Чуть не забыл — с праздником

Военно-Морского Флота!

Малая ода тельняшке

…а деток, буксируемых на предмет ежегодного запечатления в фотографию, у нас в Ленинграде полагалось в шестидесятых годах обряжать как бы по-флотски Читать далее

Там кузнечики воют, как псы

Сколько лет я читаю Виталия Кальпиди — так, кажется, ни разу не удалось восхититься. Отлаженный механизм, мерная стиховая поступь, уверенный звук хорошо смазанного двигателя вызывали уважение… но не восхищение. А восхищение (во всех — т. е. двух — значениях этого слова) — единственный смысл чтения стихов, я в этом убежден.

И вот — подборка в свежем «Знамени». Два первых стихотворения там — исключительного качества, особенно второе:

* * *

Для умерших исчадия тьмы
не мордатые монстры, а мы.
Это наши глаза, как огни,
сквозь туман различают они.

Для умерших — мы призраки сна,
с нами в сговоре даже весна,
и они, ощущая весну,
в жутком страхе отходят… ко сну.

Для умерших закончился бог:
он висит, как амбарный замок,
на воротах своей темноты,
где из ангелов — только кроты.

На могилах уральских стрекоз —
оболочки скукоженных ос,
и, кусая осу за усы,
там кузнечики воют, как псы.

Развеваются волосы вниз:
из стеклянной слюны гусениц
их сучит шевелящийся лес,
шелестя шевелюрой небес.

И встаёт она дыбом, когда,
под ногами шумит не вода,
а, пугаясь упавшей росы,
всё бегут под землёй мертвецы.

Их слова — это местный лесок,
а страдание — просто песок,
и поэтому возле леска
поднимаются волны песка.

Разговаривать пылью — легко,
правда, слышно не так высоко,
как при помощи мимики лиц
то зелёных, то синих синиц.

Местами (где про кузнечиков и стрекоз) так напоминает Вольфа, что сердце сжимается, но это, несомненно, случайность. Стихи вообще, сами по себе, более чем замечательны и относятся к числу стихов, оправдывающих наше время.

Маленький ответный подарок

для всех, кто поздравил меня с днем рождения:

Радио «Цыганский джаз». Круглые сутки не дает ничего делать и ни о чем думать! Так что немножко коварный подарочек, но — тимео данаос эт дона ферентес, что в перепёре на язык родных осин означает «дареному троянскому коню в зубы не смотрят».

Текущее чтение:

переписка Георгия Иванова, Одоевцевой и Романа Гуля, «Тройственный союз» (переписка 1953 — 1958 годов), СПб., Петрополис, 2010, публ., сост., коммент. А. Ю. Арьева и С. Гуаньелли.

Могу только посоветовать — исключительно забавная и печальная книга, образцово, насколько я могу судить, подготовленная. Отдельная благодарность издательству и тем, кто публ., сост. и коммент. — за пробелы между инициалами, за неподчинение этой ужасающей варварской моде.

Но я еще десятой доли не прочитал, так что сейчас не о книге как таковой, а по ходу чтения об одном упоительном комментарии, восхитившем меня просто как штука прозы:

Л. Н. Толстой принципиально не писал сразу набело, многократно перерабатывая свои тексты. (на стр. 56)

Ну и принципы были у старика!

И молчать он тоже не мог.

Про Львов

В «Новом мире» № 7 подборка текстов из книги Виктора Александровича Бейлиса:

Мы наконец добрались до Львова, вышли из вагона. На перроне нас ждали дедушка и мамин брат Боба. Я увидел их, кажется, впервые. Оба — участники войны, им разрешено было подыскать для семьи квартиру (свободных квартир было много), и они выбирали поближе к университету.

Какое-то время мы шли по шпалам. Услышав звук выстрела, я поднял палец, как бы прислушиваясь, и сказал: “Ляют (т. е. стреляют) — война закончилась!” Эту фразу я освоил еще в Одессе, когда к нам ворвались соседи с криком: “Слышите, слышите, стреляют — война закончилась! Это победа!” Вот эту-то усеченную фразу я и повторял сейчас.

Но стреляли не в воздух, а в нашу сторону, а еще вернее — в нас, “новых оккупантов”. Во Львове еще долго постреливали, во всяком случае, когда отец возвращался из университета домой через парк в темное время суток, в него стреляли неоднократно — не прицельно, конечно, но так, на всякий случай.

