Сколько лет я читаю Виталия Кальпиди — так, кажется, ни разу не удалось восхититься. Отлаженный механизм, мерная стиховая поступь, уверенный звук хорошо смазанного двигателя вызывали уважение… но не восхищение. А восхищение (во всех — т. е. двух — значениях этого слова) — единственный смысл чтения стихов, я в этом убежден.
И вот — подборка в свежем «Знамени». Два первых стихотворения там — исключительного качества, особенно второе:
Для умерших исчадия тьмы
не мордатые монстры, а мы.
Это наши глаза, как огни,
сквозь туман различают они.
Для умерших — мы призраки сна,
с нами в сговоре даже весна,
и они, ощущая весну,
в жутком страхе отходят… ко сну.
Для умерших закончился бог:
он висит, как амбарный замок,
на воротах своей темноты,
где из ангелов — только кроты.
На могилах уральских стрекоз —
оболочки скукоженных ос,
и, кусая осу за усы,
там кузнечики воют, как псы.
Развеваются волосы вниз:
из стеклянной слюны гусениц
их сучит шевелящийся лес,
шелестя шевелюрой небес.
И встаёт она дыбом, когда,
под ногами шумит не вода,
а, пугаясь упавшей росы,
всё бегут под землёй мертвецы.
Их слова — это местный лесок,
а страдание — просто песок,
и поэтому возле леска
поднимаются волны песка.
Разговаривать пылью — легко,
правда, слышно не так высоко,
как при помощи мимики лиц
то зелёных, то синих синиц.
Местами (где про кузнечиков и стрекоз) так напоминает Вольфа, что сердце сжимается, но это, несомненно, случайность. Стихи вообще, сами по себе, более чем замечательны и относятся к числу стихов, оправдывающих наше время.
По мне так бессмысленное мычание на очень хорошо разработанной жиле.
Облака под землей – это корни кустов и деревьев:
кучевые — акация, перистые – алыча,
грозовые – терновник, в котором Григорий Отрепьев,
и от слез у него путеводная меркнет свеча.
Облака под землей – это к ним возвращаются люди,
возвращается дождь и пустынны глазницы его.
Спят медведки в берлогах своих,
спят личинки в разбитой посуде,
засыпает Господь, больше нет у меня ничего…
Пусть сермяжная смерть — отгрызает свою пуповину,
пахнет паленой водкой рассохшийся палеолит.
Мой ночной мотылек пролетает сквозь синюю глину,
сквозь горящую нефть и, нетронутый, дальше летит!
Не глазей на меня, перламутровый череп сатира,
не зови за собой искупаться в парной чернозем.
Облака под землей — это горькие корни аира…
…и гуляют кроты под слепым и холодным дождем.
Мы свободны во всем, потому что во всем виноваты,
мы – не хлеб для червей, не вино — для речного песка.
И для нас рок-н-рол — это солнечный отблеск лопаты
и волшебное пенье подвыпившего рыбака.
Кому и горький хрен малина
Вот приведенные Вами стихи меня совсем не восхищают. По-моему, это жульничество, а не стихи — т. е. писание словами, включение автоматического порождения связей, писание с глазом, косящим на публику, в результате чего создаются не настоящие образы, в том числе интонационные, а эрзацы образов. Для меня это просто кудреватые слова, за которыми ничего не стоит.
Re: Кому и горький хрен малина
Я привёл это стихотворение только для того, чтобы стало видно — образ подземного мира с кротами и членистоногими весьма не нов.
Кальпиди плохой поэт. Он плох безоглядным модничаньем, уверенностью, что любое им произведённое вторсырьё найдёт читателя, плох абсолютной, врождённой глухотой, когда не только барабанных перепонок нет, а нет и височных долей мозга, обрабатывающих сигналы слухового анализатора.
Re: Кому и горький хрен малина
Образ этот и не может быть новым, он значительно старше и приведенного Вами стихотворения — разве же я писал о новизне образов? С моей точки зрения, «новых образов» и не бывает никаких вообще, а когда бывают, то это почти гарантированно плохие образы, выдуманные, «новизна» которых достигается, например, натужным всовыванием «новейших реалий» (мобильников каких-нибудь). Образы бывают живые и мертвые, действующие или недействующие. Мир, возникающий в этом стихотворении Кальпиди (т. е. совокупный образ стихотворения), — жив, действен, сам в себе дышит, пугает и боится. Мир, описанный в стихотворении Кабанова, которое Вы привели, — просто не существует; это слова, за которыми ничего нет, кроме известной легкости комбинирования.
В дискуссию о творчестве Виталия Кальпиди, какой он поэт и т. д., я вдаваться, конечно, не буду. Я высказал свое мнение о конкретном стихотворении. Каков бы автор ни был, стихотворение это я нахожу более чем замечательным. А насчет стихов я не ошибаюсь.
Re: Кому и горький хрен малина
Я, что называется, не нахожу)
Я бы не брался сравнивать стихи Кальпиди со стихами Кабанова, и с этой целью никогда не стал бы приводить стихотворение последнего.
Я уж таки скажу. По мне творение этого модника Кальпиди — просто дрянная считалочка сорок девятого сорта.
Однако я уверен — тут сколько людей, столько и мнений, и потому со всеми возможными извинениями удаляюсь.
Ну и … приглуповато это всё. «Рокнролл» — смешно.
Образ страшный и неприятно-тревожный, прилипчивый, но автор как будто поспешил от него отделаться: написал — и с плеч долой. Может быть, и правда боялся страшное написать хорошо — оживет еще, окажется догадкой. Иначе не могу объяснить халтурные прозаизмы: «и они, ощущая весну, // в жутком страхе отходят ко… сну». «Мимика лиц» еще. Прием? Непохоже вроде бы. Наоборот, «Развеваются волосы вниз» — замечательная поэзия.
Я не считаю для себя возможным давать автору (да и никому) непрошенные советы, хотя лично я это выдающееся стихотворение на одно-два четверостишия сократил бы, вероятно, а кое-какие строфы переставил бы местами, возможно. Но, в конце концов, за эту «сердцевину» стихотворения, которую Вы упомянули, можно быть автору бесконечно благодарным.
Кальпиди «по совокупности» мне всегда был настолько неприятен, что мне трудно оценить это стихотворение. Надо слишком от многого отвлекаться. Но… похоже, в самом деле очень хорошо.
Я, как ты знаешь, всегда реагирую на конкретные стихи. ИЛи даже на конкретные строчки. Здесь, может быть, я бы и не включился без этой типично вольфианской… гиперболы?.. метафоры-физической-невозможности?.. можно было бы подумать, как назвать… — с кузнечиками, которые воют, как псы.
А скажи, ты читал третий том Петрова? Я только что прочел.