Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы

Что-то я подозрительно много пишу стихов в последнее время. Скоро начну еще строчить, как американский куплетист Цветков или швейная машинка «Зингер».

О «Тангейзере»

Вчера на Вагнеровском фестивале в Байрёйте была премьера “Тангейзера”. С неделю назад, благодаря тому, что являемся стипендиатами Виллы Конкордия в не очень далеком Бамберге, мы получили пригласительные билеты на генеральную репетицию именно этого самого “Тангейзера”. Другим стипендиатам достались другие спектакли — оперы “Кольца”, например, в постановке знаменитого берлинского (театрального) режиссера Касторфа, только что освистанные премьерной публикой и осмеянные прессой. Речь только о постановке — музыкальное руководство и дирижирование русского дирижера Кирилла Петренко вызвали всеобщий восторг: везде писали, что это-де не “Кольцо” Касторфа, а “Кольцо” Петренко.

Впрочем, это я так. Не буду притворяться специалистом по опере, а уж любителем Вагнера и вовсе не буду. Было любопытно взглянуть на всё это, когда бы еще случай представился, — ну, и поехали.

Прежде всего, прекрасен и удивителен сам театр, т. е. “фестивальное здание”, построенное по проекту или, по крайней мере, в соответствии с требованиями Рихарда Вагнера. Сейчас здание ремонтируется, частично завешано полотнищами с изображением “как будет”, но и так более или менее видно: одно из самых нелепых (театральных) зданий, какие я только видал. С одной стороны, гигантское, разросшееся во все стороны, целый квартал! — а с другой, какое-то мелкое, административных очертаний. Как этажерочная статуэтка, увеличенная до размеров площадной статуи. Внутри — та же теснота, непростор, что-то катакомбное.

Театр явно хотели построить с “намеком на античность” — не на классицистскую, переработанную архитекторами Нового времени, а на выплывшую из раскопок девятнадцатого века. В результате больше всего здание похоже на курхауз в каком-нибудь Бад-Приезжайте-к-нам-умирать-и/или-проигрывать-деньги-на-рулетке. Если бы на месте сцены был бассейн со вспаренной минеральной водицей, всё было бы в порядке, хотя, конечно, бывают курхаузы и попросторней и поудобней для внутреннего передвижения. Вот в Баден-Бадене, например, очень милый курхауз. “Алле цузаммен фарен Баден-Баден”, как незабвенно сказано у Шолом-Алейхема.

Здание окружено разными стеклянными и деревянными точками общепита — перерывы длятся около часа и посетители, заплатившие нечеловеческие деньги за билеты, хотят заплатить нечеловеческие деньги за пищу.

На одном киоске, именовавшем себя “Байрейтские фестивальные сардельки”, рекламировали “жареную сардельку из омара”, что меня, признаюсь, страшно восхитило. Хотелось бы еще получить пиццу с черной икрой, гамбургер из трюфелей и т. п. Но и сардельки из омара я не получил — посетителям генеральной репетиции ее не подавали. Только начиная с премьеры. Настоящим гостям.

Ну ладно, пошли в театр. Знаете ли вы содержание “Тангейзера”. Я Вам его расскажу:

Один хороший русский, пардон, немецкий поэт попадает в лапы богатой, хищной, сладострастной еврейки — ну, назовем ее Венера Абрамовна Гольдина (Гольда — имя нордического соответствия древнеримской Венеры) и сидит у нее в доме (в “Венерином гроте”), осыпанный роскощью и не зная ни в чем отказу. Кушает омаров и черную икру, запивая «Советским шампанским». За это он должен наполнять своей духовностью и народным здоровьем пустую душу и гнилое тело Венеры Абрамовны. В конце концов, ему это дело надоедает и он начинает проситься погулять, не без прицела на смыться. Венера, конечно, не хочет и пытается всеми средствами его удержать. В очень смешной поэме Генриха Гейне на этот сюжет она говорит: “Тангейзер, меня ты словами не мучь, а лучше прибей, как бывало!”, а также в очередной раз предлагает ему свое “бело-лилейное тело”. На что получает ожидаемый ответ: “На бело-лилейное тело твое мне даже смотреть неприятно!” Всё это в переводе ленинградского переводчика Поэля Мееровича Карпа, для которого этот самый перевод, вероятно, есть оправдание всей его долгой жизнедеятельности, состоявшей, кроме перевода как такового, из дрязг в переводческой секции Союза писателей, почему-то балетной критики и, с началом перестройки, из “прогрессивной публицистики” в прогрессивной газетке “Книжное обозрение”. Статейки были типа “Сталин бяка, Ленин пуся” и, вероятно, занравились бы сегодняшним новоиспеченным комсомольцам.

Тангейзер, конечно, вырывается из буржуазно-еврейских пут и отправляется гулять. Гулять он является в ресторан Союза писателей, пардон, на соревнование миннезингеров на горе Вартбург. Коллеги радостно встречают его, но при обмене свежими текстами (что у поэтов принято за чашкой водки) выясняется, что он насквозь пропитался еврейским материализмом, воспевает плотскую, а не духовную любовь и вообще оторвался от народа. Из ЦДЛ его прогоняют и чуть ли не ряшку чистят, и, осознав свои заблуждения, он отправляется к заведующему отделом культуры ЦК КПСС тов. Тютькину, т. е. к римскому папе Урбану, просить прощения. Тов. Тютькин/папа Урбан, однако же, говорит, что такой тяжкий грех как объевреивание для коммуниста/христианина непростителен и скорее у бронзового бюста Ленина в его кабинете вырастут рога/папский посох расцветет, чем этот грех будет прощен. Грустный поэт возвращается в ЦДЛ/на гору Вартбург, напивается в зюзю и сообщает коллегам, что ничего другого ему не остается, как возвратиться в еврейское логово, потому что деваться-то ему больше некуда. Коллеги выпивают с ним дальше и больше и уговаривают всё его отнюдь не возвращаться к Венере Абрамовне. Местечко в Доме творчества на месяцок другой они ему обеспечат, а там посмотрим. И убеждают. Однако же, выходя из ЦДЛ/спускаясь с горы Вартбург, бедный Тангейзер спотыкается и ломает шею. И тут появляется курьер из ЦК КПСС/паломник, возвращающийся из Рима, и сообщает, что на бронзовую лысину упали со стенки оленьи рога и застряли на ней/посох папы расцвел. Конец оперы.

Эта история в разных вариантах является прасхемной для очень многих произведений литературы конца девятнадцатого века в Германии и, кстати, для очень многих и двадцатых, “веймарских” годов. Не говоря уже о тридцатых. Да и в советской литературе эта схема, начиная с послевоенного времени, была очень продуктивна — возьмите хоть прекрасный роман Всеволода Кочетова “Чего же ты хочешь”.

Что, касается непосредственно оперы Вагнера, то, к сожалению, написана она не блистательными (чересчур блистательными, еврейскими-бездуховными) стихами Гейне, а деревянными виршами Рихарда Вагнера. Что при непосредственном прослушивании огорчает.

Про постановку много говорить не буду — дело происходит в трехэтажной этажерке с двумя экранами, где чего-то не в такт показывали. Певцы бегали туда-сюда по сцене, иногда выбегали за ее пределы и зачем-то возвращались. Иногда забирались на этажерку. Оркестр был хороший, певцы — кроме, к сожалению заглавного, тоже.

Но в целом весь этот Вагнер, и весь этот фестиваль, и весь этот Байрейт — это и есть “сарделька из омара”. Надеюсь, нас никто не слышит — и у Вагнера, и у Байрейтского фестиваля очень много почитателей; но я же не враг Вагнера, среди моих лучших друзей есть вагнерианцы!

И очень рад, что побывал и посмотрел.