Не хотите — не верьте, но я помню обед, которым накормили нас дедушка и дядя, когда мы добрались до дома. Это был божественный желто-прозрачный бульон из куриных потрошков с крупными золотистыми бобами. Я тогда же освоил два новых слова: “фацоли” и “пупчик” (то есть куриный желудочек). Потом я заказывал обед таким образом: “Супчик, пупчик и фацоли”.

Очень жаль, что только выбранные места, а не вся книга целиком. Читатели этого журнала уже свели знакомство с этим произведением — по прекраснейшим «Рассказам о бабушке» (здесь и здесь).

А «Новый мир» выбрал «рассказы о Львове».

В Львове закончил войну мой дедушка — комиссаром госпиталей военного округа. С детства я слышал восхищенные рассказы — об этаже в доме начальника львовского гестапо, где они жили, о «львовских лакомствах», изготовляемых, как у В. А. и описано, поляками, и о «львовских сувенирах», распродаваемых отъезжими в Польшу поляками не поляками, а польскоподанными, оптировавшими незгинелую Польску. Нынче многие из них называют себя «изгнанными с родины» — это, конечно, наглое вранье и спекуляция. Могли остаться, если бы хотели. Но оставаться «на Украине», которой вдруг сделалась польская, еврейская и русинская Галиция, мало кто хотел. Боялись.

Один пожилой еврей предлагал бабушке — об этом много рассказывалось — ехать с ним. Не в смысле увода, а всей семьей — вместе с мамой и дедушкой. Он обещал купить все бумаги, а в Польше «и дальше» завести специально для бабушки лабораторию (она была лаборантка). Бабушка спросила дедушку-комиссара, но, конечно, об этом не могло быть и речи. Да и вообще, дедушку быстро демобилизовали (то ли он сам хотел как можно скорее вернуться в Ленинград, без которого не мог представить себе существования, то ли он поссорился с кем-то в начальстве и его выжили…), и еще до приезда Бейлисов бабушка с дедушкой и с мамой переехали из гестаповского этажа в крошечную комнату на улице Петра Лаврова. Из львовских сувениров осталсь альбом с марками, завалявшийся у начальника гестапо на этаже (сплошные маленькие разноцветные Гитлеры), три гобелена, один другого плоше, и ваза с Психеей и Амуром с львовской барахолки.

Еще в этом номере «Нового мира» могу порекомендовать стихи Ильи Исааковича Риссенберга — их всегда могу порекомендовать.

Не знаю, стоит ли касаться

письма Гольдштейна и всего, связанного с ним?

Я разговаривал с Гольдштейном всего пару раз, по телефону. Правда, один разговор был очень долгий, часа на два — он брал у меня интервью. Он мне тогда очень понравился — толковый человек, любящий литературу, живущий ею. Что он писал — нравилось мне по-разному, если речь идет о статьях и эссе. «Художественное» в его исполнении понравилось, кажется, только один раз — воспоминания о бакинской жизни, опубликованные, кажется, в «22» и, кажется, под псевдонимом (хотя вычислить его было несложно). Но симпатичен (вчуже) он был мне всегда.

Я могу до некоторой степени понять и этот нелепый поступок — написать письмо критику, который походя пнул твою книгу, особенно в те времена, когда было написано это письмо, и особенно, если ты привык к благосклонности московского бомонда. Еще царила иллюзия «единой русской литературы», объединившей все три свои ветви после искусственного разъединения, виной которому была Совдепия. Ужас , полагаю, был даже не в самом отрицательном отзыве человека, которого Саша по незнанию биографий и обстоятельств числил «своим», на «нашей стороне», уж как он ее понимал, а во внезапном подозрении, что вся иллюзия эта рушится, что ей уже недолго осталось… Я и сам освободился от остатков этой иллюзии сравнительно недавно, но рассудительные письма немзерам, не говоря уже о курицыных, писать бы, конечно, никогда не стал. Но у Саши была совсем другая жизненная история — из Баку в Москву на белом коне через Израиль, он не хотел и не мог, очевидно, понять, что совдепия живет и будет еще долго жить в людях и литературных структурах. Она только в первой половине 90-х гг. слегка затаилась, испугалась, притихла, перешла на заранее подготовленную позицию «пусть цветут сто цветов», а убедившись, что никто ей ничего не сделает, снова начала крепнуть и наглеть: «Эй, человек, сделай нам читаемо!». Пока не дошла до нынешнего своего состояния. Переписываться с ними со всеми, конечно, совершенно бессмысленно — и было, и тем более есть.

