВАЯ КУХНЯ

Ложки и плошки дрожат-дребезжат,
Глина и сало исходят парами,
Ужас с дороги бегущих ежат
В черное небо уходит шарами.

В ночь виноградную катит возок,
Парой цикад запряженный с зарею,
Узок проезд и разнуздан вязок,
Где я последнюю шкурку зарою.

Сало скворчит на ходу, на лету,
Сколько еще до французской границы?
Дым виноградный течет в темноту,
Тихо скрипят на вожжах рукавицы.

VIII, 2012

Очередное извещение «Новой Камеры хранения»:

www.newkamera.de

КАМЕРА ХРАНЕНИЯ — non pars sed totum
===========================================================

ОБНОВЛЕНИЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТОЕ от 17 августа 2012 г.

НОВЫЙ АВТОР
Михаил Еремин (Петербург): четыре книги стихотворений, библиография секундарной литературы

СТИХИ
Алексея Порвина

О СТИХАХ
Татьяна Кучина об Александре Белякове

Сетевые издания «Новой Камеры хранения»

АЛЬМАНАХ НКХ (редактор-составитель К. Я. Иванов-Поворозник)
Выпуск 49: стихи Валерия Шубинского (Петербург), Алексея Порвина (Петербург), Владимира Беляева (Пушкин)

О Зальцмане

Ссылка в первую голову для себя (как и большинство моих ссылок и записей) — но в данном случае: мне еще писать об этом.

Разговор о Павле Зальцмане, о его романе «Щенки» и о его стихах. Прекрасна, конечно, и, как всегда, много интересного рассказывает дочь Зальцмана, Лотта.

Не удержусь и еще раз не соглашусь с параллелью, проводимой и в послесловии к «Щенкам», и в этой передаче очень уважаемым мною за многие гигантские заслуги перед русской литературой Ильей Кукуем — параллелью между «Щенками» и «Доктором Живаго». Почему не с «Русским лесом» или «Чего же ты хочешь»? Роман Пастернака — жалкий советский комикс, отчасти замаскировавший себя именем автора и несколькими описаниями природы, и от того, что частично происходит в Сибири, лучше он не становится. Сравнивать с ним «Щенки» — все равно что сравнивать «Войну и мир» с комиксами о Микки Маусе.

Комментарии к случайным новостям — 5: Наследницы Введенского

Всякий более или менее мыслящий человек знает, что я довольно добродушно отнесся к восставшим пёздам (сюда, в более или мыслящие люди, конечно, не включаются толпы каких-то морских беспозвоночных и, естественно, безмозглых, захлебывающихся коллективным чувством правоты, ну да не о них сейчас речь). Спрос с них, казалось мне, невелик, а основная вина лежит на московско-гламурном болоте.

И, честно говоря, я не думал, что мне придется возвращаться к этой ничуть не интересной я коллизии. Я ограничивался тем, что меланхолично вычеркивал из своей ленты в фейсбуке личностей, не знающих и не умеющих ничего лучшего, чем по тыще раз в день переставлять отовсюду ролики и открытые письма в защиту упомянутых пэтэушниц — в основном каких-то мне, признаться, неизвестных, но несомненно, чрезвычайно знаменитых в том глянцево-пэтэушный мире, в какой некоторые мечтают превратить Россию — певцов зарубежных ВИА и артистов радио и телевидения, т. е. людей, по определению и профессиональной надобности держащих свой мозг (если он у них все-таки когда-то имелся) на нижней полке холодильника. Один Пол Маккартни чего стоит (про этого я когда-то даже слышал)!

Но тут мне на днях совершенно случайно, проходом по заголовкам, подвернулась ссылка на «последнее слово» одной из страдательниц. И что же я там читаю? (Даю цитату, но не даю — из брезгливости — ссылку: Впрочем, найти ее нетрудно.)

