нашел в журнале Кирилла Захарова

Видение

1.
Однажды в саду вечерней порой,
Промчавшейся быстрою стрелой,
Увидела я страшную тень перед собой,
Но, кажется, то был сторожевой.

2.
И к великому моему удивлению,
Предалась, было, новому размышлению,
Как снова была поражена ужасному видению,
И вновь я предстала перед новой тенью.

3.
– Кто ты? Зачем меня пугаешь?
На что сдалась я тебе?
И если ты несчастье в миру сеешь,
То призывать зачем меня к беде?

4.
Ведь я еще молода и энергична,
Не зная счастья в жизни сей земной,
Дай же пожить мне многие годы,
Чтоб стать скорей разумной, но не иной.

5.
– Нет, не так, – воскликнула белая тень, –
Свыше осуждена ты на тяжелое бремя.
Иди за мной – мне наскучило и лень
Выслушивать тебя столь долгое время.

6.
Вот этим закончилась жизнь молодая,
В великом мире людей;
Исчезла с лица земли, как небылая,
Не осуществив своих идей.

Константин Гургенов — тифлисский графоман начала ХХ века, чье стихотворение из книги 1907 г. («Стихотворения Константина Гургенова» (М.: Т-во скоропеч. А. А. Левенсон, 1907) вспомнил и воспоминанием неузнаваемо переработал (и тем превратил в собственное) в 1922 г. Илья Зданевич. Вот эта история подробно.

Поскольку запись не подзамочная, а только с закрытыми комментариями, позволю себе процитировать слова публикатора, с которыми согласен, только если он согласен с моим их пониманием:

Отсюда (позевываем, зева-аем), нет сомнений, в очередной раз выкарабкалось все обэриу, само того не ведая

«Отсюда» обериуты, конечно, в техническом, литературно-историческом смысле, как и отмечается, не «выкарабкивались». Но вот, думаю, сам механизм «высокого пародирования» символистского языка и символистского жизнестроительства у Хармса и Введенского очень наглядно иллюстрируется «бессознательным пародированием» модного в столицах стихотворчества (но, конечно, Фофанов, а то и Надсон поджимают) полубезумным (кажется) тифлисским графоманом. В этом смысле, как иллюстрация, пусть и непроизвольная, метода Гургенов имеет отношение к ОБЕРИУ. Так думаю я и так я понял процитированные выше слова Кирилла Захарова. Но не следует, как мне кажется, преувеличивать «лебядкинскую составляющую» в поэтиках, созданных умными, образованными, до известной степени (кроме, пожалуй, Хармса) циничными и в любом случае отдававшими себе отчет в том, что они делали (да и вообще во многих смыслах очень отчетливыми) людьми.

статья Петра Казарновского о посмертной книге стихов Е. А. Шварц «Перелетная птица». Статью можно рекомендовать — она серьезная и написана с любовью. О книжке и говорить нечего —»рекомендовать» ее было бы смешно: это один из самых значительных — и поэтических, и человеческих — документов нашего времени.

Я бы, конечно, легко обошелся в этой книге без завершающего ее огромного текста Седаковой — как всегда у нее, одного огромного общего места, почти невыносимого во всей его благонамеренности, сладкости, гладкости, советской «духовности» и советской «культурности» (для меня, по крайней мере, невыносимого — хотя это само собой разумеется, что для меня, коли я это пишу; но тут такие пещерные существа ходят, что для них ничего само собой не разумеется; нет, пожалуй, надо эту лавочку свертывать). Но это не я решал, может, и к лучшему.

Был такой шлягер 30-х гг. со словами (примерно) «Всё, что может дать любовь?» Эти слова обыгрываются в одном стихотворении А. И. Ривина: «Будет смерть на свете, будет гроб!/ Штатская могила и доска. / Все, что только может дать любовь! / Все, что только могут взять войска!»

Был бы благодарен за название песни, имена автора текста и композитора. И, если можно, и исполнителя.

В OpenSpace колонка М. Н. Айзенберга «После мастер-классов» — очень рекомендую это изящное и одновременно глубокое размышление о природе поэтического языка.

Что касается фактической стороны, предоставляю право суждения лицам, более знакомым с тем, что называется «современной литературной жизнью в России» — мне эта «жизнь» кажется, к сожалению, существующей в формах, пародирующих старые советские институты (включая, конечно, Литературный институт, пародирующий сам себя) — только вместо ВЛКСМ и ВЦСПС оплачивают все это банкиры и прочие фаундейшены.

