Небольшие романы — 30

КАРИНТИЯ, В ЦЕРКВИ ДЕРЕВНИ САНКТ-МАРИЕН

отпечаток чертова копыта на полу (сатана заскочил одной ногой за церковный порог, догоняя местного Фауста, и обжегся; копыто небольшое). Здесь же картина местного художника “Иисус Христос вытягивает из воды Генисаретского озера апостола Петра”: у Петра лицо Ленина. Сорок лет висела завешенная, недавно занавеску сняли. 

 

Бога и здесь нет, время опять оказалось обеденное.

 

Низкие горы, круглые, озолоченные. За левыми горами Словения, за правыми Италия. Саму долину залил сиящий туман. Похоже на ослепительное замерзшее водохранилище, откуда торчат верхушки деревьев, кресты церквей, кривые островки — как в Рыбинском, когда уровень воды падает. 

 

А в остальном всё, как везде: барышни, заплетают ногу за ногу, изгибаются спинами и стыдливо хохочут; старушки, дергая носом, жуют пирожное и рассказывают друг другу, кто еще умер; на мясной лавке во всю витрину фотография пасущихся коров, одна говорит в пузыре: “Му-у, наше мясо…”, а другая подхватывает: “… сделает вас сексапильным!” 

 

Туда и обратно — стюардессы Австрийских авиалиний во всем красном, включая чулочки, — как кардиналы. Остервенело распространяют по самолету запах клубники.

`* * *

 

 

 

 

 

     Что мне сказать, не говоря,

     Что (п)лохи н/ваши лекаря? — 

 

 

— Ни в русский, ни в еврейский ад

Меня не пустят, брат,

 

Я буду там, где ничего

И нету никого —

 

В немецком мглиняном раю,

У ночи на краю, 

 

Где в линзах вздымленных огни

И светятся одни —

 

     Из мглы моргают, из глины маячат…

 

     …Но все же пусть она не плачет.

 

I, 2015

Небольшие романы — 29

НАПРИМЕР

Чего я уже никогда не увижу:

 

например, игры в расчесочку (на тыл ладони кладется гребешок, контрагент торопится его приподнять и стукнуть похлестче, ты же норовишь убрать руку, чтобы он промахнулся и получил расческу себе на кулак).

 

Чего уже никогда не учую:

 

например, запаха дымовухи (ту же расчесочку или пластмассовую линейку поджечь и вбросить в туалет, а то и в класс).

Чего уже не услышу:

например, скрипа собственных маленьких валенок по свежему снегу (белая тьма русской зимы, деревянные трамваи, тускло светясь изнутри, подъезжают к остановке; я с санками мимо).

Чего не выпью:

 

например, портвейна “Кавказ” или три семерки или тридцать третьего (хотя если взять коньячного спирту и пополам развести его пепси-колой, то получится примерно то же самое).

 

Но этого уже ничего не жалко. И другого ничего.

ЯНВАРСКАЯ ОДА

Где русский шопот шелестел,
Где плыл — в полýмраке кружася — крин,
Где скалы финские, где Крым,
кристальный шар, Где воздух шел из тел,
на топчанах — Топтучий газ сырой,
Где всякий путник — спутник и герой! —
Гори, гора, мори моря
Янтарным ядом января!

Я пью за русские огни,
За сладость роз туберкулезных,
За эти выхарканы дни
В прозрачных шариках морозных,
сползающих в жерло, как виноград в давильню.
За Корсунь русскую и за жидовску Вильну!
За Океан, где каплют якоря
Янтарным ядом января!

Я пью за храм колхидского колхоза,
Где хмуро пышет Дева-Роза!
За белой Балтики скалы́!
Байкала алые валы!
Оставьте, это спор славян с собой…
Я пью за шопот, за прибой, —
За крин кружащий, за дрожащу тварь,
За яд янтарный, за январь!

I, 2015