Виктор Александрович Бейлис, как известно, написал книгу «…и другие рассказы». Отрывки из нее, особенно знаменитые «Рассказы о бабушки» публиковались в разных местах и снискали всеобщее восхищение.

Сейчас Виктор Александрович открыл блог и собирается разместить в нем всю эту книгу — по порядку, с начала до конца.

Так что обновите ваши закладки, как когда-то говорилось:

отмечаем очередные пять тысяч кликов, набранные статьей Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованной (по-русски) 14.09.2009.

Вчера количество кликов превысило 25 000, но — повторюсь — тридцать тысяч и далее мы отмечать не будем, ну, сколько уже можно!

Не говоря уже о том, что описанная в статье ситуация не столько изменилась, сколько пошла на следующий виток развития, еще более бредовый: описанные в специальном отступлении о «соцреализме для (полу)грамотных» — улицкие, быковы и пр. теперь не просто окормляют массы в смысле пятикопеечной духовности и двухкопеечной проблемности, но они теперь «борцы и революционеры» — водят толпы ошалевшей от сытости, скуки и собственной бессмысленности (в т. ч. и воспитанной такого рода литературой) интеллиhенции по московским улицам. Причем главный предводитель — автор развлекательных исторических романов Акунин-Чхартхишвили. Что интересно, «политикой» (потому что это, конечно, не политика) он занимается не под собственным именем (на что, конечно, имеет право любой человек), а именно в качестве Б. Акунина, т. е. преуспевающего литхалтурщика, нарубившего кучи «бабла» и именно поэтому, очевидно, считающего себя вправе «водить народы».

«Вот так нравы! Но по правде сказать, ни одного тут нрава нет; тут одни деньги.», как сказал архимандрит Антонин о нравах греческого духовенства («Из Румелии», за цитату благодарю д-ра А. Я. Гутгарца).

Ну хорошо, с быковых и улицких спроса никакого нет, это с ног до головы выползни из советской пещеры, но г-н Чхартхишвили все-таки (надо предполагать) (был) культурный человек, языки знает, книжку читал… Интересно, понимает ли он, что в качестве тривиального писателя влезая в окормление масс и революционное вождение, выставляет и себя, и общество, которому принадлежит, на полное посмещище. Или (последнее) и является его целью? Я вообще полагаю писателей, лезущих в политику, идиотами, но где и когда Сержи и Анжелики Голоны и прочие Рокамболи «водили толпы»?

Ну ладно, я действительно несколько отвлекся.

при вручении ему какой-то премии поразила меня почти что: зная его физическое состояние последних лет, я не ожидал обнаружить столько ума, достоинства, понимания… И какова проза, которой всё это изложено! Благоуханная! Ай да Евгений Борисович! Какое счастье!

Что касается «символизма», которому посвящена большая часть изложения, то Е. Б. очень близок к пониманию того, что любая серьезная поэзия по-русски — это символизм, что в русской поэзии ХХ века никогда ничего и не было, кроме тем или иным образом превращенного символизма. Про «акмеизм» говорить нечего — это не литературоведческое понятие, а историко-литературное, содержательно его не существовало. Но и Хлебников, и Ходасевич, и Вагинов, и Хармс с Введенским — это все поколения русского символизма, находящиеся в постоянном диалоге с Блоком, Анненским, Сологубом и др. И даже Кузмин, как ни старался уклониться, превратил в конце концов немецкий экспрессионизм в русский символизм. «Преодоление символизма» было самым прямым способом его продолжения.

И Бродский, конечно же, символист — может быть, последний (а может, и нет — может быть. Елена Шварц и Александр Миронов последние; а может, Олег Григорьев и Сергей Вольф…) . Про самого Рейна я этого не скажу, но дело сейчас вовсе не в этом. Для меня эта речь — огромное событие!

