Любезнейший г-н Ницберг, встреченный в коридоре Франкфуртской книжной ярмарки, выполнил свое любезнейшее обещание: скопировал и прислал прозаический фрагмент Анны Радловой о Татариновой и роман Ильи Зданевича «Восхищение».
Последний сначала слегка раздражал очевидной полуграмотностью и неблизким знакомством автора с русским литературным языком. По речевым, в основном синтаксическим ошибкам и сомнительным словоупотреблениям очевидно было, что язык этот для него, во-первых, не совсем родной, а во-вторых, «социально-чуждый» — т. е. язык «Восхищения» — это язык полуинтеллигентного инородца из провинции.
Потом я ко всему к этому как-то приноровился, и вся речевая подливка стала даже забавлять (хотя она несомненно не преднамеренная — т. е. не стилистическое средство, а фактический гандикап автора, скорее всего, им даже и не осознаваемый).
Примененный мною способ: надо читать с грузинским акцентом. Но не с анекдотическим («Малэнкий, жолтый птыц и т. п.»), а, скорее, с кинематографическим — как у товарища Сталина в поздних фильмах, например, в «Семнадцати мгновениях весны». Тогда все становится на свои места — и ритмически, и синтаксически, и по словоупотреблениям.
В результате — прочитал с наслаждением. Хорошо бы и книжку добыть, но надежд почти никаких — 1995 г. и., «Гилея»… Поручил бы мне кто составить серию «тайной русской классики» — от «Подлиповцев» Решетникова до, скажем, «Летчика Тютчева» Вахтина, чтобы не касаться живущих, — непременно бы включил туда «Восхищение» Зданевича, хотя бы, чтобы обзавестись книжкой. Но человек я реакционных взглядов, поэтому дефисы бы туда все же, как минимум, вставил (там на всю книжку ни единого дефиса — все то, либо, нибудь и кое или вместе, или раздельно — так, видите ли, в первом издании; шнапс-идея наподобие сажинской передачи хармсовской дисграфии).
Вроде многотомник Ильязда в «Водолее» готовится, но вот будет ли там проза, не знаю. Почитать было бы интересно. Стихи его понравились.
Он,судя по всему, разный. Я им, честно говоря, никогда особо и специально не интересовался, а прочел, поскольку уж прислали. Мой интерес была в данном случае скорее Радлова.
Но это любопытно и по-своему даже замечательно. Своего рода «наивное искусство» в прозе.
А что, «Подлиповцы» хороши? Я никого из «революционно-демократических прозаиков» не читал, но мне как-то казалось, что у Помяловского и у обоих Успенских могут быть достоинства, а Решетников — что-то такое тягучее и мелодраматичное. Вроде Распутина.
Весь Решетников, кроме «Подлиповцев» — наверно, да, ужасен. Я заглядывал только краем глаза.
О «Подлиповцах» нужно говорить отдельно — это почти бессловесный текст, почти мычание. В сущности, непреднамеренный предмодернизм. Потом, когда Решетников несколько овладел революционно-демократическим ремеслом — стало по-другому. Я очень люблю эту книгу.
У Помяловского и Успенских масса достоинствв (хотя Николая, я признаюсь, не читал). Но не в беллетристике, в основном, а, скорее, в очерках.
Я тебе сейчас только что отправил письмо.
А Вы хотите меня нанять?
Подробно я об этом задумаюсь, когда возникнет практический смысл, но в любом случае я бы ограничился концом 50-х гг. Или самым началом 60-х. Уж полвека-то стоит оставить на проветривание. Принцип же может быть только один-единственный: личное мнение составителя серии, в данном случае, мое. А какие еще бывают принципы? Я никаких других не знаю.
Названные Вами имена мне, к сожалению, незнакомы.
Что же касается Вашего вопроса, то Валерия Попова я вообще не очень-то считаю прозаиком, если под этим обозначением понимать автора художественной прозы. Он был — в свое время — удачливым лихим юмористом, т. е. беллетристом.
Марамзин в своих удачных проявлениях очень интересный писатель, к сожалению, довольно неровный. Кстати, он сейчас снова пишет, после большого перерыва — и снова очень интересно. Голявкин был очень хорош, но, быть может, до какой-то степени недовоплощен. Мог быть больше.
