По случаю дня рождения девушки старый текст, который уже выставлял. Но пусть будет еще раз:

СИСЬКИ МЭРИЛИН

А ты всё хохочешь, ты всё хохочешь,
Кто-то снял тебя в полный рост,
Обнимаешься, с кем захочешь
За сто тысяч отсюда верст…

Песня

Америку открыл не Колумб, а Билли Уайльдер, маленький берлинский еврей. И довольно недавно. Лет двадцать пять назад, утром, вместо лекции по политэкономии социализма я сижу в жарко натопленном, потно и винно припахивающим вчерашним последним сеансом кинотеатре «Колизей», что на Невском проспекте: «В джазе только девушки», в зале только мальчики, человек шесть. Мэрилин робко пляшет в тесном вагонном проходе, с маленькой гавайской гитарой, втиснутой под нечеловеческие груди, с плоской фляжкой, ненадежно заткнутой за чулочную сбрую. Мне душно в расстегнутом мокроволосом пальто. Я смеюсь, чтобы не заплакать. Мне неловко перед собой и остальными мальчиками. Мэрилин, ты давно умерла и похоронена. Похоронена и сгнила. Сгнила и рассыпалась. Я люблю тебя, Мэрилин. I like it hot.

…В сущности, уже изобретение фотографии, а впоследствии и доизобретение кинематографа, фотографии движущейся, во многом изменило человеческую чувственность. То есть не сразу изменило, то есть не сразу моментально, как фотография эта судорожно задвигалась на люмьеровском вокзале, а лет этак через двадцать-тридцать, когда стали постепенно стареть-умирать первые «звезды экрана». Их некогда нежные, полные, белокожие, обернутые прозрачными шелками, отравленные коньяком и кокаином тела уже медленно распадались в сухой голливудской землице, а на фильм-театровых полотнищах они всё так же томно изгибали станы и руки, раскрывали к поцелую влажные рты, измученно улыбались как бы всегда заплаканными, обильно затененными глазами — короче говоря, всячески дышали негой. Но смотрящие-то знали, что их уже нет: умственное зрение — не постоянно, но внезапными вспоминающими вспышками — видело за вечно-юной плотью разверстые гробы, тление и смердение. И коллективное вожделение к мертвым поднималось от плюшевых кресел, смешиваясь с тихо верещащим лучом проектора. И, как бы отраженное от экрана, снова падало в залу, где его, рассыпавшееся, распавшееся на индивидуальные партикулы, полуобиженно-полузавороженно принимали на себя присутствующие здесь дамы — не иначе, для того и ходили. …Нет-нет (отвожу невысказанный упрек), мир не симметричен, женщины, конечно, тоже любят живых кинокрасавцев — и бесконечно ничего не испытывают к мертвым. Известно же: «для женщины прошлого нет. Разлюбила — и стал ей чужой…» Женщины слишком конкретны. Некроэротика такого рода — специфически мужское проявление, в залах повторного фильма и перед телевизорами, обожающими киноклассику за дешевизну, ежевечерне разыгрывается вторая часть гетевского «Фауста» — сорвавшийся с цепи пожилой доктор все вызывает и вызывает к полужизни Прекрасную Елену. Иногда в виде Рудольфо Валентино.

За сто с лишним лет этого спиритического секс-сеанса выявилось несколько самых желанных, самых заклинаемых, если угодно, самых пленительно мертвых «кинодам по вызову». Красота как таковая тут не всегда существенна — всегда существенно что-то особое, отдельное, отмеченное проклятьем полубессмертия. Тем, что может сохранить лишь целлулоид.

Неподвижные, смертельные, насекомые глаза сутулой Греты.

Железная поступь Марлен.

Сиськи Мэрилин. Толстые, кроткие ноги Мэрилин. Пергидрольная белизна волос. Святые парикмахерские глаза…

Ну так что ж, хохочи, Мэрилин, хохочи… Мелькай смутно-белым крылатым туловищем между вечерних пальм… Плещись в Атлантическом океане, таинственно не намокая, а я, твой стареющий зритель, «сквозь все срокá пронесу тело нежное, фотку южную, полуголую твою красу…»

вчера исполнилось бы 90 лет.

Пятнадцать лет назад, к семидесятипятилетию Целана, я написал о нем для радиостанции «Немецкая волна» небольшой текст.
Который, впрочем, в этом виде не прошел редактора литературных передач — жену, кстати, одного крупного культуролога. «Что вы тут такое пишете? — возмутилась культурная дама. — Бросился в Сену, хмурую реку, протекающую по веселому городу Парижу! У меня же дикторы этого до конца не договорят, так будут смеяться!»