О сплошном написании буквы ё

Любителем такового я отнюдь не являюсь. В конце концов, есть орфографическое правило употребления «ё», которое, кажется, никто не отменял: «ё» ставится там, где имеет смыслоразделительное значение — проще говоря, где без его постановки можно спутать произношение и/или значение слова. Сам я пишу по т. н. «правилу Библиотеки Поэта»: всё то же самое, но всё всегда с «ё». Мне так приятнее.

Конечно, применение этого правила в советские десятилетия полуграмотными людьми привело к накоплению тяжелых ошибок, прежде всего речевых — наподобие пресловутой «афёры».

Но именно поэтому нынешняя мода на сплошную расстанавку «ё» приводит сплошь и рядом к трагикомическим эффектам — просто-напросто из-за того, что расставляющие сплошь и рядом расставляют «ё» неправильно.

Только что я закончил сочинением большую статью о Тихоне Чурилине — в связи с выходом двухтомника его стихотворений и поэм (М., Гилея, 2012). Издание более чем важное и более чем замечательное, но… сплошная, да еще автоматическая, вероятно, простановка «ё» при отсутствии, кажется, компетентного в этом смысле корректора привела к упомянутой выше трагикомедии.

«Ё» появилось, например, в церковнословянского происхождения словах, где его в принципе быть не может..

Бессмысленно разрушились некоторые рифмы (заодно Чурилину были приписаны диссонансные рифмы, к которым он не склонен).

Есть и более сложные случаи — редактор, корректор или кто там должен же чувствовать: “звéзд въезд” — естественно для чурилинской просодии, “звёзд въезд” — плохо, и не только для нее.

Вершиной же всего является словечко “úдёт”. Здесь заодно отменяется правило русской орфоэпии, что ё всегда под ударением. Уж хотя бы какую-нибудь евтушенку с еёным «úдут белые снеги» могли бы ответственные лица в детстве читать, чтобы догадаться, что слово это используется здесь в другой форме.

Короче говоря, сплошная расстановка «ё» возможна, когда автор сам читает корректуру и принимает решения под свою ответственность. Расстановка «ё» за других людей, за покойников и классиков, невозможна, поскольку далеко превышает грамотность современного человека-редактора-корректора — после семи десятилетий советской полуграмотности и двух постсоветской безграмотности.

К чему это я?

Во-первых, к тому, что сей пассаж ну никак не влез у меня в статью о Чурилине, которая и без того получилась очень длинной. А пассажа жалко, потому что давно хотелось об этом сказать.

И во-вторых, добрый совет издательству «Гилея» — если будет второй тираж стихотворений и поэм Чурилина (чего я от всего сердца желаю и на что от всего сердца надеюсь), Сережа, снимите сплошную расстановку «ё», всё равно с ней некому справиться по нашим временам. Расстановка по правилам русской орфографии избавит Вас от этого неловкого положения, ей-Богу! Не будите лихо, пока оно тихо.

Еще раз: я не борец за правила (и сам использую их только тогда, когда они мне подходят). Но в данном случае их использование просто-напросто безопаснее для издателя и издания.

А Чурилин — замечательный! Я читал и писал с наслаждением!

ЕЩЕ РАЗ О ГОРЕ

Ну, горя у нас много всякого, оно, как известно, по свету шлялося, на нас набрело, да так и осталося — пьет горькую и читает Горького.

Но сейчас снова о Геннадии Горе и его стихах, естественно.

С одной стороны, очень радует, что гилейская книжка не проходит незамеченной — того мы ей с самого начала желали.