Но мало ли бессмысленных поступков мы совершаем, пока живы! То, что я здесь всё это (и не только это) пишу — тоже, по всей очевидности, бессмысленно.

Так что речь не о Гольдштейне. Речь также и не о мотивах публикации, хотя могу предполагать, что она была не имеющим к Гольдштейну и его вдове ударом в рамках каких-то московских отношений, неслучайно адресат так быстро и грубо отреагировал. Очевидно, Б. Кузьминский (с которым я, слава Б-гу, незнаком) воспринял эту публикацию как личный наезд, как чью-то расплату за неудовольствие или недоставление удовольствия. В некотором смысле, понять его возмущение можно, но кто же заставлял его заводить разговор про гонорар для вдовы и демонстрировать себя таким образом в качестве откровенного беспардонного жлоба? Впрочем, нынче они себя не стесняются.

Вообще заметно, что эта публикация проявляет в людях худшие качества — и нравственные, и интеллектуальные. Это видно и по комментариям в ОпенСпейсе, за исключением, конечно, комментариев божественной Нины Николаевны Садур, у которой — калькой с немецкого — «сердце на верном месте», и это серце умнее любого нашего ума. Это заметно и по записи обычно такого милого и олимпийски спокойного Владимира Березина, которому все же, на мой личный взгляд, не следовало бы ничего выносить из Литинститута (кроме диплома, если он для чего-то нужен, и юмористических воспоминаний), тогда бы, быть может, он лучше понял бы отношение к литературе таких людей, как Александр Гольдштейн. Никого он, конечно, не обидел, но сам себя немножко продал.

Может быть, это касается и меня — впрочем, это я уже предположил выше: писать всё это — не от большого ума, вероятно. Но как-то мне это сейчас всё равно.

Читающим по-немецки

В берлинском «Тагесшпигеле» пишут об аудиокниге «Die russische Fracht» — т. е. о моем романе «Винета», прочитанном — и совершенно волшебно прочитанном — по-немецки знаменитым чтецом, переводчиком и вообще знаменитым Харри Ровольтом.

Читающим по-немецки

В сегодняшней «Berliner Zeitung» статья Вашего корреспондента на тему «Существует ли восточноевропейская литература». В статье деликатно (по мере возможностей) объясняется, что ответ на этот вопрос зависит исключительно от направления взгляда: с Запада или из России, т. е. извне Восточной Европы — конечно, существует, и даже не одна, а целых две. А вот изнутри Восточной Европы никакой восточноевропейской литературы не видно, как, впрочем, и самой Восточной Европы.

Эта же статья опубликована в сегодняшней «Frankfurter Rundschau», но ее почему-то нет в сетевой версии газеты. Кто читает «Франкфуртер Рундшау» «на бумаге», тому советую обратиться к этому варианту. Газеты принадлежат одному издательству, но редакторы у них разные и, вероятно, свободный объем на полосе тоже разный — поэтому в «Берлинер Цайтунг» текст слегка сокращен за счет некоторых мелочей: например, читатель «Берлинской газеты» никогда не узнает, что Кафка принадлежал не к западноевропейскому модерну, а к восточноевропейскому, поэтому ни в коем случае не должен быть перечислен в одном ряду с Джойсом и Прустом, как обыкновенно делается — а только с Бруно Шульцем, Гомбровичем, Ярославом Гашеком и др.

Еще пять штук накликало

Итак, по сложившейся традиции отмечаем очередное трудовое (или всё же спортивное?) достижение статьи Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованной на OpenSpace.ru 14.09.2009. Сегодня счетчик показал 20 000 посещений.

Напомним вкратце историю знаменитой статьи.

Исходно она была написана по-немецки для цюрихской газеты «Neue Zürcher Zeitung» (одной из лучших европейских газет и уж, несомненно, самой качественной ежедневной газеты немецкоязычного пространства) и кратко информировала читателей о некоторых тенденциях в российской (тогдашней, это было в 2009 г.) молодой прозе и издательской ситуации — о возвращении, в значительно еще более убогом виде, литературы советского типа.