Спорить я не стал, текст переделал, чтоб дикторы не смеялись, но сотрудничество с «Немецкой волной» на этом, конечно, закончилось навсегда.

Вот этот текст:

ЧЕЛОВЕК ИЗ БУКОВИНЫ
(Посмертная Австрия Пауля Целана)
Читать далее →

текст, написанный к столетию со дня его смерти. Сначала по-немецки, для цюрихской газеты «Tagesanzeiger», а потом по-русски.

Русская редакция была передана по пражскому радио (директор — пан Свóбода) в передаче С. С. Юрьенена «Поверх барьеров», потом опубликована в израильском журнале «Нота Бене».

СМЕРТЬ В БАДЕНВЕЙЛЕРЕ

Несколько лет назад я заезжал в городок Баденвейлер неподалеку от Фрайбурга, на самой немецко-швейцарской границе — увы, по обычному поводу всех моих путешествий: чтение в курхаузе, а на следующий день вялая дискуссия о судьбах России: пара русских писателей и пара немецких «знатоков России», последнее, между прочим, интереснейшая профессия, — хотел бы я когда-нибудь так же хорошо знать Россию, как они ее знают, бородатые грузные дяди в мятых костюмах, преимущественно гимназические учителя на пенсии, и отглаженные дамы, преимущественно чьи-нибудь жены. Читать далее →

Георгий Николаевич Владимов, у нас дома во Франкфурте, год 1999 или 2000, фотография, по крайней мере, напечатана в январе 2000 г.

Георгий Николаевич был человеком преимущественно неспешащим: не спеша двигался, не спеша думал, не спеша говорил, легко и надолго отвлекаясь на частности. Если спрашивали — охотно и подробно рассказывал о «Новом мире» 60-х годов, о сложных «посевовских» интригах первых лет эмиграции, об оставленном в Москве «Москвиче», под которым был охотник полежать. Не спрашивали, или предмет разговора его не интересовал — сидел так, выпивал рюмочку-другую (приносил только виски, а пил только водку), думал о чем-то своем, иногда посмеивался, иногда вдруг что-то мычащее под нос себе напевал. Мог несколько суток посвятить какой-нибудь механической штуке, неработающей, хоть и обязанной заработать, или какой-нибудь новомодной компьютерной программе, обещающей новомодные чудеса, вроде автоматического перевода на иностранные языки. Георгий Николаевич в это верил и, наладив, переводил свои деловые письма на английский, французский и немецкий и отсылал. На месяцы мог отложить «Генерала» и углубиться в какую-нибудь газетную полемику, без азарта, но со вкусом отвечая на нелепейшие обвинения. Он никуда не торопился, никого не торопил. Всегда торопилась Наташа Кузнецова, покойная жена его, прекрасная и страшная Наташа. Нельзя ее не вспомнить, говоря о Владимове. Наташа торопилась защитить Георгия Николаевича от подлинных и мнимых обидчиков, уберечь его от подлинных и мнимых опасностей. А он в точке покоя, окруженный бурлением и кипением Наташиной защиты и заботы, посмеивался, похмыкивал, копался в автомобиле и компьютере, годами дописывал «Генерала».

Думаю, «Генерал и его армия» не только вершина творчества самого Владимова, но и вообще вершина и достижение той литературы, к которой он принадлежал. «Генерал и его армия», вероятно, последний в русской прозе роман этого рода и, на мой взгляд, самый лучший. Одно его арочное трехпролетное начало — тройной въезд персонажей в конструкцию книги принадлежит к числу самых красивых из известных мне романных открытий. В сущности, не типично для русской прозы толстовского типа, страдающей, как известно, замедленностью на разгоне так, что кое-кто предлагал отрезать у русских романов, не глядя, первую сотню страниц.

