Мой последний и самый недавний старший друг. Другие умерли тоже: Борис Понизовский, Сережа Вольф, В. А. Губин, Лена Шварц, другие, в разной степени близкие…

Б. В. стал за последние года два важным для меня человеком, чей голос я постоянно слышал в уме. Он был добр ко мне и он был умен со мной.

Мне будет его очень недоставать…

Мир его праху.

22 апреля 1917 года Блок записывает в дневник:

«Все будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться!».

Это и мое чувство.

сохранившему материалы переводческого семинара Э. Л. Линецкой, — нашелся мой тридцатилетней, что ли, давности перевод йейтсовского «Плаванья в Византию». Были и другие переводы из Йейтса, но, поскольку не обсуждались на семинаре, пропали, по всей видимости, безвозвратно.

С оригиналом не сравнивал и не собираюсь. Текст имеет для меня скорее сентиментальное измерение.

Уильям Батлер Йейтс

ПЛАВАНЬЕ В ВИЗАНТИЮ

I
Здесь плохо старым быть. Клан молодых —
К плечу плечо; клан птиц на ветках свищет
(Их умершие предки — в песне их);
Лосось — кишит; макрелью море прыщет;
Дичь, мясо, рыба — это блáзнит всех,
Кто был зачат, рожден, кто смерть обрящет,
Кто — в путах музыки плотскóй — весьма
Плюет на вечный монумент ума.

II
Старик — всего лишь нуль, безмёдный сот,
Клочкастый плащ на вешалке, пока не
Захлопает душа, не воспоет
Клочочек каждый в смертном одеянье, —
Лишь в монументах собственных высот
Наука пенья — наше достоянье,
И потому, преплыв моря, у врат
Твоих я, Византия, святый град.

III
О мудрецы, стоящие в святом
Огне — как на настенной мозаúке —
Покинув огнь, ввертясь в спираль винтом,
Учите душу пения науке!
Сожгите сердце! С гибнущим скотом
В связи, от похотей в истомной муке,
Оно не знает правды. Вскройте путь
Мне в вечности прехитростную суть!

IV
Там, вне природы, я смогу облечь
Себя не формою, в природе сущей,
А той, что греков златокузням вмочь
Сковать, глазурью изощря блестящей, —
Чтоб сонный кесарь вспомнил: день — не ночь!
Или с сука златого воспоющей
Для византийских дам и для господ
О том, что было… есть… или придет.

(с английского перевел Олег Юрьев)

Я его совсем мало знал, видел всего несколько раз в жизни. Лена Шварц познакомила нас перед входом в театрик Юрия Томошевского, тогда в подвале на улице Гоголя. «Два моих любимых современных поэта, познакомьтесь», — и стрельнула косо глазами в ленинградское небо: Лена умела быть неловко-очаровательно любезной.

Вася был нежный, тонкий, вечный юноша, хоть и старше меня на четыре года. Недавно я видел более или менее актуальные фото Кирилла Козырева, удивился и совсем его не узнал — мужчина, мужик с усами. Славный.

Жалко его, хотя не знаю, а следует ли жалеть — очень ли страдал он в том посверкивающем (вероятно!) тумане, в каком жил? не избавлением ли эта смерть была для него?

В любом случае — покоя Вам, Вася, и отсутствия страдания.

на 83-м году жизни, во Франции. 1930 — 1913.

Я его никогда не встречал, но знал немного по Живому Журналу, обменялись и парой писем — Бетаки бурно протестовал против качества поставленных мною в тогдашний блог переводов моих (и Ольги Мартыновой) стихов на французский язык. Кипучий был, бурный человек, не взирая ни на какой возраст. Как бы соответствуя гремучей смеси кровей — греческой, эфиопской, еврейской, русской… Отец его был художником ленинградской киностудии, под его руководством на одном или на двух фильмах в молодости работал, между прочим, Павел Яковлевич Зальцман.

