к записи о современной литературофобии (а ни в коем случае не о присуждении кому-то каких-то премий):

под этой статьей мог бы подписаться почти безоговорочно (если бы знал позитивную программу автора: бывает, что согласишься с кем-нибудь в том, что не нравится, а потом как выяснится, чтó ему нравится, и расхочется с ним соглашаться в чем бы то ни было).

Единственное, что в любом случае хотел бы оговорить: одну книгу Светланы Василенко я читал («Дурочку») — и это, на мой вкус, хорошая книга, написанная хорошей прозой.

Это я так — чтобы жизнь не казалась слишком простой.

…И дело вовсе не в Ульяне Гамаюн, и не в том, кто она и существует ли она вообще (некоторые сомневаются), и даже не в оценке ее личных талантов. И уж, конечно, не в том, «кому чего дали» или «не дали».

А дело в лишнем подтверждении того обстоятельства, что «содержанием эпохи» является, по сути, нерассуждающая враждебность к литературе как таковой.

«Как, в наше прекрасное время, время улицких, прилепиных, сенчиных, время реванша советских представлений о литературе, кто-то молодой еще пытается заняться пластикой, старается выстроить фразу, написать хорошо за пределами качественных представлений редактора заводской многотиражки 70-х гг., в которой мы уже, казалось, воспитали не все молодое поколение, конечно, — но ту его часть, которая хочет «иметь успех»? — в сущности, вот в чем подспудная суть возмущения. Награждать Ульяну Гамаюн, какова и кто бы она ни была, просто-напросто непедагогично.

из немецкого перевода комментария к «Евгению Онегину» — подарок издательства:

Между нами, пасторскими дочками: прочел я по этому случаю знаменитый комментарий и стал отчасти понимать Романа Якобсона — в общем, любительщина. Интересно, что от «лекций» такого ощущения не возникает — это своего рода эссеистика с разного рода любопытными наблюдениями. Можно соглашаться, можно не соглашаться, но протеста у меня никакого. А здесь — даже не могу сказать почему (уж конечно, не из-за обиды за Баратынского да Вяземского, хотя заворот насчет их полнейшей незначительности выглядит глуповато). Вероятно, сама форма комментария вызывает ожидание «корректности» и «научности». При этом, конечно, разного рода наблюдения и сведения бывают очень ценны и любопытны.

Думаю, в конечном счете проблема упирается в полемику с советским пушкинизмом (насчет которого ничего специально хорошего не скажу, да дело и не в этом): Набоков очень ядовито полемизирует с ним, но явно знаком не в полном объеме (частично и не по своей вине) и предубежден. Понять это можно, но выглядит чрезвычайно нелепо и несерьезно.

Ну, и смешные штуки, вроде «суда над Татьяной» (навроде «судов над Онегиным» 20-х гг.), где некоторым свидетелям приписывается не совсем то, что они на самом деле утверждали (напр., Белинскому — одобрение поведения Татьяны в последней главе, а он его не одобрял с колокольни своего семинарского прогрессизма).

При этом — поразительное и гениальное, по крайней мере для меня, никогда на этот счет особо не задумывавшегося: Татьяна, в сущности, со всеми этими «и буду век ему верна» не отказывает Онегину, любой человек, когда-либо профессионально соблазнявший женщин, понимает: разговор прошел хорошо, на днях даст. Вероятно, этого человек недворянской культуры и не мог понять, а люди дворянской культуры на этот счет помалкивали, пока не пришел Набоков и не выдал тайну. Или я пропустил в свое время, напр., у Анненкова какого-нибудь? Вряд ли — Белинский сразу же всех подавил со своей влюбленностью в Татьяну, неловко было и вылезать со светским здравым смыслом.

Жалко, нельзя поговорить обо всем этом с покойным Вольфом, который владел этой наукой — наукой соблазнения, как ужением и сочинением детгизовских повестей. Но и сам знал (в старости), что счастья она не приносит — как сочинение детгизовских повестей и в отличие от ужения и сочинения стихов. Но это, конечно, совсем другая история.

текст, написанный к столетию со дня его смерти. Сначала по-немецки, для цюрихской газеты «Tagesanzeiger», а потом по-русски.

Русская редакция была передана по пражскому радио (директор — пан Свóбода) в передаче С. С. Юрьенена «Поверх барьеров», потом опубликована в израильском журнале «Нота Бене».

