а i опускаю):

все уподоблений скорости взяты о течении води а ежели народ не разсуждая нежели по одному чувству (вида или слуха) въ весномъ времени увидитъ речку Москву заводненну проливая себе на ту сторону съ раззорениемъ домовъ и церквей и не малымъ иждивениемъ казны государевы для отведения оной въ новой некоторой станъ, онъ не может понимать, что совершенная мелкость въ летнемъ времени, такъ что иногда пешкомъ проитти можно есть наказание божие ежели сердечными молитвами и прилежным старанием о натуры сихъ речныхъ течений не отвращаеться. …

<дальше про гидравлику и прочие общественно-полезные штуки, а потом, как всегда у Ленца, переход:>

…
Ежели господъ всехъ господъ котораго хотя на языке безразсудно и нескромно на всякомъ иногда и дурномъ деле имевши, так мало знаютъ как и познать желаютъ (потому что всякой думаетъ оправдаться гряземъ собственныхъ своихъ делъ) ежели — какъ я приметилъ и должно здесь обявиться, порочная скверность безделныхъ и безразсудныхъ на улицахъ скитающихъ разбоймоковъ в имянахъ собственныхъ великихъ фамилий къ тятбу, зажагательству и тайноубивству повод возмутъ, дабы по обявленю пожара, или некотораго голодою и ударомъ на желудоък смертоубивства вина упала на ту фамилию или на тотъ домъ или на того человека невиннаго: дало глупому сему народу о старыхъ скверностей язычества и действующыхъ нечистыхъ духовъ сихъ заблюждений, о даймонах прикасающихъ ихъ воображениямъ на всяком деле, освобождение, дабы могли понимать что стыхий которые орудие в руке всевышнаго связемъ сложениемъ и употреблениемъ суть благополичие или и жерло наказания и бичъ оскверненныхъ безбожниковъ дурные свой дела скрывающихъ ложными видами благочестия…

<ну и так далее, там до конца предложения остается еще полстраницы.>

Как прекрасен полученный вчера каталог берлинского книжного магазина «Геликон». Как зернисто пишут люди (уж не знаю, кто — в издательствах или в самом магазине…)!!!

Например, про книгу дочери одного известного русского писателя, выпустившей в середине 90-х гг. две написанные по-немецки книжки в мюнхенском издательстве «Пипер»:

Впервые на русском языке новый роман немецкой Франсуазы Саган …. («Эксмо»)

А вот роман какого-то, видимо, красного кхмера (других там не печатают) в изд-ве «Ад Маргинем» представлен так:

Автор — известный писатель, а содержание его нового романа Вы узнаете, прочитав его…

Увы, никогда не узнать мне содержания этого нового романа, уже давным-давно я положил себе никогда не читать красных кхмеров, особенно родом из Харькова.

Но всего, конечно, прекраснее аннотация одной преувлекательной книги о Чехове (изд-во «Ладомир»):

В центре внимания автора — жизнь и творчество писателя.

Удивительно, не правда ли?

Гиперсексуальный с гимназических лет, Чехов оказывается осознанно женофобичным. Целью является разумная экономия либидо, и в результате, несмотря на обилие связей едва ли не со всеми женщинами, с которыми он знакомится, возникает нарциссическая фиксация и страх постоянных сексуальных отношений, семейной жизни, которая может забрать энергию, необходимую для творчества.

Не иначе как сам автор книги писал аннотацию — по языку судя. «Женофобичным»!

А вот аннотация на книгу стихов Ольги Мартыновой «Французская библиотек» просто и скромно начинается словами:

Автор родилась… (на этот раз точно не издательство).

Читаю потихонечку — Б-г весть зачем, даже писать об этом не собираюсь — толстую-претолстую биографию Эйхендорфа. У меня много лет назад была тонкая-претонкая книжечка его стихов в переводах Карпа («и плывет мне навстречу Карп — не рыба, а переводчик», — знаменитый рассказ покойного Вольфа о посешении бассейна по писательскому абонементу), и даже сравнительно неплохих, если я правильно помню. Но ничто в нашем тогдашнем образовании не могло создать представление о статусе, каким пользуется Иоганн фон Эйхендорф в традиционной немецкой литературной иерархии. Если не наравне с Гете и Шиллером, то совсем ненамного ниже. Впрочем, это отдельный разговор.