Впрочем, опираясь на знание человеческой природы как таковой, возьму всё же на себя смелость утверждать, что высказанное Михаилом Натановичем суждение о том, что что за год «уровень начитанности молодых авторов повысился (так что напрасно ругают нашу молодежь). Было несколько человек, которым не приходилось объяснять, кто такие, например, Сатуновский, Некрасов, Аронзон, Еремин и почему без знания их вещей разумная деятельность в русской поэзии невозможна«, свидетельствует о доброте и благосклонности автора, но — насколько я представляю себе природу «молодых литераторов», на самом-то деле, как и в прошлом году список их ориентиров ограничивается «именами Бродского, Гандлевского и Рыжего«, а дальше по-прежнему идут «либо местные авторитеты, либо что-то совсем несусветное, А. Кабанов какой-нибудь«. А просто некоторые прослышали, кого следует называть, чтобы понравилось руководителю творческого семинара (он же мастер-класс). А сами не то что Кабанова (не знаю, кстати, как его ударять — Кабáнов или Кабанóв; впрочем, это совершенно безразлично) обожают, а прежде обожают всего друг дружку (Ну ты, старик, гений, все эти Бродские и Орлуши тебе в подметки не годятся. — А ты, старуха, не только Цветаевой круче, но даже Верочки Полозковой! — Но пока надо смирнехонько сидеть, как зайчики, прижимая ушки к голове, пока не получим пропуск в БОЛЬШУЮ СОВЕТСКУЮ (пардон, российскую) ЛИТЕРАТУРУ — тут-то мы им покажем, кто тут главный новый новый реалист (авангардист, традиционалист, космист… — нужное подчеркнуть)) — если, конечно, природа молодых литераторов не слишком изменилась за последние двадцать лет, что мои сторонние наблюдения не подверждают. В принципе, ничего страшного в этом нет — это нормально. Но обольщаться прижатыми ушками всё же не стоит.

Дальнейшее не имеет непосредственного отношения к замечательной статье М. Н. Айзенберга, но по смежности ассоциаций: в последнее время мне всё больше кажется продуктивным взгляд на современную российскую литературную (и культурную) жизнь как на систему наслоенных пародий: неосознанно пародируются как формы существования старой советской культуры (о чем выше уже была речь), так и формы (понаслышке и понаглядке перенятые) существования западной культуры. Понятно, что первая пародийность растет изнутри, из естественного воспроизведения закодированных в культурно-общественном сознании форм (в общем, не функционирующих в отрыве от БАМа, балета и космоса), вторая же идет извне — из желания сделать «всё, как у людей» — биеналле-триеннале всякие, гранты и их дети (из чего, конечно, получается тоже ничего — сплошное обезьянничанье). Есть еще довольно узкий, но для меня, по моей личной истории и биографии, заметный сегмент этого пародирования внешних форм — премия Андрея Белого и банкетно-фуршетный слой вокруг нее, паразитирующий на внешних формах неофициальной культуры советского времени. К сожалению, за двадцать лет практически не удалось породить оригинальных, т. е. устойчиво исходящих из новой культурно-общественной ситуации форм существования серьезной литературы. Виноваты в этом, конечно, все мы вместе — и те, что уехали, и те, что остались. Но теперь уж, видимо, ничего не поделаешь — думаю (и много раз уже с сокрушением говорил), что эон проигран.

А молодые поэты — те, конечно, всегда в массе своей одинаковы. Другое дело, что интерес представляют только те, которые в конце концов уходят из «своей массы», становятся одиночками и/или находят себе среду, независимую от года (и места) рождения. Речь идет, конечно, о единицах. Но речь, по сути, всегда идет о единицах, если, конечно, мы не занимаемся социологией литературного процесса (чем мы, впрочем, сейчас как раз и занимались).

В журнале «Новый берег» № 33, 2011 коллективная публикация авторов НКХ:

Игоря Булатовского, Натальи Горбаневской, Ольги Мартыновой, Алексея Порвина, Валерия Шубинского и Олега Юрьева.

Жаль, что не сложилось с общей вводной статьей, о которой шла речь при подготовке публикации — было бы небезынтересно взглянуть на «взгляд со стороны», не со всякой стороны, разумеется, а, например, со стороны прекрасного поэта Сергея Шестакова. Я потому и отказался писать врезку, что свое мнение я и так знаю.

