22 апреля 1917 года Блок записывает в дневник:

«Все будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться!».

Это и мое чувство.

Михаил Крутиков: «Особое место на этой карте занимают столицы, Москва и Петербург. Петербург — как мечта и реальность — присутствует в еврейском литературном воображении с середины XIX века, как на русском, так и на идише и иврите. Очарованность евреев Петербургом начинается с основоположника новой ивритской поэзии Йеуды-Лейба Гордона, сочинившего эпиграмму в пушкинском стиле на открытие кондитерской Абрикосова на Невском проспекте, зашифровав фамилию хозяина словами из малоизвестной молитвы. Эта очарованность достигает кульминации в романах на идише Шолом-Алейхема, Шолома Аша, Залмана Шнеура и в стихах ивритского поэта Хаима Ленского, которого Сергей Аверинцев считал последним подлинным поэтом Серебряного века. Сюда же надо отнести очерк о Ленинграде Дер Нистера 1934 года, стоит упомянуть и малоудобочитаемый, но местами яркий роман «Прайс» Леонида Гиршовича о еврейской тоске по высокой культуре, воплощенной в мифическом Ленинграде. Постсоветское завершение эта традиция нашла в трилогии Олега Юрьева «Полуостров Жидятин», «Новый Голем, или Война стариков и детей» и «Винета». Романы Юрьева — это «квест», поиск утраченного сокровища, попытка вернуть что-то навсегда исчезнувшее. Это вечное возвращение в Ленинград, он же Иерусалим и Китеж-Винета, собирание рассеянных по миру, под землей и под водой евреев и бездомность героя, постсоветского Улисса или Вечного Жида. Романы Юрьева очень литературны, они перенасыщены отсылками к великому множеству самых различных текстов, от Константина Симонова до Шмуэля-Йосефа Агнона, но их нельзя назвать постмодернистскими. Юрьев пишет всерьез, в традиции высокого модернизма».

Шнырит урка в ширме у майданщика,
Бродит фраер в тишине ночной.
Он вынул бумбера, осмотрел бананчика,
Зыцал по-блатному на гоп-стоп: «Штемп легавый, стой!»

Но штемп не вздрогнул и не растерялся,
И в рукаве своём машинку он нажал,
А к носу урки он поднёс бананчика,
Урка пошатнулся, как, бля, скецаный, упал.

Со всех сторон сбежалися лягушки,
Урка загибался там в пыли.
А менты взяли фравера на пушку,
Бумбера уштоцали, на кичу повели.

Я дать совет хочу всем уркаганам,
Всем закенным фраерам блатным:
«Кончай урканить и бегать по майданам,
А не то тебе, бля, падла, бля, придется нюхать дым!»

Читаю (для работы) статьи Вити Кривулина 70-х гг. Удивительные проблески понимания на фоне тогдашней смешной литературной политики в «неофициальной культуре». Вот, например, как хорошо сказано:

Предсмертное пророчество Анны Ахматовой о новом расцвете русской поэзии оправдывается. Но оправдывается мучительно и трудно. Это расцвет, скрытый от глаз читателей. Расцвет не для современников… (1979)

отмечаем очередные пять тысяч кликов, набранные статьей Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованной (по-русски) 14.09.2009.

Вчера количество кликов превысило 25 000, но — повторюсь — тридцать тысяч и далее мы отмечать не будем, ну, сколько уже можно!

Не говоря уже о том, что описанная в статье ситуация не столько изменилась, сколько пошла на следующий виток развития, еще более бредовый: описанные в специальном отступлении о «соцреализме для (полу)грамотных» — улицкие, быковы и пр. теперь не просто окормляют массы в смысле пятикопеечной духовности и двухкопеечной проблемности, но они теперь «борцы и революционеры» — водят толпы ошалевшей от сытости, скуки и собственной бессмысленности (в т. ч. и воспитанной такого рода литературой) интеллиhенции по московским улицам. Причем главный предводитель — автор развлекательных исторических романов Акунин-Чхартхишвили. Что интересно, «политикой» (потому что это, конечно, не политика) он занимается не под собственным именем (на что, конечно, имеет право любой человек), а именно в качестве Б. Акунина, т. е. преуспевающего литхалтурщика, нарубившего кучи «бабла» и именно поэтому, очевидно, считающего себя вправе «водить народы».

