Структурно-стилистический источник и Хармса, и Введенского, если брать совокупность их текстов как единый текст (т. е. и как два единых текста, у каждого свой, и как единый текст один на двоих, на что намекал язвительный Олейников), но, конечно, преимущественно в лиродраматических опусах — не что иное как вторая часть “Фауста” Гете. По стиху, по драматическим стиховым формам, по философской, исторической и теологической проблематике — да и по дикости и нелепости говорящих персонажей, эту проблематику транспортирующих (хоры духов и прочая сволочь). Сходное наблюдение сделал (независимо от меня) Владимир Орел (“Обериуты: разговоры с Гете”, Обитаемый остров, 3, 1991, Иерусалим) — орел!

Кстати, распространенное мнение, что вторая часть «Фауста» якобы хуже первой, совершенно ошибочно. Стихи в ней едва ли не лучше. Но по переводам этого, конечно, не установишь.

«Средней силы тоска по дому», скажем пока так.

Я, конечно, понимаю, что никого никакая литература, тем более немецкая, не интересует. Всех интересуют только евреи, гомосексуализм и Путин.
Про первое я уже, кажется, высказал все, что имел сказать — в драматической и прозаической форме. И этого было много
Про второе — пожалуй, тоже. Только этого было мало. Практически не было. Но это связано просто с отсутствием личного интереса.
А про третье, к своему собственному изумлению, я написал целую главу в только что законченном романе «Винета», так что, пожалуй, больше ничем служить не могу.

Поэтому все же о Вильгельме Генацино. Читать далее →

В том же 1905 году, когда появилось журнальное издание «Мелкого беса» (незаконченное печатанием), в Германии был опубликован «Учитель Гнус» Генриха Манна (т. е. «Professor Unrat», по которому в 1930 г. был снят знаменитый «Голубой ангел» с Марлен Дитрих) — повесть о тупом и злобном гимназическом учителе, сходящем на наших глазах с ума на почве ненависти к ученикам и любви к тупой и вульгарной кабацкой певичке.

Видимо, прав был тот, кто сказал, что Германия и Россия — два кривых зеркала, вглядывющихся одно в другое. Кажется, это был я.

Думал вчера и сегодня, почему от повести Всеволода Петрова исходит ощущение такого ровного, неколебимого счастья. Казалось бы, ни время (советское, да еще и война к тому же), ни место (военмедпоезд, как у Веры Пановой в «Спутниках»), ни собственно любовный сюжет, заканчивающийся гибелью «русской Манон Леско», этого не предполагают.
Читать далее →

предыдущей записи.

Правильно, кажется, заметил Замятин, что единственное будущее русской литературы — это ее прошлое.
К сожалению, он забыл предупредить, что и это прошлое непредсказуемо.

Андрей Урицкий обращает наше внимание на повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско»:

В ноябрьском «Новом мире» опубликована замечательная повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско», написанная еще в 1946-м (со знаком вопроса рядом с цифрами). Всячески рекомендую интересующимся; только не надо доверять предисловию Бочарова. Почтенный литературовед поставил эту повесть в какой-то совершенно дикий контекст — ни к Виктору Некрасову, ни к Астафьеву и Владимову «Турдейская Манон Леско» отношения не имеет ни малейшего, это вообще проза не военная и не советская. Эта проза родом из Серебряного века, а искусствовед Всеволод Николаевич Петров (1912 – 1978) был учеником Пунина, собеседником Кузмина, другом Хармса, и этот контекст ему более к лицу. С Бочаровым можно согласиться в одном: «Из тайников словесности мы получаем прозу классического свойства».

Предисловие, конечно, было бы поразительным по глухоте и бессмыслице, но поражаться уже не приходится. Я лично давно перестал. Года так с 1983-го примерно.

«Родом из Серебряного века» — это Андрей, разумеется, прав, но именно что «родом». «Проекция развития», экстраполяция Серебряного века. В принципе, перед нами очень характерная по фактуре проза ленинградской «оттесненной литературы» 30-х гг., в первую голову, кузминского круга. Собственно, и на Николева похоже. Только, я бы сказал, совершеннее по фразе. Но, кажется, и некоторые другие техники присутствуют, в том числе, может быть, и некоторые очень маргинальные советские. А иногда ритм фразы напоминает о будущем — о ленинградской прозе 60 гг. Такое опущенное звено…

Любопытные темы для докладов и диссертаций: сравнение со «Спутниками» Пановой, например. По тематике, так сказать. И как иллюстрация антропологической разницы. Или с «Коровой» Гора. В принципе, по развитию стилистики сходное направление со сходными источниками (в несколько другой пропорции, разумеется). Но у Гора, на мой взгляд, мало что получилось. А у Вс. Петрова много что.
А вот еще: «Поэт Сергей Петров и прозаик Всеволод Петров — последнее поколение первого русского модернизма». На самом деле, даже как бы «послепоследнее» поколение. Была бы задача его собрать — из теней, из намеков, из экстраполяций. Тогда бы оно стало действительно последним.