А с другой: вот и «Радио «‘Свобода'»» отметилось (кавычек мне не хватило, увы…):

Написанное в июне 1942 года, вскоре после эвакуации из блокадного Ленинграда, это стихотворение впервые было опубликовано в 2007 году в Вене в книге Геннадия Гора «Блокада». Двуязычный сборник, подготовленный к печати славистом Петером Урбаном, в России замечен почти не был, и лишь сейчас полное собрание стихов Геннадия Гора вышло в Москве, в издательстве «Гилея». В сборник «Капля крови в снегу» вошли 95 стихотворений 1942-1944 годов. Эта книжка, вышедшая скромным тиражом – 300 экземпляров – событие в русской поэзии. — заявлет г-н Волчек, ведущий программы «Поверх барьеров» (какие уж там барьеры, одни бульвары остались…). Для начала, так сказать, для разминки.

Если «двуязычный сборник, подготовленный к печати» Петером Урбаном «в России почти замечен не был», и, к слову говоря, мои восклицания на сей счет в тогда еще более или менее живом журнале, не говоря уже о большой статье в НЛО, то откуда, спрашивается, большинство людей (не считая, конечно, родственников и автора первой статьи о стихах Гора А. С. Ласкина, опубликованной при первой публикации горовских стихов в журнале «Звезда» №5, 2000; — сейчас эта статья значительно расширена и улучшена, на мой взгляд, — вообще не упомянутого в передаче) об этих стихах узнали? Кому, спрашивается я пачками рассылал пдф-ы австрийской книжки? С любезного, между прочим, разрешения издателя, что тоже, между прочим же, само собой не так уж и разумеется.

Кстати, и в «венском сборнике» было 95 стихотворений, если я в свое время не обсчитался.

Ну, я ладно — я себя через такие вещи не дефинирую, для меня это просто очередное забавное наблюдение нравов, но действительно останавливает внимание какая-то бессмысленная неблагодарность по отношению к Петеру Урбану, одному из самых именитых и заслуженных переводчиков с русского, который этими стихами восхитился, который с наследниками Гора договорился, который их перевел и нашел для них издательство и, к тому же написал длинную статью о Горе и блокаде, — вот на это я хотел бы обратить внимание почтеннейшей публики. Может быть, и без Урбана  эти стихи когда-нибудь вышли в России и «были бы замечены», только очень это было бы не в скорости, как сфорнулировал бы автор бессмертной пьесы  «Вас вызывает Таймыр».

Всё это, конечно, неважно, но характерно нехорошо, некрасиво, не по-человечески, не говоря уже о том, что само по себе утверждение о незамеченности «венской книги» не соответствует действительности. Она очень даже была замечена. Сначала мной. А через меня и многими другими — в том числе в России.

Вполне достаточно было бы сказать Петеру Урбану спасибо и воздержаться от рассуждений о «замеченности в России», надежных сведений о которой всё равно нет и быть не может. И всё выглядело бы значительно пристойнее.

А так, сама по себе передача вполне интересная. Много существенного мемуарного и вообще любопытного (парамоновская чушь отсюда, конечно, автоматически исключается — обычная его «философия у пивного ларька»; есть такие народные мудрецы, которые между седьмой и восьмой кружкой вдруг начинают понимать всё и спешат поделиться этим пониманием со всей очередью, а в первую очередь с Зиной-подогрей-кружечку-цыпонька).

В Ленинграде и Питере запретили пропаганду гомосексуализма —

Боже, какая у них там интересная жизнь! Теперь, надо полагать, Кузмина и т. п. будут изымать из магазинов и библиотек, на границах поставят рогатки с бойцами военизированной охраны нравственности (вохранами можно их называть) на предмет досмотра, не ввозят ли приезжие какую пропаганду гомосексуализма, например, репродукцию с известной картины, изображающей Герцена с Огаревым на Ленинских горах.

Но главного, надеюсь, не забудут — это ведь дело решающее в смысле защиты питерской нравственности от пидерской пропаганды:

Необходимо в Ленинградском зоопарке приставить к вольеру с пингвинами (или где они там содержатся) Уполномоченного Представителя Закса (но не Д. М. Закса, а ленинградского горсовета). Как известно, пингвины очень склонны к гомосексуализму, поэтому всякий раз, когда они будут приниматься за это дело, тем самым его одновременно и пропагандируя (а по зоопарку ведь дети и иностранцы ходят!), Уполномоченный должен будет опускать шторку, скрывающую пингвинье безобразие от невинных очей.

