из немецкого перевода комментария к «Евгению Онегину» — подарок издательства:
Между нами, пасторскими дочками: прочел я по этому случаю знаменитый комментарий и стал отчасти понимать Романа Якобсона — в общем, любительщина. Интересно, что от «лекций» такого ощущения не возникает — это своего рода эссеистика с разного рода любопытными наблюдениями. Можно соглашаться, можно не соглашаться, но протеста у меня никакого. А здесь — даже не могу сказать почему (уж конечно, не из-за обиды за Баратынского да Вяземского, хотя заворот насчет их полнейшей незначительности выглядит глуповато). Вероятно, сама форма комментария вызывает ожидание «корректности» и «научности». При этом, конечно, разного рода наблюдения и сведения бывают очень ценны и любопытны.
Думаю, в конечном счете проблема упирается в полемику с советским пушкинизмом (насчет которого ничего специально хорошего не скажу, да дело и не в этом): Набоков очень ядовито полемизирует с ним, но явно знаком не в полном объеме (частично и не по своей вине) и предубежден. Понять это можно, но выглядит чрезвычайно нелепо и несерьезно.
Ну, и смешные штуки, вроде «суда над Татьяной» (навроде «судов над Онегиным» 20-х гг.), где некоторым свидетелям приписывается не совсем то, что они на самом деле утверждали (напр., Белинскому — одобрение поведения Татьяны в последней главе, а он его не одобрял с колокольни своего семинарского прогрессизма).
При этом — поразительное и гениальное, по крайней мере для меня, никогда на этот счет особо не задумывавшегося: Татьяна, в сущности, со всеми этими «и буду век ему верна» не отказывает Онегину, любой человек, когда-либо профессионально соблазнявший женщин, понимает: разговор прошел хорошо, на днях даст. Вероятно, этого человек недворянской культуры и не мог понять, а люди дворянской культуры на этот счет помалкивали, пока не пришел Набоков и не выдал тайну. Или я пропустил в свое время, напр., у Анненкова какого-нибудь? Вряд ли — Белинский сразу же всех подавил со своей влюбленностью в Татьяну, неловко было и вылезать со светским здравым смыслом.
Жалко, нельзя поговорить обо всем этом с покойным Вольфом, который владел этой наукой — наукой соблазнения, как ужением и сочинением детгизовских повестей. Но и сам знал (в старости), что счастья она не приносит — как сочинение детгизовских повестей и в отличие от ужения и сочинения стихов. Но это, конечно, совсем другая история.