Применительно к подсоветской эпохе я бы, пожалуй, вообще воздержался говорить об авторах. Обстоятельства места и времени были такие, что удержать уровень, даже если он и достигался, было очень нелегко. Поэтому я предпочитаю говорить не об авторах, а о сочинениях.
Для меня на первом месте стоят три повести Вахтина (плюс «Одна очень счастливая дерфевня), «Илларион и Карлик» В. А. Губина (и «Бездождье до сентября», пожалуй), несколько рассказов Рида Грачова и (ранних) Сергея Вольфа (к сожалению, и те, и другие сейчас выглядят несколько устаревшими, поскольку были отработаны более удачливыми коллегами-беллетристами).
Очень интересно, спасибо.
В справедливость я тут ни в какую не верю. В данном случае «справедливость» означает совпадение личного мнения с мнением большинства или мнением «власть имущих», а это вещь необязательная и к справедливости прямого отношения не имеющая.
Самое смешное, что «Продавца приключений» Садовникова я читал. Это же там писатель бежит за убегающими с его планеты персонажами и кричит; «Куда же вы, не бросайте меня. Я старый, я больной, я, наконец, неталантливый!»? Рад, что он жив.
«В ожидании козы» выложите — название хорошее.
Читал в свое время. Я в свое время много всякого читал.
«Феномен забытости» действительно интересная вещь. Но чтобы с ним разобраться, мы должны сначала разобраться с состоянием культуры, которая «забывает» или «не забывает». Само понятие предусматривает какой-то «центральный орган» или какое-то «общее собрание». Некий инструмент, позволяющий определять: «забыто — не забыто». По крайней мере сейчас об этом говорить нечего — культура находится в переломном состоянии, практически аморфном. Все, что мы сейчас делаем, — практически «про запас», «на будущее».
Во всех литературах есть подземные классики, и во всех литературах есть периоды, когда интерес к таким персонажам и текстам велик, и периоды, когда этот интерес низок. Когда интерес велик, появляются люди, ставящие одной из своих задач «оживление» — как это систематически делал Элиот с забытыми английскими поэтами. Но для этого, повторяю, нужно иметь культуру, имеющую оформленные институты и структуры. Прежде всего, структуру авторитетов. Чего сейчас у нас — повторяю — нет. И еще некоторое время не будет.
Вот вы пишете о «тайной русской классике», а Гольдштейн во время оно включил «Восхищение» в список 20 лучших романов века… (Сразу уточню — я, скорее, согласен с Вами, хотя неклассичность языка Ильязда мне читать не мешала, я и «Парижачьи» прочел с определенным интересом.)
Ну, Андрей, включил и включил. Нынче это просто. Значит, такое у него было мнение. (Я с симпатией относился к Саше, сразу оговорюсь). В «20 лучших» я бы «Восхищение», пожалуй, не включил, но книга в своем роде действительно замечательная. Если бы в свое время нашелся хороший редактор, который бы, не устраняя своеобразие, ликвидировал грубые речевые, особенно синтаксические ошибки, то могло бы возникнуть явление, сопоставимое с языком Платонова (который, в принципе, того же, «примитивистского» происхождения). «Неклассичность языка» — это как раз хорошо, и иноязычное (в данном случае, грузинское) воздействие — тоже хорошо. Полуграмотность — это плохо, хуже безграмотности.
А вообще уже тошнит от всех этих списков. Ну, хорошо,каждый имеет право выдвинуть свою собственную модель вселенной — пускай и в виде списка «20 лучших». Но ведь еще и голосования устраивают — развели, понимаешь, демократию.
Да мне просто вспомнилось; и список этот был странный и талантливый. А Ильязд до Платонова не дотягивает в любом случае, и я вот сейчас подумал, что если бы у него были читатели, если бы роман вызвал хоть какой интерес, то, возможно, Ильязд стал действительно большим писателем.
Вот в связи этих обстоятельств я очень и очень сомневаюсь. Отсутствие читателей не помешало, например, Добычину стать одним из самых крупных писателей русского языка.