Короче говоря, биография толстая-претолстая, я добрался пока что только до поступления героя в университет Галле (это неподалеку от Лейпцига). Отдельный, довольно продолжительный экскурс посвящен немецким студенческим нравам вообще, особенностям студенчества в Галле в частности и всему прочему любопытному. Шпана шпаной, конечно. Естественно, была у них и своя феня. •Бурши» и «филистеры» — это всякий знает, это общестуденческое (слово «бурш». между прочим, происходит от того же самого средневеково-латинского «бурса», что и «бурсак», а «филистер» — это «филистимлянин», т. е. палестинец), а вот, например, замечательный анекдот:

Один профессор пригласил студента к себе домой и показывает ему свою библиотеку. Студент ищет слова, чтобы высказать свое искреннее восхищение библиотекой и находит: «Herr Professor! Ihre Bibliothek ist kein Hund!» («Г-н профессор! Ваша библиотека не собака!»).Выражение «собака/не собака» использовалось в буршской фене университета Галле в качестве выражения одобрения/неодобрения (напр., некрасивая девушка: «Dieses Mädchen ist ein Hund», красивая девушка: «Dieses Mädchen ist kein Hund»), но что за эффекты, подобные хармсовско-введенской «бессмыслице»! Маленькая радость.

(маленькие английские еврейские хитрости)

В одном из романов Нэнси Мидфорд (это такая светски-остроумная английская беллетристка прошлого века, круга Ивлина Во, если я правильно понимаю) некий герой обучает остальных персонажей маленькой светской хитрости: перед входом в наполненную людьми гостиную следует сказать «brush», отчего на лице твоем возникнет необыкновенно любезное и располагающее к тебе выражение, и уже затем внести это выражение лица в гостиную.

Мы всей семьей пробовали-пробовали-пробовали… И точно, получается.

Потом мне стало противно произносить глупое английское слово «brush», означающее, как известно, просто-напросто щетку, и я подумал, что заимствовать полезное у иных народов все же следует, даже если речь идет о коварном Альбионе. Но заимствовать следует творчески — обогащая и совершенствуя или, по меньшей мере, одомашнивая. Поэтому вместо «brush» я предлагаю произносить «Абраша!» Мы всей семьей проверяли — функционирует точно так же.

… А вообще лучше конечно быть, чем с помощью английских артикулярных упражнений казаться. Сегодня, например, мы видели одну юную официантку, такую милую, что у ней даже ягодицы улыбались. Не думаю, что, выбегая из ресторана во двор, она приостанавливалась перед дверью и тихонько говoрила «Абраша». Тем более ягодицами.

Книжка, конечно совершенно, замечательная. Часто бывает совершенно непонятно, почему одно — текст, а другое — примечание к этому тексту, а не наоборот, но, в конце концов, это условность.

Много смешного, но все же не перепишешь, да и зачем?

Единственное: бонмо Ахматовой по поводу «Доктора Живаго» — что это как вторая часть «Мертвых душ» (роль первой части при этом выполняют стихи Пастернака). Сопоставление, естественно, не по содержанию, а по литературному качеству. Жаль, что не знал этого, когда писал о «Докторе» — если не в русскую статью, так в немецкую колонку хорошо бы встало. Ну да ладно, неважно.

в 2 тт., БС НБП ( — больше не буду, не буду!); М. — СПБ., 2006; подг. А. Лаврова и Дж. Мальмстада

Вот, конечно, на мой непрофессиональный взгляд, практически идеальное издание.

<Отдельно — но действительно совершенно отдельно от всего прочего — восхищает смелость крупного литературоведа А. Лаврова, на первой же странице вступительной статьи написавшего «довлевшему над» — вот это я называю «хладнокровие»!>

Никогда не читал стихов Белого в таком количестве и настолько подряд. По настоящему счету ничего не понравилось, кроме — как ни удивительно и неожиданно (для меня) — поэмы «Первое свидание». Каковая, судя по всему, является архетипом и недостижимым образцом поэм Пастернака.

Удивительная вещь — при всех немеряных талантах и несомненном (и в его время ни с кем не сопоставимом) понимании технической стороны стихосложения Белый раз за разом демонстрирует неспособность порождения собственного поэтического языка и собственного поэтического мира. В сущности, все это смена одной системы стилизаций другой системой стилизаций (при предельно серьезном отношении к этим стилизациям). Только в «Первом свидании», стилизующем (и безмерно при этом усложняющем) аскетический, мягко говоря, язык Вл. Соловьева, Белый наталкивается на собственный язык (действительно отвечающий его собственным внутренним и внешним обстоятельствам — личности, биографии, воспитанию, кругу, культуре и т. п.; не выдуманный по тем или иным «общим соображениям»), но никогда позже к нему не возвращается.

Любопытно это прежде всего в связи с тем, что в прозе — независимо от того, удачная это проза или неудачная — у Белого всегда есть собственный язык и собственный мир, от которых он как раз время от времени пытается (почти безуспешно) избавиться.