Алфавит в произвольном порядке № 17: «У»

Владимир Уфлянд. Мир человеческий изменчив. (Собрание рифмованных текстов и рисунков пером). Изд-во журнала «Звезда», Спб., 2012

Стоило ли прочесть почти четыреста страниц (и заплатить пятьсот рублей), чтобы сделать вывод, что 15-20 текстов 50-60 гг.,, которые знал с юности, по-прежнему смешны и милы, а обо всем остальном, в сущности и к сожалению, конечно, нечего и говорить?

Как ни странно, стоило. Чтение, в общем, поучительное и историко-литературно интересное.

Примерно с начала семидесятых годов мужская радость жизни и стихотворческая радость «соединения слов посредством ритма» постепенно замещаются у Уфлянда унылым интеллигентским язвлением в адрес начальства. Стихи становятся всё несмешнее и всё неловчее. Оказавшаяся довольно значительной количественно стихотворная халтура (куплеты для театральных спектаклей, детские стихи — ужасные по большей части!), вероятно, оказывала свое обычное действие — понижающее качественные требования к себе самому.

Я, признаться, очень рассчитывал на раздел неопубликованных стихов 50-х гг., но их правильно не публиковали — стихи просто-напросто неудачные, ученические.

Вот в сумме и остается шагающий на бровях друг, и водолаз, и еще с десяток замечательных баллад (что совсем немало), и место (пополам с Гаврильчиком) лучшего стихотворного шутника ленинградской поэзии 50-80 гг.(что тоже очень почетно).

И, конечно, это был очень славный, симпатичный человек, если судить по многочисленным и очень интересным (для меня особенно — масса знакомых!) фотографиям тома. Внешне похож не на русского, не на еврея, а на цыгана, что иногда бывает в результате смешения этих кровей.

…Да, и рисунки по большей части очень милы и талантливы.

строфа 1

— Розы, розы, чем ночами пахнете вы,
Чем опрыскан жатый ваш муслин,
На кустах — как сухонькие Пахмутовы,
Над кустами — как сырой Муслим?

антистрофа 1

— Мы пропахли смердью невещественною,
Дамским мылом, кельнскою водой,
В морге панихидкою общественною,
Незнакомою звездой.

строфа 2

— Звезды, звезды, отчего скитальцы вы —
С клюшками алмазными в руке
Мчитесь, как Харламовы и Мальцевы
Краем неба на одном коньке?

антистрофа 2

— Оттого скитальцы мы и странники
По небесному пустому льду,
Что горят ночные подстаканники
У тебя в саду.

эпод

Облака горят по вырезу,
Заползая за гряду.
Остановите вагон, я вылезу
И домой по рельсам пойду.

Будет сад шелестеть светлеющий,
Будут тускнуть звезды на льду,
Будут пахнуть розы сильней еще,
Чем в том проклятом году.

V, 2012

Фотографировать я не умею, а новый фотоаппарат, хотя и должен был бы снимать как минимум не хуже старого (по всяким пикселям и т. п.) снимает плохо — темно и вяло. Вероятно, у меня где-то внутри какие-то установки сделаны неправильно.

Но тем не менее.

Река называется Зальцах и очень мила. Впрочем, я не видел не милых рек. И некрасивых мостов тоже не бывает, здесь я согласен с Мерилин Монро (впрочем, я с ней всегда согласен).

Еще одна:

Чем Зальцбург прекрасен, так это троллейбусами. Только они там гоняют быстрее автобусов, но все равно радуют. На таком бы я домчал от Суворовского проспекта до Литейного за две с половиной минуты и никогда не опаздывал бы на первый урок.

Что еще замечательно — лошади. Т. е. живые лошади, на которых возят туристов, — как все живые существа: некоторые красавицы и красавцы, некоторые — нормальной красоты. А вот скульптурные лошади — удивительны с лица:

Ну не замечательное ли лицо!?