Обрушившиеся на «Генерала» защитники нашей воинской славы, пожизненные арендаторы военной темы, Георгия Николаевича всерьез не огорчали. Посмеиваясь, он не спеша возражал им с помощью неспешных посмеивающихся аргументов. Зачем это ему вообще было надо — ума не приложу. Впрочем, я человек другого склада и другого времени. Но и в качестве такового замечу: глупо это было, господа оборонные писатели, нашли очернителя. То, что Владимов писал, было каким-то таинственным образом защищено от злоупотреблений. Некоторым косвенным свидетельством этому может служить и то, что немецкий перевод «Генерала и его армии» не вызвал никакого оживления, да и просто внимания в немецкой прессе, которая чем дальше, там благодарнее хватается за все, что кажется ей попыткой пересмотра Второй Мировой войны. Как сказали в одном документальном фильме, который я недавно видел по телевизору: «Русские продолжают настаивать на том, что 22 июня 41-го года Германия напала на Россию». Особенно наглядно все это сейчас, если почитать, что здесь пишут об одном современном романе, только что переведенном и уже возведенным в образец демифологизации военной пропаганды. Словосочетание «Великая Отечественная война» при этом исправно заключается в кавычки. Сам роман не виноват, поэтому я не называю ни автора, ни названия, он даже скорее мне нравится, и хорош в своем модернистски-гротескном роде, но, видимо, нет у него той дополнительной линии защиты, какая построена вокруг «Генерала». Что бы в нем ни говорилось о ходе военных действий, о немецких и русских начальниках, какие бы картины преступной и обыкновенной нелепости ни показывались, но Отечественная война там — без кавычек.

2003, Франкфурт

(прозвучало в программе «Экслибрис» радио «»Свобода»», вед. С. С. Юрьенен, в конце октября или в начале ноября 2003 г.)

Текст конца 1993 или начала 1994 г., если судить по упоминанию Останкинского штурма в контекстуально «недавнем прошедшем» времени.

Никаких специальных привязок к сегодняшнему дню я не делал.

О КРИСТАЛЛИЗАЦИИ ГЛУПОСТИ

Наиболее отчетливо темную разницу между понятиями ПОДсознательного и БЕСсознательного, выразил философ Яков Друскин в «Беседах чинарей», записанных Леонидом Липавским: “О моем бессознательном затрудняюсь что-либо сказать, но мое подсознательное просто глупо”. Если таково подсознательное одного из замечательнейших философских писателей двадцатого века, то каково же, представьте, должно оно быть, например, у Эдуарда Лимонова.
Читать далее →

текст года, я думаю, 1992-го. Звучал опять же по радио (привет, Сережа, куда ты опять пропал?), потом я его публиковал в разных газетах — от «Вечернего Петербурга» до (кажется; точно не помню) тель-авивской «Пятницы».

ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
(опыт физиологического очерка или очерк психологического опыта)

Согласитесь, довольно странное словосочетание — порядочный человек. Если вдуматься.

Мы более или менее привыкли к нему, более или менее сознаем в соответствии с навыком советской жизни «порядочность» как некую сумму пределов, за которые не должно выходить, дабы не снискать неодобрение того круга или слоя, в котором существуешь. Порядочность — не нравственность, это вещь, очень сильно зависящая от времени и места; свои особые правила порядочности существуют и в обкоме (в том числе и в подпольном), и в инженерской конторе, и в воровской малине, и в Союзе писателей. Но и там, и там, и там, и там присутствует интересный феномен индивида, как бы воплощающего эти частные нормы, а не просто их исполняющего, «порядочного человека» по преимуществу, профессионального порядочного человека. Как только, рассказывая или просто упоминая о ком-либо, вам вслед за фамилией сразу же прибавят «он такой порядочный человек», — знайте, что вы имеете дело с профессионалом. Читать далее →

переданный тогда же (уж не знаю каким образом это оказалось возможным) по радио ««Свобода»». Я его не правил особо, слегка только почистил и ввел несколько пояснений в местах, тогда казавшихся не требующими пояснений.

Текст, к сожалению, все еще актуальный. Еще двадцать пять лет примерно будет актуальным (если мы исходим из сорока лет блуждания по пустыне с целью дождаться полного вымирания рожденных в рабстве, как нас учат мудрецы о смысле блуждания евреев после бегства из Египта). А может, и дольше —- продолжительность жизни все же заметно увеличилась.

Текст этот — не повод для полемики (вступать в которую не стану), а повод для собственных размышлений (если найдется кто-либо, к ним наклонный и способный).