сделанный Василием Павловичем Бетаки для БС НБП (Боевой Совет Националь-Большевистской партии, если кому неизвестна эта аббревиатура*). Сделан, естественно, вполне доброкачественно и, я бы сказал, совестливо. Не без юношеского задора и энтузиазма, но это и прекрасно. Читать тексты песен мне было довольно скучно, но как могло быть иначе с текстами, которые на 2/3 и так знаешь наизусть (грешным делом, напевал когда-то), а предисловие и комментарии я изучил с интересом.

Так… надо бы все же сказать что-нибудь ядовитое, чтобы не нарушить доброй традиции… но в чей адрес?

А, вот. Как можно быть русским бардом, не понимаю, если ты играешь на шестиструнной гитаре? И Галич, и Окуджава, и Высоцкий играли на семиструнной, причем очень плохо. Играющие на шестиструнной, да еще так, будто их выдрессировали в детско-юношеском гита(р/н)ном лагере им. Андреса Сеговии под Севильей, не имеют никакого шанса продолжить великое поприще русского менестрельства. Барды среди читателей, не сердитесь, пожалуйста! Это я, конечно же, шучу!

Сейчас читаю двухтомник Белого. Никогда не читал его в таком объеме и настолько подряд. Но это уже другая история.

* Шутка! Шутка! Большая серия Новой Библиотеки поэта.

БС НБП — СПб., 2006, вст. ст., сост., подг. текста и прим. Романа Тименчика и Владимира Хазана. 800 экз. (!)

Ну, в смысле филологии это вам, конечно, не «Павшие». По своей теме составители знают, кажется, всё и даже больше того. Иногда, конечно, бывает… — … в случае шага в сторону, как всегда, оказывается, что «специалист подобен флюсу» (признаться, в данном случае я этого совсем не ожидал). Напр., строчки из ст. Татьяны Гревс: «И будешь ты (т. е. Петербург. — О. Ю.) для нас таинственной Венетой, / Воскреснет древний миф о подвигах Атлантов…» комментируются следующим образом: «Венеты — древние племена, населявшие северное побережье Адриатического моря и считавшиеся основателями Венеции: вопрос об их происхождении (славянском?) вызывает в науке споры». Каким образом была установлена смысловая и грамматическая связь между комментируемым и комментарием, вот что интереснее всего? Сам по себе комментарий тоже не совсем верен, и речь в ст-ии идет, конечно, о западнославянском балтийском городе Винета, затопленном датчанами и немцами. Положим, мне как автору романа «Винета» (скоро выйдет в одном из московских журналов») знать это полагается. Но высокоуважаемым филологам лучше было честно написать: «Не знаем». Или даже вообще ничего не писать. Иногда это лучший комментарий.

Есть одно еще местечко — страшно смешное на мой вкус. Нина Берберова, женщина умная, но на стихи малоталантливая, пишет: «…Которые не снились, друг Горацьо, / Ни нашим мудрецам, ни тем фантастам и пр…» Комментарий любезно сообщает: «Цитата из шекспировского «Гамлета» (конец 1 акта: «Гораций, в мире много кой-чего,/ Что вашей философии не снилось) (пер. Б. Пастернака)»». Во-первых, ну причем тут «пер. Б. Пастернака»? (А кстати, чей это, собственно? Вронченко? — Как это ни смешно, но и Вронченко, и Полевой, вообще же см.: какой-то гений собрал) А во-вторых, как же все-таки смешон этот «пер. Б. Пастернака» с этим «кой-чего» на конце строки!

Я, разумеется, не нарочно выискиваю такие места, но… Когда-то я, кажется, жаловался уже, что их (вроде того Федора Сологуба, родившегося отроком и все подобное) будто ко мне притягивает какой-то язвительной силой, даже в самых лучших книжках. А эта книжка совершенно замечательная и читаю я ее с упоением, включая превосходные (в своем тематическом коридоре) комментарии.

Помимо всего прочего, в связи с разговором о «лирическом мы» заинтересовал меня вопрос: а не возникает ли оно и здесь, хотя бы на некоторых срезах — молодые поэты первой эмиграции с их однообразной техникой, интонировкой и тематикой, например? В более или менее общих исторических обстоятельствах. Но нет. Что интересно, не возникает. Пишут — многие — действительно однообразно, но лучше всего об этом слазал Блок, накладывая (положительную) резолюцию на заявление Раисы Блох на прием во Всероссийский союз поэтов (из комментариев, естественно): »Разумеется, и я согласен. Только что же будут делать они, собравшись все вместе, такие друг на друга похожие бессодержательностью своей поэзии и такие различные как люди?» Ни на секунду не возникает ощущение, что кто-то — даже самый неумный, даже самый слюнявый, даже самый бездарный — является частью какого-то роевого организма, а не отдельным человеком со своим собственным миром.

