Некоторое
количество
разговоров

Олег Юрьев

Олег Юрьев

О СОПРОТИВЛЕНИИ МАТЕРИАЛА
(ни в коем случае не рецензия — краткое размышление, скорее постановка вопроса о методе)

Мария Степанова. Киреевский. Пушкинский фонд, СПб., 2012

Когда книга была получена, я глянул в нее «на расхлоп» и вдруг мне показалось, что собранные здесь стихи относятся к лучшим у Степановой за многие годы, чуть ли не с середины 90-х гг., когда я обратил внимание на ее публикацию в «Знамени» (покойные Георгий Николаевич Владимов с женой Наташей регулярно приносили нам номера „Знамени“; Г. Н. получал их как член редколлегии). Под подборкой стояло название какого-то небольшого немецкого города. Стихи были замечательны природной постановкой дыхания, соответственно, природной постановкой строки. Как бывают певцы с природной постановкой голоса (редко), которых ничему не надо учить, как бывают прозаики (еще реже) с природной постановкой фразы, так бывают и поэты с природной постановкой строки (очень редко, почти никогда). Неизвестная мне поэтесса была именно такова. Дальнейшее известно.

* * *

Я, честно говоря, применительно к поэзии имею довольно сильное предубеждение к разного рода «проектам», т. е. к установке внешних и специально созданных для данного конкретного случая рамок (тематических, стилистических и пр.), но мне показалось, что в „Киреевском“ это в большей степени условность, чем обычно у Степановой — название скорее обозначает некоторые особенности поэтики, и так существующие, чем «задание». Но это было предположение по нескольким случайно расхлопнутым стихотворениям. Сейчас я прочел книжку подряд, с начала и до конца. Насчет фактурного качества стихов — так оно и есть — во многих случаях очень высокое.

Но все-таки и это до некоторой степени «проектная книга». Там, где проектные связи ослабляются, возникают отдельные стихотворения (с несколько большим разбросом по качеству, чем это для автора обычно — лучшие лучше обычно лучших, худшие — несколько хуже худших), которые, как правило, существеннее своей суммы, воплощенной в «проекте». Но и это, кажется, было у Степановой если не с самого начала, то очень издавна.

В каком-то смысле, Мария Степанова — Пригов, который не шутит.

(Пригов очень серьезно относился к своим произведениям, но хохот в публике включался в систему его инструментов. И был едва ли не основным средством достижения нужного ему результата. Здесь, конечно, никакого хохота нет и не предусмотрено.)

Я задумался о природе этой как будто не-обходимой проектности у Степановой (и, конечно, о том, чем обычный цикл или обычная поэма с заданным сюжетом отличаются от «проекта», что, впрочем, отдельная тема, о которой я собираюсь отдельно подумать; рабочая гипотеза: превышение какого-то естественного и уже укорененного историко-литературно уровня предумышленности — уровня задонности, характерного для поэм Лермонтова или циклов Блока; но как этот уровень измерить? может быть, масочность — т. е. говорение от чужого лица/чужих лиц, даже если и не обозначаешь, что это за лица и почему они говорят так странно?) — и мне показалось после прочтения «Киреевского» (в первую голову, самого раздела «Киреевский»), что причины парадоксальным образом следует искать именно в упомянутой выше невероятной прирожденной технической одаренности Марии Степановой. Речь идет не о формальной версификационной одаренности вундеркиндов из профессорских семей, которых ставят на табуретку и они сыплют сонетами (из них потом чаще всего ничего не получается или получается что-нибудь скверное), а о действительно «глубокой» стиховой одаренности, о природной постановке поэтического дыхания. Степанова, кажется, с самого начала могла сделать из слов всё (вероятно, даже штаны или юбку), но и проблема возникала примерно та же самая: при отсутствии необходимости бороться с материалом, извлекать из него формы и смыслы, возникает необходимость создания внешних ограничительных рамок для производства текстов. Проще говоря, возникает необходимость заранее знать о чем и как.  И, главное, иметь причины для сочинения и публикации стихов. У итальянца-импровизатора побудительной причиной был заработок, ремесло в его отчасти даже благородном смысле: зарабатывать, содержать семью. Но для Чарского не было никаких особых причин писать и тем более публиковать/исполнять; рациональные причины и рамки для этого в „железном“ XIX веке следовало еще придумать. Благородная любовь к славе осталась в восемнадцатом веке – веке чиновных дилетантов (на который Чарский, в сущности, и ссылается). Сам автор «Египетских ночей» не нашел в зрелом (т. е. постромантическом) возрасте никакого решения, кроме «итальянского» — ему пришлось постоянно подчеркивать, что литература — его заработок, его поместье. И при этом он оставлял в рукописи и/или в незаконченном виде лучшие стихи 30-х гг. — просто потому, что не понимал, зачем и для кого их публиковать. Но это я, конечно, очень отвлекся.

* * *

В советское время настолько технически одаренные люди, как Мария Степанова, почти автоматически попадали в перевод (ну, взять хоть Витковского) — сейчас для этого нет никакой нужды и причины. (Слава Б-гу!)

Т. е. я могу понять техническое (т. е. внутренне-техническое, по внутренней психофизической технике) обоснование всех этих (иногда, признаться, слегка утомительных) затей. Но, конечно, предпочел бы просто отдельные стихотворения с внутренней, а не внешней причиной и внешними, а не внутренними рамками. Или уже надо писать прозу, для которой такой метод является естественным. Впрочем, это не совет и не пожелание — книги жалоб и предложений (или сетевые ресурсы жалоб и предложений) в литературе довольно неуместная вещь (хотя, конечно, существуют). Это просто фиксация моего личного ощущения по ходу и после чтения.

«Проекты», вероятно, помогают сочинять, но на результате чаще всего сказываются ослабляюще. В принципе, стоило бы их маскировать или вообще не маркировать — снимать, как строительные леса. Но это, конечно, другой метод и другая авторская техника.

Но книжка, повторяю, во многих текстах очень удачная (именно благодаря ослаблению внутрипроектных связей, я полагаю) и во многих слыслах очень интересная (иначе бы я о ней не задумывался и не высказывался).