А вот Пегас:

Ну и наконец: самое лучшее, что я видел в Зальцбурге:

(расширенный и уточненный вариант этого текста — рецензией, тем не менее, он не являющегося — находится в 21-м выпуске сетевого издания «Некоторое количество разговоров. Пришедшие по несколько преждевремнной ссылке с ОпенСпейса, пожалуйста, следуйте дальше: http://www.newkamera.de/nkr/oj_11.html )

Алфавит в произвольном порядке № 16: «С»

Мария Степанова. Киреевский. Пушкинский фонд, СПб., 2012

Когда книга была получена, я заглянул в нее «на расхлоп» и мне показалось, что собранные в ней стихи относятся к лучшим у Степановой, за многие годы, чуть ли не с середины 90-х гг., когда я обратил внимание на какую-то ее публикацию в «Знамени». Я, честно говоря, применительно к литературе имею сильное предубеждение к разного рода «проектам», но мне вдруг показалось, что в данном случае это в большей степени условность — название скорее обозначает некоторые особенности поэтики, и так существующие, чем «задание». Но это было предположение по нескольким случайно расхлопнутым стихотворениям. Сейчас я прочел книжку подряд, с начала и до конца. Насчет фактурного качества стихов — так оно и есть — очень высокое.

Но все-таки и это до некоторой степени «проектная книга». Там, где проектные связи ослабляются, возникают отдельные стихотворения, которые, как правило, лучше своей суммы, воплощенной в «проекте». Но это, кажется, было у Степановой с самого начала.

В каком-то смысле, Мария Степанова — Пригов, который не шутит.

(Пригов очень серьезно относился к своим произведениям, но хохот в публике включался в систему его инструментов. И был едва ли не основным средством достижения нужного ему результата. Здесь, конечно, никакого хохота нет и не предусмотрено.)

Я задумался о природе этой как будто не-обходимой проектности у Степановой (и, конечно, о том, чем обычный цикл или обычная поэма (с заданным сюжетом) отличаются от «проекта», как у СТепановой, что, впрочем, отдельная тема, о которой я собираюсь отдельно подумать) — и мне показалось после прочтения «Киреевского» (в первую голову, самого раздела «Киреевский»), что причины следует искать в невероятной прирожденной технической одаренности Марии Степановой. Речь идет не о формальной версификационной одаренности вундеркиндов из профессорских семей, которых ставят на табуретку и они сыплют сонетами (из них потом чаще всего ничего не получается или получается что-нибудь скверное), а о действительно «глубокой» стиховой одаренности. Степанова, кажется, с самого начала могла сделать из слов всё (вероятно, даже штаны или юбку), но и проблема возникала примерно та же самая — при отсутствии необходимости борьбы с материалом необходимость создания движущих причин и ограничительных рамок для производства текстов. У итальянца-импровизатора побудительной причиной был заработок, ремесло в его отчасти даже благородном смысле: зарабатывать своим искусством, содержать семью. Но для Чарского не было никаких особых причин писать и тем более публиковать/исполнять; рациональные причины и рамки для этого следовало еще придумать. Сам автор «Египетских ночей» не нашел, в сущности, никакого решения, кроме «итальянского» — ему пришлось постоянно подчеркивать, что литература — его ремесло. Но это я, конечно, очень отвлекся.

В советское время настолько технически одаренные люди, как Мария Степанова, почти автоматически попадали в перевод (ну, взять хоть Витковского) — сейчас для этого нет никакой нужды и причины. (Слава Б-гу!)

Т. е. я могу понять техническое обоснование всех этих (иногда, признаться, несколько утомительных) затей. Но, конечно, предпочел бы просто отдельные стихотворения с внутренней, а не внешней причиной и внешними, а не внутренними рамками.

«Проекты», вероятно, помогают писать, но на результате чаще всего сказываются ослабляюще. В принципе, стоило бы их маскировать или вообще не маркировать — снимать, как строительные леса. Но это, конечно, другой метод и другая авторская техника.

1. Аркадий Белинков. Россия и черт. Изд-во журнала «Звезда», СПб., 2000 — я вообще не особый поклонник Белинкова, но романа не читал.

