Текущее чтение

Самое главное: журнал «Лехаим» — чрезвычайно добротное, культурное в хорошем смысле слова и серьезное в хорошем же смысле издание. Даже удивительно. А по нынешним временам дикого глянца и прочего «нового реализма» со всеми вытекающими из него последствиями — даже и просто изумительно.

Практически в каждом номере встречаются вещи забавные (в хорошем смысле слова), а иногда и важные. В августовском, где опубликована практически погребенная под моим днем рожденья статья о Мишеле Матвееве, я бы прежде всего обратил внимание интересующихся «современной политической культурантропологией» на текст Бориса Клина «Принц-полукровка» — о Ходорковском. Если отстраниться от моральных требований автора статьи (которые я понимаю, конечно, но которые мне представляются слегка завышенными по отношению к людям этого типа — типичной позднесоветской помеси фарцовщика и комсомольского карьериста), то угол зрения дает неожиданные исторические перспективы. Рекомендуется для людей, склонных к самостоятельному размышлению (т. е. не для любителей хором покричать «Позор!» или что угодно хором).

Прекрасно — действительно, прекрасной прозой — написанное маленькое эссе Александра Иличевского «1907 год» — о Бунине в Палестине, об Агноне, о Иерусалиме. Это всякому, кто любит русскую прозу.

Есть и смешное. Добрейший Миша Яснов ощущает себя кентавром (интервью с ним): «В детстве я был уверен, что стану большим серьезным поэтом. Потом к стихам прибавился перевод, детская поэзия, эссеистика, рецензии, статьи, история… В результате получился действительно кентавр.» Кентавр — это, как известно, лошадь, из которой растет человеческий торс, преимущественно с головой. Что имеется в виду, интересно: из табунчика сошедшихся кружком крупов (переводчик, детский поэт, эссеист, рецензент, публицист и историк — ага, шесть крупов!) вырастает посерединке могучий торс Михаила Давыдыча, большого серьезного поэта? Красивая картина, только, кажется, передвигаться это устройство может только вокруг себя.

Или же имеется в виду, что из мощного конского тела М. Д. Яснова, как опята из пня, вылзают на длинных шейках бледные маленькие головки? Ох, опасная вещь, эти метафоры интервьюеров. Не проследишь вовремя, окажешься вовсе не там, где хотел себя показать…

Но нижеследующее прелестное место всё же в своем типичнейшем простодушии принадлежит более интервьюируемому:

– Почему вы сменили фамилию Гурвич на Яснов?
– А кто бы меня с фамилией Гурвич печатал?..

Уточнение: я никогда, никогда не шучу над людьми, взявшими себе литературные псевдонимы и не осуждаю их за это. Как человек, живущий в третьем поколении с псевдонимом, взятым — по семейной легенде — в одесском подполье и оставленным по партийной моде двадцатых годов в качестве паспортной фамилии, я просто-напросто не имею на это никакого права. Меня в данном случае восхищает изящество ответа (хотя и вопрос не без грациозности). В общем, интервью Михал-Давыдыча рекомендую любителям всего грациозного — грациозных мифологических животных и грациозных объяснений.

А вот еще один старинный знакомый и приятель, которого, правда, с его фамилией вполне себе печатали, хотя бы как переводчика — Асар Исаевич Эппель ведет «уголок поэзии». Не конкретно этот выпуск, а вообще всё это предприятие Асара Исаевича должно быть очень интересно для читателей, задающихся, подобно мне, не имеющим ответа вопросом: почему такой замечательный писатель — действительно замечательный, с даром благоуханной прозы, один из лучших стилистов во всей послевоенной литературе, так неуклонно, так безнадежно, я бы сказал, демонстрирует такие странные литературные склонности — даже не к плохому, а к никакому, посредственному, советскому. По сути, противополжному всему тому, чем сам является. Во всей отчетливости, впрочем, это было уже однажды продемонстрировано деятельностью возглавляемого им букеровского жюри.

Перечисленное, конечно, не исчерпывает все ценное — особенно для любителей юдаики и современной еврейской культуры, но и не только для них. В общем, хоть я в подписные агенты и не нанимался и за рекламу мне никто не приплачивает (к сожалению), но журнал действительно более чем замечательный. Горячо рекомендую читать его регулярно.

ТРИ РАЗА О ГРОЗЕ / СТИХИ С ПРИМЕСЬЮ (2)

1.

Где гром был кругл, там бегл стал блиц.

И небо вспыхнуло, oгрузло…
И глина, сметена с таблиц,
Кусками застучала в русло.

2.

Где холм был обл, там шпиль стал длинн.

И в облаках померкли соты…
И по краям ночных долин
Огней обрушились высоты.

3.

Где небо шар, там дело швах.

И свет шарахнулся в аллее…
И сердце скрипнуло на швах
И, может быть, еще левее…

VII, 2010

Читающим по-немецки

В австрийском рецензионном интернет-журнале «Lesen in Tirol» рецензия Гельмута Шёнауера на роман Ольги Мартыновой «Sogar Papageien überleben uns».