«Вот так нравы! Но по правде сказать, ни одного тут нрава нет; тут одни деньги.», как сказал архимандрит Антонин о нравах греческого духовенства («Из Румелии», за цитату благодарю д-ра А. Я. Гутгарца).

Ну хорошо, с быковых и улицких спроса никакого нет, это с ног до головы выползни из советской пещеры, но г-н Чхартхишвили все-таки (надо предполагать) (был) культурный человек, языки знает, книжку читал… Интересно, понимает ли он, что в качестве тривиального писателя влезая в окормление масс и революционное вождение, выставляет и себя, и общество, которому принадлежит, на полное посмещище. Или (последнее) и является его целью? Я вообще полагаю писателей, лезущих в политику, идиотами, но где и когда Сержи и Анжелики Голоны и прочие Рокамболи «водили толпы»?

Ну ладно, я действительно несколько отвлекся.

Андрей Лесков. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. М.: ГИХЛ, 1954

С детства хотел прочесть, вот, наконец, пришла. Сама по себе книжка — ничего особенного, язык с несколько раздражающим в данном случае лесковианством (и в заголовке заметно), сведения, в общем, известные из вторых рук, для которых эта книжка была источником. Но читаю, конечно, с большим интересом.

И вот сегодня наткнулся на фольклорную песенку, которую пел Лесков сыну:

Ах ты, зверь, ты, зверина,
Ты скажи-ка свое имя:
Ты не смерть ли моя,
Ты не съешь ли меня?» —
«Уж я смерть-то твоя,
Уж я съем-то тебя!

Пусть здесь побудет — чтоб не позабылась.

Сильвестр Щедрин. Письма из Италии. Л., Academia, 1932. Вступительная статья, редакция и примечания Абрама Эфроса.

Интересное дело, вступительная статья Абрама Эфроса написана на каком-то удивительном, несуществующем, местами явно собственноручно выдуманном языке: «Это создавало цеховую товарищественность…» Товарищественность! А примечания — того же изобретательного Эфроса — написаны вполне нормальным русским «академическим» языком. Язык Эфроса требует дополнительного изучения, но и язык Сильвестра Щедрина сам по себе упоителен — полунеграмотный язык профессионального и потомственного живописца, неправильный и местами неловкий, особенно в области деепричастных оборотов. Но истории, рассказываемые этим языком, бывают совершенно прекрасны:

…Отправившись из Пизы в Лукку по дороге прекраснейшей, по обоим сторонам виноградные гирлянды пущены с одного дерева на другое, на которых в большом изобилии виноград дозревал, любуясь оным, я рассуждал, от чего этот виноград проходящие не трогают, хотя виноград в Италии не диковинка и за гран дают много, но все таки краденый дешевле купленного: задача моя вскоре решилась. как я увидел, что оный спрыскивают человеческим г….м, разведенным в ушате.

Здесь и Сильвестр весь умещается, по натуре и воспитанию денежку жалеющий всем сердцем (об этом очень нежно у Эфроса), да и прелестная италианская жизнь как-то наглядно изворачивается.

Чудная книга, требует даже перечтения, а есть ли на оное время?

Как известно, в сети имеется переписка Гете и Шиллера в режиме «реального времени». Вот, сегодня двести пятнадцать лет назад пересказывает Шиллер Гете письмо одной знакомой поэтессы, исповедовавшейся ему в проблемах с мужем и любовником, и комментирует ее планы по разрешению этих проблем:

Я сейчас не дома и у меня нет под рукой прекрасного двухтомника переписки Шиллера и Гете 1988 года издания, где И. Е. Бабанов это наверняка лучше перевел, чем я здесь наскоро. Но тем не менее:

Не знаю, что ей можно посоветовать и чем ей можно помочь, поскольку она, кажется, использует для своих реалистических целей чересчур сентименталистские средства.

Про очень многих можно сказать — и про дамочек, и про политиков, и про писателей. Написано 215 лет назад, но как будто эпиграф к нашему времени. Может быть, ко всему Новому времени.

P. S. Хотя на самом деле, конечно, речь идет о «реальных целях» и «сентиментальных средствах». Это тоже неплохо, но не так интересно.