2. Вера Панова. Мое и только мое. (Воспоминания). Изд-во журнала «Звезда», СПб., 2005 — мне вообще эта книжка по делу нужна: в конце лета, если Б-г попустит, собираюсь усесться за две статьи («мини-цикл») о ленинградской «второй культуре» (которая, конечно, была даже не первой, а единственной) 20-30-х гг. В первой статье, которая будет предположительно именоваться «Два поезда», запланироваво сравнение «Спутников» Пановой и «Турдейской Манон Леско» Вс. Петрова, написанной, как мне кажется, в качестве «ответа» на «Спутники». Я уже об этом написал по-немецки в послесловии к переводу «Турдейской Манон Леско», который выйдет осенью, по-русски надо будет, вероятно, расширить сравнение, дающее, в принципе, уникальную возможность сравнить не просто две книги, а две культуры, два культурно-антропологических типа.

Ну и вообще интересно. С В. Ф. Пановой, я, естественно, знаком не был, но ее сына, замечательного писателя и легендарного в литературном Ленинграде человека Б. Б. Вахтина, знал. Так что воспоминания Пановой, известные мне только в изъятиях, вписанных (без спроса) в один современный роман, интересуют меня и как таковые. Хорошее, кстати, слово: «изъятия»; изъяли, значит, в порядке революционного правосудия и передали туда, где соответствующие пассажи лучше послужат делу мировой революции, т. е. духовности и душевности.

3. Федор Чирсков. Маленький городок на окраине Вселенной. Изд-во журнала «Звезда», СПб., 2007:

4. Владимир Уфлянд. Мир человеческий изменчив. Изд-во журнала «Звезда», СПб., 2011. — собрание стихов и риусунков.

5. Мария Степанова. Киреевский. Пушкинский фонд, СПб., 2012 — еще подробно не читал, но заглянул: кажется, собранные здесь стихи относятся к лучшим у Степановой, за многие годы, чуть ли не с середины 90-х гг., когда я обратил внимание на ее публикацию в «Знамени». Я честно говоря, применительно к литературе имею сильное предубеждение к «проектам», но, кажется, в данном случае это в большей степени условность — название скорее обозначает никоторые особенности поэтики, и так существующие, чем «задание». Впрочем, повторяю, я еще буду читать подряд.

6. Геннадий Гор. Капля крови в снегу. (Блокадные стихи). True Gilea. М., 2012. — Спасибо Андрею Муджаба, подготовившему это книгу и любезно ее приславшему. Книга издана очень красиво и подготовлена, насколько я могу судить, вполне добротно.

Мысли и наблюдения по поводу этих и других книг, буде таковые возникнут, см. по метке «Текущее чтение«.

из нашего с Харри Ровольтом выступления в Лейпциге (14.05.2012, WERK 2). Напоминаю: никаких музыкально-певческих претензий у меня нет — вечер заключается в том, что Харри Ровольт читает из моего романа «Винета» (в нем. переводе «Die russische Fracht»), а я в перерывах чтения для развлечения публики пою кое-какие песенки и рассказываю кое-какие байки. В этом году было запланировано 10 концертов, семь мы уже отдали. Мне пришлось разделить свои выступления чисто терминологически на «чтения» и «пения».

Снято фотоаппаратом, со всеми последствиями для звука и изображения. Следует иметь в виду, что вживую (или с качественной аппаратурой) это было бы (еще) лучше. Но всё же — хотя бы просто на память:

1. Я сижу за решеткой и плюю в потолочек… («По тундре, по широкой дороге…»)

2. Во саду во долине громко пел соловей… (это где «никто не узнает, где могилка моя» — песня, конечно, нищенская, с интересным эффектом, что милостыню просит, по всей очевидности, покойник, вышедший из могилки, чтобы собрать денег на поправку могилы)

3. Помню, помню, помню я, как меня мама-мама любила…

4. Здравствуйте, мое почтенье… («А зокт ер махт ер ицч бин а фартовер ярд…»)