Я, Катя и Маша сидим в тюрьме, в клетке, но я не считаю, что мы потерпели поражение. Так и диссиденты не были проигравшими, исчезая в психбольницах и тюрьмах. Так и поэты-обэриуты до конца остались художниками, хотя физически их зачистили в 1937 году. Один из них — Александр Введенский — писал: «Нам непонятное приятно, необъяснимое нам друг». Согласно официальному свидетельству о смерти, Введенский умер 20 декабря 1941 года. Причина неизвестна, то ли дизентерия в арестантском вагоне, то ли пуля конвоя. Место — где-то на железной дороге, между Воронежем и Казанью. Pussy Riot — ученики и наследники Введенского, его принцип плохой рифмы для нас родной.

Вот это, господа хорошие, настоящее кощунство, скотство и мерзость. Тут меня охватывает настоящее возмущение и негодование. Что «она», Катя и Маша наследники Введенского, его «плохой рифмы» — это результат, конечно, глупости, серости и наглости. Речь идет об одном из величайших русских (если не мировых) поэтов ХХ века, и тут какая-то профурсетка, не в состоянии ни петь, ни говорить, объявляет себя «наследницей». Это как бы еще одно убийство Введенского ошалевшим от сытости и тупости совком. Но, в конце концов, и не такое бывает, попытки рейдерского захвата ложной художественной генеалогии наблюдаем мы практически повсюду. Но сравнивать свою веселую жизнёночку — три года им дадут или пятнадцать суток — с судьбой сдохшего с голоду Хармса или того же Введенского — вот это по-настоящему отвратительно!

Конечно, правильно, что в Уголовном кодексе нет (пока) статьи за кощунство, но если бы лично я их судил, то приговорил бы сейчас, после всего этого, к семи годам мыть уборные на станции Москва-Навальная — или к семи годам кухарками у Захара Прилепина — или к семи годам замужем за Глебом Моревым — словом, к чему-то, по мерзости соответствующему проступку.

Повторяю, не за мелкое хулиганство в церкви — это больше, чем на пятнадцать суток не тянет. А именно за это «последнее слово», которое, конечно, последним не окажется — будут и дальше долбить. И православные истерички будут дальше долбить свое — как «их Бога» обидели. И будет казаться, что это у них «конфликт». А это, в сущности, одни и те же самые люди — ошалевшие совки, толком не понимающие смысла слов, которые они вывизгивают.

Всё. Больше никаких комментариев по этому поводу!

Комментарии к случайным новостям — 4

Всех патриотов России (к которым и себя причисляю) поздравляю с первым местом российской олимпийской сборной в медальном зачете Олимпийских игр 2012 года!

Быть может, некоторые из вас удивятся — ведь везде стоит четвертое, а я поздравляю с первым. Охотно объясню, арифметика моя несложна. Первые два места — США и КНР — отметаются автоматически. Это роботы и инопланетяне (или инопланетные роботы или что хотите, но только не гомо сапиенсы). Люди не могут соревноваться с роботами и иноланетянами.

На третьем месте была Великобритания. Подумайте сами — это же смешно: сто с лишним лет никаких особых успехов и вдруг, на играх в собственной стране (уж не знаю, насколько она у них собственная и не принадлежит ли уже арабским шейхам и беглым российским олигархам) — такие победы! Ежу ясно, что дело нечистое. Не буду вдаваться в подробности о купленных медалях, на которые намекает пресса, не стану выдвигать предположение, что транслирующие телестанции просто-напросто врисовали виртуальных спортсменов-жучков, молчу про судей… Я просто дисквалифицирую сборную Великобритании — ее третье место явное жульничество.

И на первом месте остается великая, скромная, честная, симпатичная Россия! Победитель среди людей!

Ура!

ХОЛМЫ. УХОД

где вы где мы
сквозь пар не вижу я кровяный —
одни сине-сизые холмы
их зачехленные караваны

зачем? куда?
и здесь быть небу синю и сизу
и здесь фыркнет звездная вода
и побежит сквозь землю снизу

мы с-подо льда
напьемся гибельной и звездной
воды — и станем как звезда
и вы бы с нами… — но поздно, поздно:

еще до тьмы
они шатры свои скатали
и в небо двинулись — с детьми
и домочадцами и скотами

VIII, 2012