СМЕРТЬ В БАДЕНВЕЙЛЕРЕ

Несколько лет назад я заезжал в городок Баденвейлер неподалеку от Фрайбурга, на самой немецко-швейцарской границе — увы, по обычному поводу всех моих путешествий: чтение в курхаузе, а на следующий день вялая дискуссия о судьбах России: пара русских писателей и пара немецких «знатоков России», последнее, между прочим, интереснейшая профессия, — хотел бы я когда-нибудь так же хорошо знать Россию, как они ее знают, бородатые грузные дяди в мятых костюмах, преимущественно гимназические учителя на пенсии, и отглаженные дамы, преимущественно чьи-нибудь жены. Читать далее →

Тут смешное одно существо пишет в смешной одной газете про Лосева-покойника-Льва, а на самом деле больше про Бродского-покойника-Иосифа (в смысле, не про Алексея и Исаака).

Это, конечно, совершенно неважно, чего оно там пишет и обсуждать не приходится, но там цитируется высказывание Бродского, которого я что-то не припоминаю:

Я многие стихи Бродского тоже люблю. Но самые достойные стихи не оправдывают недостойных поступков. А он оскорбил нас, шестидесятников, заявив, что мы бросали камни только в разрешенном направлении.

Действительно так хорошо сказал или знает кошка, чье мясо съела?

Я высказываниями Бродского особо никогда не интересовался, потому что он их много навысказывал всяких по всем существенным и несущественным поводам, что в его ситуации и понятно — ходют вечно всякие и задают очень глупые вопросы, и смысла в ответах поэтому часто очень немного, хотя иногда случайно бывает и очень зернисто; к тому же и т. н. » Большой книги интервью» у нас дома нету и я ее никогда не читал, а так, слегка пролистывал, так что позволю себе спросить знатоков и любителей «рукотворного идола» (оттуда же — интересно, как милый старичок представляет себе нерукотворных идолов; впрочем, не очень и интересно):

знает кто-нибудь непосредственный источник этой чеканной формулировки насчет бросания камней.

Думаю, она бы мне пригодилась в эпиграфы и цитаты, но не ссылаться же на камнеметателя в разрешенном направлении. Я себе представляю это в виде своего рода кегельбана: выходят там Евтушенки разные, Вознесенские и прочие Окуджавы к дорожкам каждый к своей и ну давай камнями кидаться по консервным банкам; когда одну-другую собьют — публика рукоплещет, с почетной трибуны начальство слегка укоризненно сдвигает ладоши, но в целом тоже приветствует, Би-Би-Си, обратное дело, передает…

По-моему, очень даже точная получается картина… маслом.

ДОПОЛНЕНИЕ:
Спасибо всем, источник почти мгновенно нашелся: «Диалоги» Соломона Волкова: http://bookz.ru/authors/volkov-solomon/wolkow/page-28-wolkow.html

В контексте высказывание, конечно, несколько суженное и на несколько необязательно-кухонном уровне, но, думаю, в расширенном смысле, без «секретарей из ЦК», дававших «чувакам» наколки, может быть осмысленно использовано. Дело, конечно, (для меня) не в ЦК никаком, а в самой природе «разрешенной советской оппозиционности» в ее шестидесятническом изводе.

Замечательный был писатель, действительно! Да и вообще советская детская литература 60-80 гг. на три головы выше «взрослой». Просто по уровню письма. Что от той осталось, особенно в прозе — от печатной, я имею в виду? Да почти что ничего, если всерьез. Сoпоставимого по качеству текста с «Москвой — Петушками» и «Школой для дураков».

А детских книг навсегда — несметно. И «Лавровый переулок» Остера, и детские книжки Коваля, и ранний и средний Успенский (если поздним считать нынешнего), Голявкин, тот же Вольф, если брать самые ранние книги вроде «Отойди от моей лошади». И, конечно, ежиные саги Сергея Козлова.

Я много о нем знал (и уже забыл) «историй из жизни», самого сатирического характера, потому что его очень ненавидел покойный Сергей Евгеньевич Вольф (у них были какие-то свои отношения и счеты). Типа: «Козлов купил «Москвич». Пытается угнаться за Эдиком Успенским, который купил «Волгу». Ненавижу!».

Я слушал Сережу кротко, но про ежика продолжал любить. Потому что про ежика — это навсегда.

Счетчик на странице сайта OpenSpace.ru, на которой размещена статья Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», показал сегодня 10 000 посещений.

Не знаю, полагаются ли автору статьи премиальные (было бы неплохо) и медаль десятитысячника (было бы мило, повесили бы туда, куда вешают такие медали), но в высшей степени примечателен такой устойчивый интерес к статье, сформулировавшей вещи, более или менее ясные и очевидные, в том числе и даже особенно для самих персонажей статьи (не скажу героев, потому что речь идет скорее о примерах общих тенденций).