«Повесть о Татариновой» Анны Радловой была в 1997 году опубликована вместе со сборником стихов «Крылатый гость» и стихотворной драмой «Богородицын корабль» — в 1-м выпуске «Лотмановского сборника». Все это я в свое время благополучно пропустил, но в прошлом году в швейцарском антропософском издательстве PFORTE вышел двуязычный (т. е. русско-немецкий) сборник Радловой, куда попали только два последних номера, т. е. книга стихов и пьеса. Книжку эту подготовил и перевел на немецкий Александр Нитцберг, и это из всех его многочисленных затей самая, на мой вкус, удачная.

К стихам Радловой я отношусь довольно-таки спокойно, а вот «Богородицын корабль», драма о Елизавете Петровне, ушедшей в хлыстовские богородицы, оставив за себя на троне камер-даму, мне очень понравилась.

А теперь вот получена и «Повесть о Татариновой», руководительнице духовно-скопческой (т. е. без физического оскопления) секты, существовавшей в петербургском высшем свете начала XIX века. И император Александр Благословенный захаживал, но человек он был, как известно, крайне неверный… Впрочем, не в этом дело.

Тут, по сравнению с «Восхищением» Зданевича, проблема совершенно противоположная. Радлова слишком хорошо умеет писать. Чуть-чуть чересчур по-литераторски это все выглядит. Как заказная или написанная в надежде на заказ работа. Как, скорее всего, и было. Но там, где Анатолий Мариенгоф, писатель, вообще говоря, мало даровитый и человек не гораздо умный, по заказу или в надежде на заказ написал свое единственное действительно замечательное произведение — роман «Екатерина», книгу буйную, пеструю, густую и смешную, Радлова сделала добротный и даже более чем добротный кусок ленинградской исторической прозы по системе Тынянова.

Фрагмент Радловой очень хорош — масса тонких мест, несколько изящных описаний, но, пожалуй, «Богородицын корабль», пьеска о Елизавете Петровне, радует меня больше. Там все-таки настоящая дышит дикость (как у Есенина в «Пугачове»), без которой поэзии не бывает и которой — если по-настоящему — в стихах у Радловой, к сожалению, мало.

А у Ахматовой, кстати, много.

Но это меня уже в совсем другую коллизию завернуло.

Любезнейший г-н Ницберг, встреченный в коридоре Франкфуртской книжной ярмарки, выполнил свое любезнейшее обещание: скопировал и прислал прозаический фрагмент Анны Радловой о Татариновой и роман Ильи Зданевича «Восхищение».

Последний сначала слегка раздражал очевидной полуграмотностью и неблизким знакомством автора с русским литературным языком. По речевым, в основном синтаксическим ошибкам и сомнительным словоупотреблениям очевидно было, что язык этот для него, во-первых, не совсем родной, а во-вторых, «социально-чуждый» — т. е. язык «Восхищения» — это язык полуинтеллигентного инородца из провинции.

Потом я ко всему к этому как-то приноровился, и вся речевая подливка стала даже забавлять (хотя она несомненно не преднамеренная — т. е. не стилистическое средство, а фактический гандикап автора, скорее всего, им даже и не осознаваемый).

Примененный мною способ: надо читать с грузинским акцентом. Но не с анекдотическим («Малэнкий, жолтый птыц и т. п.»), а, скорее, с кинематографическим — как у товарища Сталина в поздних фильмах, например, в «Семнадцати мгновениях весны». Тогда все становится на свои места — и ритмически, и синтаксически, и по словоупотреблениям.

В результате — прочитал с наслаждением. Хорошо бы и книжку добыть, но надежд почти никаких — 1995 г. и., «Гилея»… Поручил бы мне кто составить серию «тайной русской классики» — от «Подлиповцев» Решетникова до, скажем, «Летчика Тютчева» Вахтина, чтобы не касаться живущих, — непременно бы включил туда «Восхищение» Зданевича, хотя бы, чтобы обзавестись книжкой. Но человек я реакционных взглядов, поэтому дефисы бы туда все же, как минимум, вставил (там на всю книжку ни единого дефиса — все то, либо, нибудь и кое или вместе, или раздельно — так, видите ли, в первом издании; шнапс-идея наподобие сажинской передачи хармсовской дисграфии).