Всегда считалось, что главная беда России — дороги и дураки. Дороги, может, и починят когда-нибудь, но что в этом толку, если по ним будут ездить всё те же самые болваны, какие сейчас ездят по Садовому кольцу — что те, что другие.

Закончилась книжная ярмарка

Сегодня, выходя из дому, подал руку собственной жене. Жена от неожиданности пожала протянутое. Поцеловал ее в обе щеки и ушел.

Это, конечно, результат пяти дней Франкфуртской книжной ярмарки — было пожато примерно 250 рук и поцеловано примерно 500 щек (включая сюда воздух возле некоторых щек) — у нас тут при встрече-прощанье целуются дважды. В Швейцарии, между прочим, трижды, но мы пока не в Швейцарии.

Ярмарка была из самых приятных за все 20 лет, что мы туда ходим. И не только потому, что благополучно устроились некоторые начатые литературно-издательские дела и затеялись новые затеи, о которых читатель нашего маленького бюллетеня будет узнавать по мере их осуществления. Нет, дело еще в том, что общая атмосфера как-то неожиданно очистилась, люди были веселы и спокойны и как один говорили, что очень довольны ярмаркой — первый раз на моей памяти (немец по своей природе так же склонен к жалобам и ворчанью, как и русский, так что обычно все жалуются — на дороговизну стендов, плохую организацию, деловую бессмысленность, жару, ворующих посетителей и т. д.). Не то что устроились какие-то особые выгоды, этого не утверждал никто из наших знакомых, издателей среднего и малого звена, но… было как-то… хорошо.

С чем это связано — о том надо бы еще подумать. Пока что рабочая гипотеза: намечающийся уход больших коммерческих издательств в виртуальную сферу — к электронным книгам, куда их толкают консультанты и прочие экономические предсаказели с бубнами и оленьими лопатками. Книга как таковая, похоже, будет оставлена малым издательствам, и они это чувствуют.

И еще одно. Все, кажется, поняли, что державшаяся в Германии по давней традиции утопия коммерчески осмысленного издания серьезной литературы больше не существует. Среднее звено издательской системы исчезает или уже практически исчезло. Остаются большие издательства, распростряняющие идиотизм, — и малые, принципиально некоммерческие. Поэтому последним следует расслабиться и получать удовольствие. И они получали.

В русском отделе мы, конечно, не были (один раз проходили мимо, уже после закрытия ярмарки, по дороге на выход) — по нехватке времени и полной бессмысленности его посещения, но хочу поблагодарить Андрея Курилкина за дарение, а Николая Охотина за привоз и передачу блокадной книги Л. Я. Гинзбург.

Были в опере,

позавчера. Слушали оперу швейцарца Оттмара Шёка «Пентесилея», по трагедии Клейста. Опера 1927 года (что-то в последнее время подваливает мне из этого года — и «Большие пожары», и роман «Джаз»…), совершенно замечательная по музыке и исполнена была замечательно — в смысле опять же музыки: игры и пения. В смысле возможности оперных артистов играть в драматических кусках и вообще, с ихними-то говорками, выговаривать сложнейшие по ритмике стихи Клейста… — нет, в этом смысле постановка скорее неудачная. Бедные девушки-амазонки в небрежно пошитых шинелях с большими пуговицами очень напрягают бедра и шеи, выгибают спины и кажутся похожими на фэзэушниц 1952 года на демонстрацию по случаю 7 ноября.

Надо бы, что ли, пластинку купить или скачать… Может, есть у кого? Собственно, вот эта опера, в другой постановке, конечно:

Первое, что, конечно, сразу же всплывает при слове «Пентесилея» в мозгу у человека моего времени и места — бессмертное:
— Ахилл, голубчик,

пощади Пентесилею!

