(расширенный и уточненный вариант этого текста — рецензией, тем не менее, он не являющегося — находится в 21-м выпуске сетевого издания «Некоторое количество разговоров. Пришедшие по несколько преждевремнной ссылке с ОпенСпейса, пожалуйста, следуйте дальше: http://www.newkamera.de/nkr/oj_11.html )
Алфавит в произвольном порядке № 16: «С»
Мария Степанова. Киреевский. Пушкинский фонд, СПб., 2012
Когда книга была получена, я заглянул в нее «на расхлоп» и мне показалось, что собранные в ней стихи относятся к лучшим у Степановой, за многие годы, чуть ли не с середины 90-х гг., когда я обратил внимание на какую-то ее публикацию в «Знамени». Я, честно говоря, применительно к литературе имею сильное предубеждение к разного рода «проектам», но мне вдруг показалось, что в данном случае это в большей степени условность — название скорее обозначает некоторые особенности поэтики, и так существующие, чем «задание». Но это было предположение по нескольким случайно расхлопнутым стихотворениям. Сейчас я прочел книжку подряд, с начала и до конца. Насчет фактурного качества стихов — так оно и есть — очень высокое.
Но все-таки и это до некоторой степени «проектная книга». Там, где проектные связи ослабляются, возникают отдельные стихотворения, которые, как правило, лучше своей суммы, воплощенной в «проекте». Но это, кажется, было у Степановой с самого начала.
В каком-то смысле, Мария Степанова — Пригов, который не шутит.
(Пригов очень серьезно относился к своим произведениям, но хохот в публике включался в систему его инструментов. И был едва ли не основным средством достижения нужного ему результата. Здесь, конечно, никакого хохота нет и не предусмотрено.)
Я задумался о природе этой как будто не-обходимой проектности у Степановой (и, конечно, о том, чем обычный цикл или обычная поэма (с заданным сюжетом) отличаются от «проекта», как у СТепановой, что, впрочем, отдельная тема, о которой я собираюсь отдельно подумать) — и мне показалось после прочтения «Киреевского» (в первую голову, самого раздела «Киреевский»), что причины следует искать в невероятной прирожденной технической одаренности Марии Степановой. Речь идет не о формальной версификационной одаренности вундеркиндов из профессорских семей, которых ставят на табуретку и они сыплют сонетами (из них потом чаще всего ничего не получается или получается что-нибудь скверное), а о действительно «глубокой» стиховой одаренности. Степанова, кажется, с самого начала могла сделать из слов всё (вероятно, даже штаны или юбку), но и проблема возникала примерно та же самая — при отсутствии необходимости борьбы с материалом необходимость создания движущих причин и ограничительных рамок для производства текстов. У итальянца-импровизатора побудительной причиной был заработок, ремесло в его отчасти даже благородном смысле: зарабатывать своим искусством, содержать семью. Но для Чарского не было никаких особых причин писать и тем более публиковать/исполнять; рациональные причины и рамки для этого следовало еще придумать. Сам автор «Египетских ночей» не нашел, в сущности, никакого решения, кроме «итальянского» — ему пришлось постоянно подчеркивать, что литература — его ремесло. Но это я, конечно, очень отвлекся.
В советское время настолько технически одаренные люди, как Мария Степанова, почти автоматически попадали в перевод (ну, взять хоть Витковского) — сейчас для этого нет никакой нужды и причины. (Слава Б-гу!)
Т. е. я могу понять техническое обоснование всех этих (иногда, признаться, несколько утомительных) затей. Но, конечно, предпочел бы просто отдельные стихотворения с внутренней, а не внешней причиной и внешними, а не внутренними рамками.
«Проекты», вероятно, помогают писать, но на результате чаще всего сказываются ослабляюще. В принципе, стоило бы их маскировать или вообще не маркировать — снимать, как строительные леса. Но это, конечно, другой метод и другая авторская техника.