позавчера. Слушали оперу швейцарца Оттмара Шёка «Пентесилея», по трагедии Клейста. Опера 1927 года (что-то в последнее время подваливает мне из этого года — и «Большие пожары», и роман «Джаз»…), совершенно замечательная по музыке и исполнена была замечательно — в смысле опять же музыки: игры и пения. В смысле возможности оперных артистов играть в драматических кусках и вообще, с ихними-то говорками, выговаривать сложнейшие по ритмике стихи Клейста… — нет, в этом смысле постановка скорее неудачная. Бедные девушки-амазонки в небрежно пошитых шинелях с большими пуговицами очень напрягают бедра и шеи, выгибают спины и кажутся похожими на фэзэушниц 1952 года на демонстрацию по случаю 7 ноября.

Надо бы, что ли, пластинку купить или скачать… Может, есть у кого? Собственно, вот эта опера, в другой постановке, конечно:

Первое, что, конечно, сразу же всплывает при слове «Пентесилея» в мозгу у человека моего времени и места — бессмертное:
— Ахилл, голубчик,

Остается оно —
убить Ахилла….

Вообще, насчет Геннадия Алексеева — сюда: http://dac.chat.ru/verlibr/alexeev.htm

Геннадий Иванович Алексеев придерживался, впрочем, более распространенной версии мифа, по которой Ахилл убил Пентесилею, а не наоборот. Версия наоборот положена в основу пьесы Генриха фон Клейста и, соответственно, любимой оперы: поскольку амазонки совокуплялись только с побежденными в бою, влюбленный Ахилл решил сдаться и был до смерти покусан пентесилеиными собачками. Девушка тоже, конечно, кончилась на его бездыханном трупе от огорчения, что не разобралась в ситуации. В сущности, двойное самоубийство с женщиной, ставшее наваждением Клейста, и сделавшее его любимым писателем японцев — в стране двойного самоубийства самурая и гейши есть два полных собрания сочинений Клейста. Даже в Германии, кажется, только одно. Зато пять биографий за последние пять лет, две из них я читал, а из третьей слушал отрывки. Удивительно полное совпадение фактических данных, казалось бы совершенно не требующее умножения биографий. Но Клейст — это у нас тут важная вещь, и заслуженно…

Впрочем, кто бы кого сперва ни убил, но результат-то один — все они друг в друга влюблены и все они умерли.

Скольких бодрых жизнь поблёкла!
Скольких низких рок щадит!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит…

Но и презрительный Терсит жив недолго — выкалывает мертвой Пентиселее глаза и намекает на то, что Ахилл влюбился в убитую им царицу амазонок и познал ее еще не остывшее тело прямо на поле боя. За что немедленно получает смертельную зуботычину. А стрела уже летит, только пятку подставляй.

1. А вот про какую замечательную книгу я пишу сейчас колонку — про роман «Джаз» Ганса Яновица, сценариста «Кабинета доктора Калигари» (понятное дело, одного из наших с Михал Алексеичем любимейших фильмов). Вышел в 1927 г., тогда же, когда и вышеупомянутые «Большие пожары». Автор пытался сознательно построить роман на «синкопическом принципе» и на новом, «джазовом» мироощущении эпохи, времени коротких стрижек, коротких юбок (до колен) и чулок телесного цвета, что у него, с одной стороны, получилось замечательно, а с другой стороны, совсем не получилось..

К книге, переизданной боннским издательством Штефана Вайдле (отдаленным, между прочим, родственником эмигрантского критика Владимира Вейдле), прилагается гениально составленный диск джазовой музыки примерно того же времени (причем не только американской, но и немецкой), который сейчас у меня и играет в компьютере. Сам себе завидую!

2. А вот кусок русской прозы, бесконкурентно лучший из читанного за последнее время (сам ему завидую):

Пользователь kreiss_sar, приведший этот текст, откомментировал его следующим образом: Эту короткую сказку 9 лет назад рассказала мне 3-летняя девочка. Сказка была записана и вот, на днях, нашлась (о, эти бесконечные архивы!). Ребёнок смотрел в иллюстрации к сказке о золотой рыбке, но сочинял по ходу что-то своё…

Последняя фраза входит, думаю, в десятку лучших фраз русской прозы:

Медведь пришёл, а там ракушка-кукушка. Ещё там кошка была, и корова была, но они не кусались, только волк был, кусался немножко. И пошёл он в лес, а там много людей было. А старушка спрашивает: «Где твоя ракушка-какушка?!»
Сел он, старик, и заплакал, маленький такой!