Впрочем, обо всем об этом лучше всего прочитать в интереснейших воспоминаниях Бетаки «Снова Казанова». Незабываем, например, эпизод, как он, в блокадом Ленинграде отдавая матери хлебную пайку, охотился на крыс и пил их кровь (о каковом методе прочитал еще до войны в каком-то приключенческом романе, чуть ли не у Жюль Верна). Он выжил, мать, брезгавшая крысиной кровью, умерла.

Мир Вашему праху. Василий Павлович! Наши интересы и вкусы почти ни в чем не совпадали, но я всегда относился к Вам с симпатией и почтением.

О ФЛОРЕНЦИИ

Флорентийский собор ночью напоминает исполинскую груду фисташкового мороженого. Вокруг него ходят под руку пухлые американские девицы по трое, будто бы пьяны и на всё готовы. Кто им поверит, того хватают и в грузовом отсеке ближайшего самолета вывозят в федеральную тюрьму г. Флоренция (штат Колорадо).

Вообще же, Флоренция — город дружбы народов. Населяющие ее американцы вполне добродушно относятся к понаехавшим итальянцам, японцам и прочим языцям. Добродушно, но строго.

Русские туристы — внимательно рассматривающие карту тетеньки, шерочка с машерочкой. Незамужние ткачихи составляют большинство.

Новорусские туристы: пара: девушка с гладким плоским лицом, темнеющим неуверенной степной красотой. Мужчина — с нижней губой, повторяющей загиб носа. Ру(сс)коговорящая эскурсоводша интимно щебечет — только им двоим — о дверях флорентинского баптистерия.

Все фотографируют. Даже в “Благовещении” из Уффиций архангел Гавриил протягивает руку и просит: “Улыбочку”, как будто собирается щелкнуть деву Марию цифровой мыльницей. Но никакой мыльницы у него в руке нет — их еще не изобрели. Девушка неуверенно улыбается, не понимая, чем же он собирается ее фотографировать. Так родилась улыбка Джоконды.

Спускаясь из Фьезоле во Флоренцию (хорошо было постоять на уровне неба, над красным тосканским хворостом, над черным тосканским воздухом, над золотыми нитями тосканских ручьев), прошли мимо дома, где заперлись на время чумы некие синьоры и синьорины. Домик заперт и сейчас. Возможно, снаружи еще продолжается чума, а внутри и рассказывают, и рассказывают, и рассказывают, безостановочно подплетая к косичкам желто-седые пряди — последние флорентинцы…

По этому поводу песенка из какого-то советского кинофильма — на слова Семена Гудзенко, на одно из его двух с половиной гениальных стихотворений — «Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели…»

Музычка, конечно, никакая, но слова… Только кажется, не «перед комбатом», а «перед сержантом».

всех, кроме перешедших на сторону врага. или. скажем даже прямо: Врага.

Причем имеются в виду не только власовцы, бандеровцы, бульбаши, «легионы СС» всех мастей и племен, но и те, кто каждый день и сегодня переходит на эту сторону — с маршами, объяснениями, учебниками и т. п. Очень хочется надеяться, что и они когда-нибудь получат по заслугам, начиная с московских воспевателей коллаборационизма всех толков.

А пока любимая песня. На концертах я ее не пою, поскольку агент попросил обойтись без всего, что может вызвать недоразумения с GEMA — это немецкое агентство авторских прав в области музыки, следит за тем, чтобы никто не обокрал композитора Соловьева-Седого. Да и неохота следовать путем известного певца Льва Рубинштейна, засуженного в свое время наследниками композитора Мокроусова, если я правильно помню. Неверный это путь — кончается автозаком. Так что ограничимся лучше фольклором.

С праздникомЖ

не нижестоящие две фотографии, которые к тому же уже выставлялись когда-то,

а отрывки из писем Елены Шварц, подобранные Ольгой Мартыновой и выставленные в ее журнале.

Надо было, конечно, сразу дать ссылку.

два года назад, 11 марта 2010 года умерла Елена Андреевна Шварц.
Здесь она на мосту в южнотирольском городе Мерано:

Это лето 2006 г., мы встретились на фестивале в южнотирольском городке Лана.

А это уже в столице Южного Тироля, Боцене: