Замечательный был писатель, действительно! Да и вообще советская детская литература 60-80 гг. на три головы выше «взрослой». Просто по уровню письма. Что от той осталось, особенно в прозе — от печатной, я имею в виду? Да почти что ничего, если всерьез. Сoпоставимого по качеству текста с «Москвой — Петушками» и «Школой для дураков».

А детских книг навсегда — несметно. И «Лавровый переулок» Остера, и детские книжки Коваля, и ранний и средний Успенский (если поздним считать нынешнего), Голявкин, тот же Вольф, если брать самые ранние книги вроде «Отойди от моей лошади». И, конечно, ежиные саги Сергея Козлова.

Я много о нем знал (и уже забыл) «историй из жизни», самого сатирического характера, потому что его очень ненавидел покойный Сергей Евгеньевич Вольф (у них были какие-то свои отношения и счеты). Типа: «Козлов купил «Москвич». Пытается угнаться за Эдиком Успенским, который купил «Волгу». Ненавижу!».

Я слушал Сережу кротко, но про ежика продолжал любить. Потому что про ежика — это навсегда.

Папаша знаменитого Джонатана Литтелла (или Литтéля, потому что пишет он по-французски), обспускавшего в объеме полутора тысяч страниц Бабий Яр, Роберт Лителл, пишуший по-английски шпионские романы, тоже разразился опусом магнумом. Всего четыреста страниц, зато про Мандельштама.

Переведу несколько отрывков из рецензии на немецкий перевод, вышедший в прошлом году:

<...> Оба (т. е. «деспот Сталин» и Мандельштам) встречаются в «Эпиграмме на Сталина» в Кремле, после того как спецслужбы арестовывают и сажают Мандельштама в тюрьму за распространение антирусских (! — О. Ю.) взглядов. Но они беседуют не о сталинских преступлениях. а о власти слова, мастером которого является Мандельштам. <...>

<...>Осип Мандельштам — один из немногих поэтов, которым разрешалось публиковаться даже и в 30-е годы. <...>

<...> Это стихотворение («Мы живем, под собою не чуя страны… — О. Ю.), скорее выражение глубокой ненависти, чем образчик терпеливо обдуманной поэзии, находится в центре документального романа («Tatsachenroman»). Американский писатель использует при этом многочисленные слухи о последних годах жизни Мандельштама с его женой и распорядительницей его литературного наследства Надеждой, а также о его доказанных связах с выдающимися представителями русской интеллигенции, как например Борис Пастернак, Анна Ахматаова или Николай Бухарин. <...>

<...> Эту биографию, о которой распространено не меньше слухов, чем известно однозначных фактов (! — О. Ю.) Роберт Лителл использует для создания увлекательного оммажа поэту Мандельштаму и его верной супруге со включением в ткань повествования фигур многочисленных современников. Наряду с уже упоминавшимися это советский тяжелоатлет Фикрет Шотман, телохранитель Сталина Николай Власик, а также актриса и любовница Мандельштама Зинаида Зайцева-Антонова (это одно из моих любимых мест в рецензии! — О. Ю.) .<...>.

<...>На основе своих тридцатилетней давности бесед со вдовой русского поэта Литтел пытается осознать события 1934 — 38 гг. При этом американцу удалось повествование, немного приоткрывающее и одновременно сохраняющее завесу загадки, окружающую Мандельштама. Центральным эпизодом книги является фиктивная встреча Мандельштама и Сталина, где происходит ожесточенная схватка за преимущественное право на интерпретацию. С помощью изобретения этой встречи Роберт Литтел делает <для читателя> совершенно очевидным: слова были единственным, что представляло угрозу для грузинского деспота и «мужикоборца» при всем его террористическом могуществе.
.
<!!! — Внимание! Самое интересное — О. Ю.><...>В отличие от биографа Мандельштама Ральфа Дутли вдова русского поэта оставила открытым вопрос, встречались ли когда-нибудь Мандельштам и Сталин. «Мандельштам несомненно встречался со Сталиным. Но произошла это встреча в Кремле, на даче или только в голове поэта — это Вы должны решить сами», — сказала она в 1979 году Роберту Литтеллу.

<...>

Кому мой наскоро скроенный перевод кажется неправдоподобным или не удовлетворяет по качеству, тому сюда — рецензия Томаса Хумича в сетевом журнале «Гланц унд Эленд» («Блеск и нищета», между прочим, — очень самокритичное название).

Дело, конечно, не в «триллере про Мандельштама» как таковом, при всей его типологической показательности: что сохранилось на Западе в головах у людей после четырех десятилетий «мандельштамизации» на основе воспоминаний Н. Я. Мандельтам. В конце концов, мало ли всякого убогого пишут, в том числе и вполне себе и даже особенно соотечественники. Поражает (и интересует, и заслуживает отдельного рассмотрения) длительность и устойчивость воздействия примитивных картин, протранслированных в свое время Н. Я. Мандельштам. Если бы она только сохранила стихи Мандельштама — можно было бы ставить ей памятники (впрочем, и так уже ставят), но то, что она дальше сделала с этими стихами, засуживает отдельного рассмотрения, изучения и, уверен, выведения из сферы «само собой разумеющегося». Речь здесь идет, между прочим, как раз о том, о чем Мандельштам разговаривал с грузинским деспотом в Кремле: о преимущественном праве на интерпретацию.

Но единственно этим, все еще болезненным вопросом использования Мандельштама и его стихов для собственной публицистической деятельности Н. Я. Мандельштам (формулировка М. Л. Гаспарова) вопрос ее воздействия на сознание шестидесятнической и постшестидесятнической интеллигенции не ограничивается. Особенно во «Второй книге» продемонстрированы умение и воля уничтожать или низводить людей, иногда одним словом. Я пишу сейчас о Бенедикте Лившице — и это особый сюжет: как Н. Я. Мандельштам одним словечком «даже» превратила большого поэта в нечто смехотворное. И навеки ранила подругу своей юности, ею же воспеваемую «Таточку» Лившиц.

Некоторое время назад я долго думал и никак не мог решить: что из явлений 70-80 гг. оказало большее воздействие на современное русское стихотворчество — подпольная ленинградская и сибирская рок-музыка, в своей текстовой части создавшая ясные и применимые для самого распоследнего пэтэушника алгоритмы порождения ничего не выражающей выразительности и ничего не означающей значительности, или же отдел поэзии журнала “Иностранная литература”?

И постепенно пришел к выводу, что, пожалуй, всё же отдел поэзии журнала «Иностранная литература». Буратины научились сами вытесывать себе новых Буратин.

Но после некоторых наблюдений последнего времени вопрос этот встал предо мною снова — в несколько измененном виде:

…отдел поэзии журнала «Иностранная литература» — или Синодальный перевод Библии, пошедший в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов в широкие молодежные массы, не знавшие, естественно, что перевод этот, в отличие от церковнославянского, крайне неудачен с литературной точки зрения (покойная Эльга Львовна Линецкая, печально сверкая глазами, говорила: «При переводах библейских цитат мы, к сожалению, обязаны пользоваться Синодальным переводом») и отнесшиеся к нему совершенно некритически, что породило целый жанр богодухновенных верлибров с определениями, массово перебравшимися за спину определяемых?

…По зрелом размышлении все же продолжаю думать, что отдел поэзии журнала «Иностранная литература».

Спасибо за наколку mbla: герой нашей юности, оказывается, в прекрасной форме. Интеллектуальной, я имею в виду. А я-то его, дурень, российским президентом не выбрал.

Я-то думал, что он вон оно что, а он вон оно что — так это же совсем другое дело! — как бы примерно выразился незабвенный Гоцман.

Тогда на следующих выборах обязательно заверну в консульство, проголосую за надёжу. И — наш нежный, наш единственный поведет нас на Нью-Йорк!

Только пусть сначала отборочный матч с Каспаровым сыграет, в быстрые поддавки. Или с Лимоновым в «Чапаева».

Или его сначала надо обратно на Корволана поменять?

Какие-то — назвались ГРУЗДЯМИ, полезли в кузов. Пришлось отбросить.

Противные грибы, жалкие и наглые — пузатые, белые, желтые, мокреющие, синеющие, лиловые. Млечники, одним словом. Можно засолить — раньше казалось: ничего. А теперь привкус такой металлический ощущается. Волокнисто и жидко. И на зубах поскрипывает… Порода, что ли, окончательно попортилась?..

Единственный, как известно, выход — замочить. После этого можно и пожарить когда-нибудь, если кому очень надо. Потом, когда ничего лучшего не будет. Моченые, они в бочке хорошо лежат. Воняют только очень.

Нет, я всё же с годами пришел к совершенно определенному выводу: РЫЖИК лучше, чем ГРУЗДЬ.

Кто-то (Розанов?*) очень метко заметил, что русскую интеллигенцию всегда тошнит, но никогда не рвет.

Советская (она же и постсоветская, конечно) интеллигенция в этом смысле прямо противоположна:

ее всегда рвет, но никогда не тошнит.

____________
*Был бы благодарен, если бы кто-нибудь уточнил источник высказывания. Недавно я сталкивался с утверждением о принадлежности его Розанову, но проверка яндексом не подтверждает.

ДОПОЛНЕНИЕ: с любезной помощью stop_igra удалось быстро напомнить мне, что автор образа не Розанов никакой, а Ф. И. Тютчев, летчик-испытатель.

Тем лучше. Тютчев говорил, конечно, не о русской интеллигенции как таковой, а обо всем образованном слое, состоявшем к середине XIX века из разночинской интеллигенции и образованного дворянства.

Но поскольку никакого другого образованного слоя, кроме совинтеллигенции у нас, к сожаления, пока что не наблюдается, то вышестоящее наблюдение можно, пожалуй, оставить как оно есть.

…а у нас тут, кстати, неподалеку совсем — на Данцигской площади, у самого что ни на есть Восточного вокзала открылся книжный магазин с латино-кириллическим наименованием «KniЖnik», и мы туда пошли, значит, недавно, чтобы купить переводчику Петеру Урбану на день-рожденье книгу-словарь или, точнее, книгу — словарную статью «ХУЙ» какого-то Плуцера-Сорного или наоборот, но не в этом, конечно, дело. Ту книгу я перед дарением перелистал и даже предисловия освоил, одно из которых — первое и установочно-научное — написано, по всей очввидности, не иначе как самим героем исследования — стихийным фрейдистом-подстольшиком.

Но мы сейчас не об этом. Книжечка-то давняя и просто случайно подвернулась как уместный курьез под огурчики-помидорчики, ополяченную водку «Парламент» и прочее латино-кириллическое столоверчение.

Мы сейчас о том, что в подарок не Петеру Урбану, а себе было нами куплено некоторое количество толстых-претолстых книг, из того, знаете ли, сорта книг, что внешней своей красотою напоминают пуще всего прочего шоколадно-вафельные торты производства Харьковской кондфабрики с красивым украинским названием «Рандеву» или «Аллегро» — золотенькие надписи с завитушками по чему-нибудь густому и темному. И блескучая картиночка по середине, изображающая нечто красивенькое. По весу — если их на ладони взвесить — совершенно очевидно, что нет, не имеют, не могут иметь эти книги внутри себя, между обложек этих своих шоколадно-вафельных, ничего, кроме легкого московского, с Шубинского примерно переулка, воздуха — т. е. являются типичными выставочными издательскими макетами. Тем не менее, при раскрытии между картоночками с картинкой и золотинкой оказывается некоторое толстое количество страниц текста, набранного несколько преувеличенным шрифтом (что, впрочем, неплохо, хотя делалось вряд ли из сострадания нашему утомленному десятилетиями зрению). В общем, как бы и не книги это, а некие особые продукты новейшего российского книгоиздания — шоколадно-вафельные эксмомакеты, ШВЭКСы.

Но мы их несколько штук всё же закупили, поскольку«Эксмо» этому, естественно, до феньки дверки, какие воздухи задувать в шоколадно-вафельные коробочки — всё равно купят. А не купят — и всё равно! Никаких других издательств всё равно ведь скоро не будет, да уже практически нет, одно сплошное эксмо, провиденциальной задачей которого является — не раскрою особой тайны, да и не тайна это никакая! — полное уничтожение всякого книгоиздания. Однажды, в некий день — назовем его «Х», какой-нибудь Главный Эксмист отложит рубильник и все широко расположившиеся между шоколадно-вафельными картонками буквы всех на свете ШВЭКСов одновременно исчезнут — сотрутся.

Вероятно на сходняках наследников Госкомиздата еще окончательно не решено — появится что-нибудь шоколадно-вафельное вместо них или же вообще ничего не появится — одни останутся пустые страницы. Или даже и они растворятся. Признаться, я иногда не без содроганья заглядываю в купленные на Данцигской площади ШВЭКСы — есть ли там еще буквы внутри? Хоть и понимаю: рано, пока еще рано.

Скоро, вероятно, но, вероятно, еще не сейчас. Или?

Впрочем, это несколько другая коллизия, отвлекаться на которую мы сейчас не будем.

Пока буквы не исчезли, мы их осторожно читаем. И осторожно о них пишем.

Нам бы вообще-то писать надобно колонку про Пу Сунлина, а за ним срочно про Бунина, а мы завтра, пожалуй, про Юрия Коваля напишем и про «Суер-Выер» его. Если. конечно, не отвлечемся на Пу Сунлина.

М. А. Волошин как фермент превращения серебряного века в бархатный сезон

Техасский губернатор упал с велосипеда и сломал ключицу

Моя острая симпатия к губернатору Перри, желающему отъединить Техас от Пока Еще Соединенных Штатов, подкреплена теперь и общностью исторических судеб: через три дня после возвращения из ПЕСША я тоже упал с велосипеда и тоже сломал ключицу. Три недели днем и ночью носил «плечефиксирующий бандаж», чувствуя себя наполовину героем войны между Севером и Югом (которую я бы не стал называть гражданской), а на вторую половину — его лошадью.

Неделю назад упряжь разрешили снять, чего и губернатору от всей души желаю.

Израильских писателей впервые издадут в Египте

Книги современных израильских авторов — Амоса Оза и Давида Гроссмана — будут впервые изданы в Египте, в переводе на арабский.

Агентство новостей отмечает, что «проект издания израильской литературы в Египте одобрен министром культуры страны Фаруком Хосни. Хосни недавно заявил, выступая в национальном парламенте, что сожжет израильские книги, если найдет их в какой-нибудь египетской библиотеке».

Думаю, это очень правильно со стороны мицраимского министра — с его, конечно, точки зрения. Полагаю, что внезапная перемена отношения к вышеназванным писателям является просто-напросто следствием того, что он их прочитал. И не только в смысле их чисто литературного качества, вполне способного помочь в борьбе с комплексом неполноценности местной интеллигенции.

Самое главное, что вышеуказанные писатели (как и некоторые, чтобы не сказать, многие другие — напр. эти) являются активными пропагандистами одного из наиболее юдофобских идеологических течений современности — т. н. «прогрессивного» или «социалистического» сионизма, пропагандирующего своего рода запасное «окончательное решение еврейского вопроса»: все евреи свозятся в Палестину и там с помощью физкультуры, эстрады, колхозной работы и фалафеля (а сегодня и без всего этого, с помощью молодежной жизни на улице Шенкин) превращаются в неевреев — в такое неопределенно-левантинское племечко. Всех, конечно, превратить не удалось — но некоторых, чтобы не сказать, многих — вполне. Эти некоторые, однако, этим государством и правят, передавая управляющие должности детям и внукам.

У «ближневосточного конфликта» три стороны, и «киббуцные хананеяне» являются естественным союзником арабских народов в борьбе с еврейским правом на родину.

Так подумал, я полагаю, египетский министр, почитавши названных авторов. Особенно их публицистику. Особенно в немецких газетах.

А вот из самой Германии, где так любят печатать размышления Давида Гроссмана и Амоса Оза о «мирном процессе» — прекрасная новость совершенно особого рода: метеорит попал в юношу по фамилии Бланк!

Что в комментариях никаких не нуждается.

И наконец, в Перми послушались Вашего корреспондента и открыли первый в России памятник Пастернаку. Памятник очень хороший — изображен на нем Сережа Есенин с еврейскими ушами, т. е. скульптор изобразил внутреннюю красоту автора «Доктора Живаго», а не его внешнее сходство с арабом и его лошадью.

Финслужба запаса поздравляет Россию с праздником двух ее единственных союзников!

Девочка Армия, мальчик Флот! Я знаю: когда-нибудь, вполне возможно, уже даже скоро, вы разобьете всех мелких врагов — и на Белом Русском море, и на море Русском Черном весело выгнется на ветру и запляшет косицами андреевский флаг — и только он, но… против главного врага и вы, увы, бессильны — против вирусной глупости, десятилетиями косящей тылы.

Не только наши тылы, но, как ни странно, это не утешает и это не помогает, а даже скорее наоборот.

В принципе, сказанное — Великая Военная тайна, но сегодня можно. Сегодня они нас не слышат, бедные зараженные, — они думают. Уши их вздрагивают от усилия, глаза горят янтарным собачьим огнем — они осмысляют.

Вирусная глупость — главный воздействующий фактор нашего времени. Всё важное, происходящее в течение последних двадцати-тридцати лет, происходит под воздействием этого вируса — начиная с обрушения Советского Союза, единственной в истории «империи», рухнувшей под грузом собственной глупости (конечно, никакая это была не империя, а всего лишь распространившаяся от Эльбы до Камчатки Днепропетровская область, жалеть об этой вялой диктатуре фрикатива совершенно нечего, но факт остается фактом — рухнула сдуру). С тех пор всё так и пошло — Горбачевы, Рабины, Клинтонобуши, систематически приводимые к власти себе подобными… Даже нынешний мировой кризис — первый в истории мировой экономический кризис, причиненный единственно и исключительно человеческой глупостью и неспособностью.

На этом фоне феномен страстных размышлений по поводу одного исключительно неумного и неуклюжего стихотворения является скорее клеточной иллюстрацией механизма вирусораспространения: по поводу глупости невозможно сказать или сделать ничего умного, сколько бы пядей во лбу у тебя ни было. Ее можно только изолировать и пройти мимо. Она сама высохнет, растолчется подошвами и колесами, развеется ветром.

Поэтому мы умолкаем в сокрушении чувств, но не впадая в грех безнадежности. И испанка кончилась — сойдет когда-нибудь и это на нет.