«Средней силы тоска по дому», скажем пока так.

Я, конечно, понимаю, что никого никакая литература, тем более немецкая, не интересует. Всех интересуют только евреи, гомосексуализм и Путин.
Про первое я уже, кажется, высказал все, что имел сказать — в драматической и прозаической форме. И этого было много
Про второе — пожалуй, тоже. Только этого было мало. Практически не было. Но это связано просто с отсутствием личного интереса.
А про третье, к своему собственному изумлению, я написал целую главу в только что законченном романе «Винета», так что, пожалуй, больше ничем служить не могу.

Поэтому все же о Вильгельме Генацино.
Генацино — писатель замечательный. В смысле, пишет уж очень хорошо. Мелко-подробно, но не душно. И эта книга так написана, но интерес в ней (для меня) оказался другой.

Начинается она с того, что у рассказчика в пивной отваливается ухо. Просто отваливается. Не то что вместо него гладкое ровное место, но легкое покраснение и розоватая пенка имеются. Я удивился. От Генацино такого не ожидаешь. Рассказчик огорчается, конечно, надевает на место, где было ухо, повязку, периодически не без сожаления вспоминает, что уха у него нет, но в целом дальше происходит обычный реализм Генацино, главное искусство которого — умение встроить невероятное количество тончайших наблюдений за посторонними людьми (он всю жизнь сидит в засаде) в очередной сюжет так, чтобы это не казалось уж очень искусственным.

Итак, герой ходит на работу, ездит на выходные к семье в Шварцвальд, расходится с женой, заглядывает в бордель, заводит себе слегка горбатую любовницу, а главное, ходит, ходит, ходит по Франкфурту и замечает, замечает, замечает подробности чужой жизни. Без уха. Но никакой фантасмагории. Ухо, например, не становится покойным англо-американским поэтом У. Х. Оденом, как сделали бы мы с вами. В простоте душевной.

Где-то в начале последней трети книги (она совсем небольшая) у рассказчика вдруг (в бассейне) отваливается мизинец с ноги. После этого герой начинает слегка прихрамывать, но жизнь продолжается и роман продолжается примерно тем же самым способом: внимательнейший к внутренним и внешним подробностям генациновский реализм чистой воды. Ну, и сюжет как-то развивается. Например, героя повышают по службе. Жена хочет обратно, но он не поддается, молодец.

Конечно, со все нарастающим интересом я ожидал: как же разрешится вся эта затея с отпадающими членами. Довольно любопытно разрешается: в самом конце книги герой сидит в парке на скамеечке и наблюдает за небольшим ребенком, копающимся в песочнице. И видит, как у небольшого ребенка отваливается большой палец. Через пару страниц, в последней фразе книги, герой читает сообщение об этом в местной хронике: «Ребенок потерял палец». Вот ведь как затушевали, думает он, выглядит, будто потеря пальца произошла совершенно естественным образом. И никто не замечает надвигающейся катастрофы. Это не перевод, это пересказ.

То есть, в некотором смысле, никак он из этих отпадающих членов не выпутался. Был бы другой автор, первое, что пришло бы в голову — беспомощность. Но в случае Генацино это смешно. Если кто сейчас в этой литературе, по крайней мере, в западногерманской ее части, квалифицированный писатель, так это он. Но главное, что у меня не возникло «чувства ошибки» — мне вся эта странная конструкция, в сущности, понравилась.

И вот я все и думаю над этой затеей: конечно же, это не символический уровень, все эти отваливающиеся члены. Символической нагрузки они не несут, иначе выход из ситуции был бы другой, с той или иной мерой истолкования, как это всегда бывает на символических уровнях. Присвоить какой-то символический смысл можно, это не вопрос, на то и существуют в мире литературоведы, но само по себе это не функционирует в данном случае. Абсурдизмом это, пожалуй, тоже не является, слишком мал удельный вес «абсурдных событий» по сравнению с микроскопическим реализмом книги — мал и количественно, и качественно. Ощущения кошмарного сна тоже (в том числе поэтому же) не создается. Обычная жизнь, как всегда. Только вот уши и пальцы иногда отваливаются.

Может быть, это единственный доступный Генацино способ напомнить (себе и нам) о принципиальной катастрофе существования, так легко драпируемой пестрыми мелочами и мелкими жизненными проблемами (для того, собственно, и существующими).

Интересно, что он сам по этому поводу думает. Надо будет спросить при случае.