Чудное, хотя и местами полуграмотное, обнаружил стихотворение Ксении Бабкиной: «Как веселеют к вечеру трамваи/ И на афишах милый, желтый свет./ Они гласят, что нынче выступает/ Карсавина и весь кордебалет./ От этих ног, упругих и прелестных, / От этих плеч и загнутых ресниц / Как не скажу, что в мире уже тесно, / Что слишком много нежных женских лиц…» Барышня сама была балерина. Взять его, что ли, в «Отдельностоящие русские стихотворения»?..

В смысле полуграмотности, доходящей до своего рода даже величия, выделяется некто Бенедикт Дукельский, двоюродный брат не Владимира Дукельского, как можно было бы подумать, а Бенедикта Лившица. Но в корпусе только два сонета, а хотелось бы больше.

Но книга еще не закончена чтением (что видно по начальным буквам фамилий упомянутых поэтов). Может быть, еще вылезет чего-нибудь, требующее закрепления для памяти…

Большая серия Новой Библиотеки поэта, понимаете ли. Выпущена в 2005 г., очевидно, в связи с шестидесятилетием Победы.

Довольно-таки бредовое издание — на нем, как на походных сапогах, налипшими комьями нарисованы, то есть, конечно, скорее налеплены «этапы большого пути»: возрожденный в 60-хх гг. предвоенный романтизм («Имена на поверке», сделавшие нескольких погибших молодых поэтов знаменитыми; каравеллы всякие, гренадские волости и пр.); потом позднесоветская бюрократизация: на холодном носу, равнодушно — издания, переиздания, разыскания, расширения и пр. — размыв основного «крепкого» набора, по сути, уничтожение романтической легенды, в чем и есть идеологический смысл 70-80 гг.; потом — уже теперь — просто абсурд: есть деньги по случаю юбилея, ну и сделаем, а для блезиру прибавим парочку «контрреволюционеров»). На предисловии (И. Н. Сухих) останавливаться я специально не буду — оно как раз и есть эти самые сапоги — не всмятку, так в мешочек.

Читать далее →

Еще две книги Арно Шмидта: «Озерный пейзаж с Покахонтас» — маленькая повесть о «курортной любви» с одной из самых некрасивых героинь мировой литературы — и «Каменное сердце» — плутовской роман о фанатичном коллекционере статистических книг Ганноверского королевства, неожиданно превращающийся в утопию и идиллию. Впрочем, рецензий/аннотаций я писать не собираюсь, да дело и не в сюжетах и идейно-образном наполнении (хотя и то, и другое имеется и «не от худших родителей», пользуясь калькой с немецкого). Дело (для меня) в том, что написано это так, что едва ли не каждая фраза вызывает острое физическое наслаждение.

У Шмидта есть свои удивительные особенности, своего рода «тайные костяки» всех его текстов. И еще неизвестно, на чем больше держатся эти тексты — на том, на чем обычно держатся книги, или же на неотвратимо появляющихся через каждые три-четыре (а то и две-три) страницы описаниях луны. Я знаю уже пять книг Шмидта, и каждая из них наполнена описаниями луны во всех ее состояниях и положениях. И без единого самоповторения, как кажется. Честно говоря, когда я читаю Арно Шмидта, я жду не сюжетного поворота и не очередной злобно-пессимистической тирады, а очередного описания луны. Или облаков, появляющихся почти с той же регулярностью. Или деревьев. Или коня. «Каменное сердце» начинается описанием стоящего в дожде коня: «Заплаканный конь посмотрел на меня из чечевиц».

Надо сказать, как я теперь понимаю, мне очень повезло, что я почти не знал немецкого и не читал Арно Шмидта, когда сочинял (в 1992-93 гг.) свою первую книгу прозы «Прогулки при полой луне», где луна во всех ее видах появляется примерно с той же регулярностью. А также деревья. И насекомые различных пород. Вряд ли я бы стал это делать, если бы его знал. Но интересно, что «Прогулки при полой луне» выходили по-немецки два раза, в двух разных переводах, довольно обширно рецензировались, но этого — ложного, видит Бог! — влияния Арно Шмидта мне ни один рецензент не приписал. Зато одна девушка во «Frankfurter Allgemeine Zeitung» аттестовала «обезоруживающий русский цинизм» («entwaffnender russischer Zynismus»). Что она конкретно имела в виду, выяснить так и не удалось.