Блистательно описал это положение вещей Валерий Вотрин:

Ольга Мартынова написала хорошую статью, в которой попыталась обрисовать проблему возрождения соцреализма в современной русской литературе. Этой статьей Ольга Мартынова выдала государственную тайну. Так бывает у нас. Некий физик, пользуясь открытыми источниками, печатает в зарубежном реферируемом журнале статью, и его за нее сажают в тюрьму, потому что открытые источники пользовались закрытой информацией. Некий журналист пишет о затопленных подлодках и прочих гадостях на морском дне, оказавшихся там не по своей воле, и его закрывают за разглашение на срок, определенный действующим законодательством. А ты не пиши про то, что всем и так хорошо известно. Ольга Мартынова написала о ползучей чумке соцреализма, поразившей в последнее время ряд молодых, здоровых и, что самое печальное, пишущих людей, которые передали ее определенному кругу своих читателей (соцреалистическая чумка успешно передается через книги и публикации в толстых журналах). Указанные читатели упорно не желают лечиться, да еще считают, что новый соцреализм — это хорошая литература. Но в нашей стране прекрасно известно, что соцреализм был, есть и остается дерьмовым чтивом, только говорить об этом, как о всякой гостайне, принято только начерно и шепотом.

И интерес к этим «открытым сведениям» не стихает уже больше трех месяцев, что символизируется даже не только и не столько сегодняшним показанием счетчика (надеюсь, никто не заподозрит меня или автора статьи в серьезном отношении к таким вещам), но и тем, что обсуждение, я бы даже сказал, переживание этой статьи продолжается.

Не ждал от себя, что смогу это сказать, но знаете, что? — вся эта история с «загробной победой» представляется мне «положительным явлением» нашей скорбной литературной жизни. И даже не потому, что нашлось так много (неожиданно много!) людей, для которых эта статья оказалось «нечаянной радостью», потому что просто-напросто сказала то, что они уже не надеялись услышать. А скорее из-за истерики в «стане победителей».

Казалось бы, чего волноваться — где-то в какой-то «никому в России не известной» газете «некая Мартынова» оповестила своих читателей как о свершившемся факте о том, что «действующие лица и исполнители» статьи, казалось бы, совершенно открыто признают своей целью — о восстановлении даже не в правах, но в качестве доминирующего типа литературы и сознания советского цивилизационно-культурного комплекса. Радовались бы! Но, видимо, что бы ни придумывали они себе сами и что бы ни подкидывали им в качестве объяснений и оправданий полуинтеллигентские холуи, унаследовали они вместе со всем этим цивилизационным комплексом и неотрывно присущее ему даже не чувство, а знание собственной культурной и литературной неполноценности. Это знание в свое время разъело изнутри и «настоящую», не в пример могучую и институционализированную советскую литературу, а уж эти… — лопнут, как миленькие! И только известно какие крохи по ветру полетят. И, может быть даже, мы это увидим. Но это, конечно, большой оптимизм с моей стороны.

Некоторое время назад я долго думал и никак не мог решить: что из явлений 70-80 гг. оказало большее воздействие на современное русское стихотворчество — подпольная ленинградская и сибирская рок-музыка, в своей текстовой части создавшая ясные и применимые для самого распоследнего пэтэушника алгоритмы порождения ничего не выражающей выразительности и ничего не означающей значительности, или же отдел поэзии журнала “Иностранная литература”?

И постепенно пришел к выводу, что, пожалуй, всё же отдел поэзии журнала «Иностранная литература». Буратины научились сами вытесывать себе новых Буратин.

Но после некоторых наблюдений последнего времени вопрос этот встал предо мною снова — в несколько измененном виде:

…отдел поэзии журнала «Иностранная литература» — или Синодальный перевод Библии, пошедший в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов в широкие молодежные массы, не знавшие, естественно, что перевод этот, в отличие от церковнославянского, крайне неудачен с литературной точки зрения (покойная Эльга Львовна Линецкая, печально сверкая глазами, говорила: «При переводах библейских цитат мы, к сожалению, обязаны пользоваться Синодальным переводом») и отнесшиеся к нему совершенно некритически, что породило целый жанр богодухновенных верлибров с определениями, массово перебравшимися за спину определяемых?

…По зрелом размышлении все же продолжаю думать, что отдел поэзии журнала «Иностранная литература».

в «Букнике»: «Как было весело умирать, или Название Лауры»