В немецком литературно-критическом сетевом и «бумажном» (этот выпуск выйдет в сентябре) журнале «Literaturkritik.de» рецензия Ольги Мартыновой на роман Ульрике Кольб «Йорам» — «Das alte Lied«. Интересно, что об этой книге рецензент — редкий случай в его практике — писал и по-русски.

Сердечно благодарю всех вчерашних и сегодняшних поздравителей,

а отдельной строкой — написавших мне поздравление в собственные журналы topsika, vekagan, maniaizodessy и sart27. Прошу заранее прощения, если чьего-нибудь поздравления не увидел.

Ваш Олег Юрьев

Читающим по-русски

Этот поразительный роман называется «Загнанные», во французском оригинале (1933) «Les Traqueˆs», в немецком переводе (2010), в котором я его и прочел, – «Die Gehetzten»[1]. Начало романа более чем замечательно и заслуживает помещения в один из сборников лучших романных начал ХХ века (такие существуют и хорошо делают, что существуют):

Немецкое издание романа Мишеля Матвеева «Загнанные». Bonn: Weidle Verlag, 2010 год

Покойным ровным шагом, гигантское красное знамя впереди, со стороны вокзала приближается конный отряд.
Хоть я и привык уже к таким проездам, но этот производит на меня сильное впечатление. Я останавливаюсь, обескураженный надписью черными буквами по красному знамени: «Да здравствует революция! Смерть жидам!»

В августовском номере московского журнала «Лехаим» статья Вашего корреспондента о Мишеле Матвееве (Иосифе Константиновском).

Жозеф Констан. Эму. Скульптура из дерева. 1950–1955 годы. Gordon Gallery

А ныне здравыми водами я созрела

Едва не забыл, но по местному времени еще последнее воскресенье июля:

С днем Военно-Морского Флота! Как всякий петербургский хазарин, я беззаветно и безответно влюблен в русский флот. Не говоря уже о том, что у меня был троюродный дядя капитан третьего ранга. Его, правда, списали на берег, потому что он был еврей, и принудили — по этой же причине — заниматься материально-техническим снабжением военно-морской базы под Либавой, где мы один раз отдыхали летом. Мне даже удалось потрогать его кортик.

Короче говоря, пусть развевается андреевский флаг, о котором так прекрасно сказал Иосиф Бродский — наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне — , на всех русских морях — северных, южных, западных и восточных!

Или скажем словами другого поэта:

<...>А ты, Нева, красись, с водами съединясь,
Всем странствующим вход пространный открывая,
С великим Нилом ты в разлитии сравнясь,
Скажи: «Блаженна я, град славный протекая.

Я в древни времена в лесах густых текла,
Заросши я травой, осоку здесь имела,
И листья только древ с стремленьем я влекла,
А ныне здравыми водами я созрела.

Разлитие мое врагов приводит в страх,
Грозит погибелью и смертью им всечасно.
Российский флот готов к разбитию их в прах,
И выступить из вод в бой с яростью ужасно.

Но долг кому должна я за сие воздать?
Петру, простершему в трудах монарши руки,
Что при струях моих прекрасный град создать
Велел и насадил полезны в нем науки».

Андрей Нартов, «На вскрытие Невы» (1757)

Обстоятельства времен — 2

БУДЕТ ДОЖДЬ

Лебеди — стоящие из Майна белые короткошерстные змеи — спешно поплывут к берегу, отогнув с наклювом простые русские лица: поспешнее, чем умеют.

Заморские гуси на старушечьих, из боков растущих ногах вскинут полы пестрых кофт и заковыляют к реке: ловчее, чем могут.

…А у хищных птиц, если отвлечься от когтей на носу, змеиные и черепашьи лица — они их наклонят в двойной духоте дупел: спокойнее, чем надо.

Облако с молниею внутри вспыхнет над вспухшим шпицем и молниеносно сотлеет: Домский собор и Содомский бор.

Мосты — разомкнутые и вытянутые в линию наручники — развелись бы, когда могли, но не дозволено: поэтому они натянутся еще пуще и еще чуть-чуть стянут одну с одной набережные. Дождь-другой — и река вовсе закроется.

Но дождя никогда не будет.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Простое будущее время»)

Тот, кто раньше с нею был


От этого старья меня не ломает и это действительно моя любимая песня. После ста семидесяти грамм и сам взвываю, разрывая на себе гитару.

Высоцкого я в юности с трудом переносил, особенно с гараняновским совдепским аккомпанeментом, но и с собственной его, как бы отвлекающей исполнителя гитарой не очень, но летом 1980 года, когда (тогда еще ленинградский подпольный, но очень скоро одесский кукольных театров) режиссер Женя Ицкович дал мне послушать, а потом переписать французскую пластинку «Натянутый канат» — пластинку, разумеется, не в виде пластинки, а в виде бобинки. «Видишь, — объяснял мне маленький рыжий и умный Ицкович. — У Гараняна аккомпанeмент идет по шерсти, а здесь против хода, певец должен с ним бороться. И возникает объем». Объем, не объем, не знаю — не специалист, но в других записях мне Высоцкий действительно кажется плосковатым в смысле подачи.