О НЕАДЕКВАТНОСТИ

Иногда мне кажется, что главное несчастье России и российского человека, несчастье, из которого проистекают и большие исторические катастрофы, и мелкие личные неприятности, — это умение выдумать самого себя, причем попервоначалу из каких-нибудь серьезных, взрослых, политических соображений, а потом в эту выдумку по-детски самозабвенно поверить. И хитрые выгоды оборачиваются в конце концов дурацкими пенями и проторями. За примерами ходить недалёко — выдумали в свое время большевики про «Союз нерушимый республик свободных» и обдурили множество народу, развязали себе руки для территориальных захватов, восстановили по площади Российскую империю и увеличили ее. Я бы даже сказал, преувеличили ее (но не намного). Но вот настало время ранней дряхлости и необходимости (или того, что они по скорбности ума своего сочли необходимостью) что-то отдать и уступить. И что же оказалось? Читать далее →

Среди встреченных на фестивале был К. М. Азадовский:

Как выяснилось в ходе беседы, К. М. перевел недавно биографию Мандельштама швейцарского слависта и переводчика Ральфа Дутли. Немецкое издание Ольга Мартынова рецензировала в газете «Die Welt», а несколько позже сделала по мотивам этой рецензии передачу для программы «Поверх барьеров» Сергея Сергеевича Юрьенена. Передача заканчивалась следующими словами:

…речь идет о толстой-претолстой книге на немецком языке, ограниченной, примитивно-идеологизирующей, часто неточной, в известном смысле оскорбительной для русской культуры — и это книга уже несколько раз восхищенно обозревалась в российской печати и возможно, через некоторое время, оплаченная каким-нибудь доброхотным фондом, выйдет по-русски. Ничего страшного, конечно, но зачем же такое импортировать? Такого мы и сами уже много произвели.

Поскольку предсказание, к сожалению, сбылось («Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография». Изд-во «Академический проект», СПб., 2005), то… Короче говоря, под катом рецензия. Синий текст — вступительное слово ведущего передачи. Читать далее →

В пятницу рано утром мы на все выходные уезжаем в Швейцарию — на фестиваль Рильке в городке Сьерр (Sierre). Помимо собственного выступления (со стихами, что для меня экзотика — обычно я читаю прозу), в программе масса всего занимательного, включая сюда два концерта Елены Фроловой (у нас есть подаренный Димой Строцевым двойной альбом с песнями на его стихи — фантастический!) и выступление Н. Е. Горбаневской.

Поэтому как раз 19-го журнал работать не будет. К достославному же юбилею вашему вниманию — как памятник общественной мысли — предлагается статья «Блаженные августинцы», прочитанная сначала в «Поверх барьеров» (в качестве, так сказать, комментария по свежим следам), а затем опубликованная в давно уже покойном мюнхенском журнале «Страна и мир» (№ 5 за 1991 г.)

БЛАЖЕННЫЕ АВГУСТИНЦЫ

История «революционного движения в России» (так по крайней мере видится это сейчас) закончилась «восстанием 19 августа». А началась она, вроде бы еще помнится из школьной тарабарщины, 14 декабря 1825 года: бессмысленно топчущимися на мусорном снегу солдатами, растерянно мечущимися по городу заговорщиками, эпидемией отказов и уклонений в головке будущего правительства России — Трубецкой, Волконский… Красивая вещь русская история, не правда ли?
Читать далее →

1. Кстати о кошках. Тут добрые люди, умеющие обращаться с поисковыми программами, сообщают, что в неизвестном мне сетевом издании «Лебедь» выставлено моего пера сочинение о праздновании юбилея Чехова шварцвальдским городком Баденвейлер, где автор «Каштанки», как известно, умер. Сочинение было с соответствующим календарным обоснованием сочинено для радио «Свóбода» (на сайте которого, возможно, до сих пор болтается), затем опубликовано в израильском журнале «Нота Бене» (на сайте которого, возможно, до сих пор болтается), откуда и склевано предприимчивой бостонской птицей. Не знаю, спрашивали ли разрешения у нотабениного редактора Эдуарда Кузнецова («самолетное дело», руководство русской службой «Свободы» до Матусевича, знаменитый ответ на вопрос «А вы обрезаны?» — «Я обгрызан!»), а у меня уж и точно не спрашивали. Ладно, Бог простит.

2. Кстати о журнале «Нота Бене». Журнал по-своему прекрасный, но в названии его чьим-то таинственным ногтем прочерчена загадка: какому конкретно Бене предъявляется нота. Долго я думал об этом (не решаясь спросить учредителей), но дело прояснилось только по восшествии на престол римского первосвященника немецкого папы Бенедикта. Какое предвидение!

3. Некстати. Ожидающим второй серии (фото)отчета о Южном Тироле: перед самым выступлением Ольги Мартыновой, Елены Шварц и Эльке Эрб в моем аппарате сели батарейки. Теперь я поджидаю любезно обещанной устроителями присылки их собственных фотографий. Если до завтра не пришлют (что возможно, они там люди неторопливые), то поэтов за работой вы не увидите — только отдыхающими.