Не прошло и часа с момента появлeния в Сети номера «Neue Zürcher Zeitung», как перевод статьи на русский язык — мало того, что без спросу и разрешения, но и чудовищно неуклюжий и с многочисленными ошибками понимания — появился на сайте ИноСМИ, занимающемся. таким образом, самым откровенным воровством и пиратством, права на перевод газетных статей принадлежат, как правило, их авторам и совершенно не являются public domain (очень хотелось бы это самое ИноСМИ как-нибудь засудить — за воровство и моральный ущерб, выражающийся в плохом переводе, поскольку всё это не прекращается, о чем ниже). И что тут началось! Настоящая истерика началась — толпы людей почувствовали себя лично задетыми, в том числе и некоторые упомянутые в статье «молодые литераторы» (обозначение из советских времен, ничего хорошего я в него не вкладываю — тип молодого человека кочующего по редакциям, конференциям и комсомольским командировкам)! В результате OpenSpace обратился к автору с просьбой об аутентичном переводе. В порядке исключения (переводить собственные газетные статьи, написанные для совершенно другой публики с совершенно отличными базовыми сведениями занятие не из легких и из самых нелюбимых) автор согласился. Перевел, кое-что уточнил, кое-что расширил и объяснил. После этого обсуждение пошло на второй виток, потом еще на один, потом и еще… Причем, в основном, в жанре: «нас» — иногда «русскую литературу», но это было вранье и передержка, в виду очевидно имелась не русская литературы, а именно они — «называют серыми, полуграмотными и тупыми; да, мы именно такие и есть и это очень правильно, а автор — сволочь! Если правильно, так чего же так обижаться, спрашивается? А один от природы, видимо, неглупый (поскольку обиды старался не показать) герой объяснил в интервью, что Ольге Мартыновой де кажется, что он-де, герой, не умеет писать по-русски («огромные грудки» и пр., ну вы понимаете) из-за ее… «либерализма». Какое отношение имеет ее либерализм (даже если он и присутствует) к «огромным грудкам» и прочей смехотворной ерунде? — останется тайной знаменитого русского писателя «наших», а точнее «ваших дней». А так-то хорошее объяснение — либерализм не дает насладиться благоуханной кучей.

Через годика полтара обсуждения поутихли, но статья продолжает читаться, стало быть, продолжает жить и именно для того, чтобы очередной раз зафиксировать это удивительное (и прекрасное) обстоятельство, я и завел манеру отмечать каждые следующие 5 тысяч кликов.

Думаю, сейчас наиболее актуальными в этой статье являются не столько места, посвященные «новому реализму», кажется, потихоньку возвращающемуся туда, откуда спыгнул или вылез — на ветку или в пещеру. Важными являются затронутые в ней механизмы возрождения и воспроизведения советской культурно-антропологической модели, совершенно не ограничивающейся полуграмотной чернухой, выдаваемой за «правду о нашей жизни». Сейчас, если бы автор взялся за такую статью, он бы, вероятно, куда больше внимания посвятил затронутым, но недостаточно развернуто затронутым, «имитационным моделям» и интеллигентским составляющим «новой советской литературы». Но автора, конечно, не уговоришь этим заняться — у него есть чем заняться и без того, а как автор вспомнит, сколько ему в порядке подготовки пришлось прочитать плохой и очень плохой прозы, так вздрогнет автор и еще раз решительно откажется. Я пробовал, уговаривал.

Кстати, недавно в том же самом бандитском ИноСМИ перевели статью Ольги Мартыновой из той же самой NZZ (о ее выходе по обыкновению мы сообщали) — о причинах, по которым на Западе никак не дождутся из России нового Толстого или Достоевского, т. е., в основном, об особенностях традиционных и ставших уже архетипическими ожиданий на Западе от русской литературы. Немедленно — двести откликов обиженных дураков, с репликами типа «а что-то я никаких швейцарских писателей не знаю» (кто бы сомневался) и «автор не умеет писать по-русски» (опять же люди не в состоянии понять, что ИноСМИ вдрючивает им на скорую руку сляпанные переводы неведомых халтурщиков). Но поскольку никто из «литераторов» не почувствовал себя непосредственно задетым, скандала (и слава Б-гу, скушная вещь, в сущности) не завязалось.

Короче говоря, кто еще эту статью не читал — читайте и сами думайте. Через пять тысяч кликов мы к этому разговору вернемся.