Ахилл, дружище,

зачем тебе мертвая Пентесилея?

Ахилл, подонок,

не тронь Пентесилею,
она ведь женщина!

Но дело сделано,
и Ахилл вытирает травой
свой окровавленный меч.

Остается оно —
убить Ахилла….

Вообще, насчет Геннадия Алексеева — сюда: http://dac.chat.ru/verlibr/alexeev.htm

Геннадий Иванович Алексеев придерживался, впрочем, более распространенной версии мифа, по которой Ахилл убил Пентесилею, а не наоборот. Версия наоборот положена в основу пьесы Генриха фон Клейста и, соответственно, любимой оперы: поскольку амазонки совокуплялись только с побежденными в бою, влюбленный Ахилл решил сдаться и был до смерти покусан пентесилеиными собачками. Девушка тоже, конечно, кончилась на его бездыханном трупе от огорчения, что не разобралась в ситуации. В сущности, двойное самоубийство с женщиной, ставшее наваждением Клейста, и сделавшее его любимым писателем японцев — в стране двойного самоубийства самурая и гейши есть два полных собрания сочинений Клейста. Даже в Германии, кажется, только одно. Зато пять биографий за последние пять лет, две из них я читал, а из третьей слушал отрывки. Удивительно полное совпадение фактических данных, казалось бы совершенно не требующее умножения биографий. Но Клейст — это у нас тут важная вещь, и заслуженно…

Впрочем, кто бы кого сперва ни убил, но результат-то один — все они друг в друга влюблены и все они умерли.

Скольких бодрых жизнь поблёкла!
Скольких низких рок щадит!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит…

Но и презрительный Терсит жив недолго — выкалывает мертвой Пентиселее глаза и намекает на то, что Ахилл влюбился в убитую им царицу амазонок и познал ее еще не остывшее тело прямо на поле боя. За что немедленно получает смертельную зуботычину. А стрела уже летит, только пятку подставляй.

О советском гиперэротизме

Когда-то мне казалось, что я понимаю природу этого советского ювенильного эротизма, проникавшего во все поры тогдашнего общества и выходившего далеко за естественные возрастные рамки — сжигавшего советских людей лет до 50-60 (а я знал пубертаторов и старше).

Советская скука казалась причиной; тела — свое и чужие — были тем немногим в царстве дефицита, что всегда было в пределах реальной досягаемости — тела и выпивка.

Уже книгу добыть было труднее.

Но советская жизнь кончилась, а это странное, в сущности, для северной на большую часть страны эротическое горение, кажется, осталось (характерный пример его — в «книгах” Дениса Осокина).

Значит, объяснение было поверхностным.

Вероятно, следует принять за рабочую гипотезу, что русские — народ южный. Просто живут в значительной своей части на севере.

А что, если бы Начальство

приняло такую пятилетнюю федеральную программу:

каждый год ко Дню кириллицы возвращать нам одну букву. Скажем, 24.V.2012 — вернуть ять. Дальше — ижицу, еще через год — фиту, на четвертый год — и с точкой… На юсы я не претендую…

А смышленые плехановцы запускали бы каждый год по новому автомобилю: ять-мобиль, фитомобиль (гм… на растительном топливе). птица-ижица, iход…

А на пятый год, т. е. 24.V.2016 — торжественное введение старой орфографии въ полномъ объеме!

————————————————
С праздником сладчайших наших букв, братья-монголы и прочие счастливые народы, в абевеге соединенные!

(Жалко, очень жалко чехов, лишившхся правильной славянской азбуки по проискам баварского духовенства, засадившего Мефодия в каталажку — так и мучаются с надстрочными значками, каковые в чрезмерном количестве, уверен, ведут к порче национального характера и, в конце концов, культурному и государственному закабалению… )

(Есть, конечно, мнение, что Кирилл и Мефодий изобрели глаголицу, а кириллица и без них была, но не будем об этом в столь праздничный день.)