Хорошо было бы, если бы в печатном варианте (а лучше бы и в «Журнальном зале» чем скорее, тем лучше) удалось исправить название моей публикации — в ней все же не «Два стихотворения с одним эпиграфом» (это название только первого миницикла), а в общей сложности одиннадцать стихотворений со многими эпиграфами. «Стихотворения», как у всех, было бы достаточно.

Получены из Петербурга двухтомник Бродского в БС НБП, книга Андрея Ромахина и Дениса Хрусталева «Вызов императора Павла, или Первый миф XIX столетия» (спасибо Андрею Ромахину за подарок!), 110-й № НЛО и авторский экземпляр «Звезды» № 8 за этот год — с моими стихами.

Книжку про Павла и его легендарный вызов всех европейских владых на рыцарский турнир, я прочитал почти сразу же, благо она маленькая — зато с большим количеством прекрасных цветных иллюстраций, английских (преимущественно) антирусских карикатур. Вообще, прав был Осип Мандельштам (см. воспоминанания Ахматовой о нем), конечно, — во всех несчастьях человечества, по крайней мере, несчастьях России, виновата коварная англичанка, вечно она пакостит.

Книгу же Ромахина и Хрусталева могу только от всего сердца рекомендовать. Дополнительный ее интерес — в биографии драматурга Августа Коцебу, переводчика на немецкий язык текста «Вызова». Как известно, Коцебу был убит романтическим протонацистом Карлом Зандом (это его портрет с надписью «Урок царям» пускал по рукам в театре легкомысленный по молодости лет Александр Сергеевич Пушкин, за что поплатился ссылкой на юг, «на саранчу»), но до сих — мне, по крайней мере, — не было известно, что произошло это ровно в день убийства Павла Петровича (хотя, конечно, совсем в другом году).

На (и в) двухтомник Бродского я всё посматриваю, не в силах решиться на основательное чтение. Во-первых, противно отсутствие стихотворения на независимость Украины — одного из самых замечательных у позднего Бродского. Виноват, как выяснилось, не Лосев — это Фонд литературного наследства Иосифа Бродского изображает из себя Главлит, что вызывает легкую брезгливость. Но и комментарии Лосева, извлеченные пока по случайному принципу, «на расхлоп», вызывают огорчание — совершенно непонятно, на какой ширину публику рассчитаны эти комментарии (тираж издания 1500 экз.) и зачем нужны довольно плоские объяснения «сложных» (для кого сложных?) мест. В общем, ощущение легкой любительщины, но это, конечно, исключительно предварительное ощущение — прочитать все-таки придется когда-нибудь.

Помимо всего этого, закончил чтением роман Вс. Иванова «Похождения факира». Так получилось, что никогда я никаких произведений Всеволода Иванова не читал, может быть, за исключением романа про Александра Пархоменко, да и то нельзя исключить, что я его путаю с соответствующим фильмом, в котором, как известно, есть несколько (немного) незабываемых мест, вроде исполнения Махной песни «Любо, братцы, любо», любить которую, конечно, после 90-х годов, когда она играла из всех пылесосов и газонокосилок, практически невозможно. Так что, когда я увидел «Похождения факира» в магазине «Книжник» на Данцигской площади, решил-таки закрыть дырку в образовании. И вот ведь удивительная вещь — правы были все, кто писал об удивительном природном таланте Вс. Иванова: постановка фразы природная, пластика (в смысле, изобразительность) отменная, всё так и встает перед глазами, что описывается, выдумано замечательно — смешно и затейливо, персонажи яркие, диалоги чудные, а книга… плохая. Общее ощущение какой-то бесконечной необязательности. Я еще буду думать над этим удивительным эффектом — имеет ли он чисто техническое происхождение или личностную природу. Пока что, чисто гипотетически, как рабочее предположение, я рассматриваю личность рассказчика в качестве основного источника этой довольно грандиозной неудачи. Она, во-первых, недостаточно значительна для значительной книги, а во-вторых, не претерпевает осмысленного внутреннего изменения по ходу действия — только внешние и неосмысленные. Но я еще буду думать об этом, это еще опять же очень предварительное размышление.

Амстердам — хороший город. Много Моек и Фонтанок (и несколько Обводных каналов с краешку), бабушка нынешней королевы на коне (не получилась, снимал в контажуре — ну, фотохудожник известный). Кафе местного театра называется «Станиславский».