Тут мне сказать, к сожалению, нечего… Я просто не знаю, как воспринимался Добычин в литературной среде, какие были отклики, рецензии-не рецензии, разговоры и тому подобное — но ведь знали его, ценили — Каверин, например, Чуковский, кажется… — Зданевича никто не принимал, не признавал (кроме Поплавского); его книгу даже отказались продавать в русских книжных магазинах — я имел в виду именно это: не отсутствие массового читателя, а отсутствие резонанса в профессиональной среде. Вот что-то такое. К сожалению, я не знаю, что из себя представляет его третий роман, полной картины нет.
Ну, это все же несколько иное. Читатели — это читатели, а писатели — это писатели. Добычина в ленинградской литсреде ценили, некоторые даже высоко. Рецензии были, в основном, разгромные,но это другая история.
Я же и говорю: Зданевичу бы очень не помешала пара добрых литературных знакомых… Но он, вероятно, и сам этого не хотел. Впрочем, я недостаточно его и о нем знаю.
А магазины продавать отказались, вероятно, из-за матюгов и/или из-за ярко выраженной ненависти к прекрасной, только что утраченной империи.
Формально — из-за мата; а так, думаю, для эмигрантской общественности он был слишком левый (во всех смыслах).(Хотя смутно сейчас припоминаю, что читал где-то, как Зданевич специально ходил в советское посольство, выразить чтоб свой протест в связи с травлей левых художников…)
Литературные знакомые у него были, но — это он для них был старшим товарищем и учителем, он им давал советы — а те, кто мог советовать ему, остались в СССР. Во всяком случае, мне это так представляется.
Ну, так я себе это примерно и представлял.
Думаю, что если бы он хотел слушать советы и/или (что самое главное) понимал, что они ему нужны, то он бы нашел, кого спросить.
Хочу Вам напомнить знаменитый эпизод, когда Ходасевич сказал Довиду Кнуту (человеку безумно талантливому, но в смысле языка с проблемами сходными), что «по-русски так, дескать, не говорят», а Кнут его спросил: «Где не говорят?» — «Как где? — растерялся Ходасевич. — В Москве, в Петербурге…» — «А в Кишиневе говорят», — ответил Кнут.
🙂
Это какие-то уж очень гамбургские счета )) Да, Ильязд не стал большим русским писателем, но он писатель с мировым именем (в основном благодаря работам, напечатанным во франции, насколько я понимаю). А вот Добычина центр Помпиду не продает за 75 нефранцузских баксов ))
Да какая нам с Вами-то разница, какую ерунду продает центр Помпиду и почем? Что значит «мировое имя», я вообще в данном случае не понимаю. Мировое имя было у Али Рахмановой — она продала 2 миллиона экземпляров каких-то романов о любви, потом умерла (лет 20 назад,кажется) и никто ее не помнит. А что за имя у Зданевича, я не знаю, да и не важно мне это. Не хватало еще, чтобы это оказывало какое бы то ни было воздействие на мои вкусы и предпочтения.
Добычин — большой русской писатель и тем уже одновременно большой мировой писатель, потому что русская литература — одна из великих мировых литератур. Продают его или не продают, знают или не знают — не играет при этом ровно никакой роли. Так я подхожу к этим вещам.
>и тем уже одновременно большой мировой писатель, потому что русская литература — одна из великих мировых литератур.
согласен
>и никто ее не помнит
ну так кто и КАК помнит Добычина и Зданевича — все же остается вопросом, ответ не очевиден. Профессиональная среда признавала и того, и того, только в разном качестве разная среда в разное время. По мне — так я рад за обоих ))
Так Добычин ткани у Коко Шанель не расписывал; а вот взял бы кисть, поработал — и его оценили бы в Центре Помпиду!
))) есть — таки — разница между экстравертом и интровертом, как я понимаю ))
Ну да
>фактический гандикап автора, скорее всего, им даже и не осознаваемый).
а как же Янко Круль Албанский «знаминитава албанскава паета брбр сталпа биржофки», который цитируют все «падонки»?
Караман Кутателадзе, внук Кирилла Зданевича, живет, вроде, в Германии (между Тбилиси и Германией), можно было б — при желании — его спросить (есть где-то мыло): он много рассказывал про Ильязда (в Москву со своей выставкой картин приезжал). И про Парижачьих поболтали, и про подружку Ильязда Коко Шанель, но помню мало, был уже конец фуршета ))
Обе гилейские книжки на другой квартире лежат, поэтому трудно аргументированно возражать, но, думаю, Вы ошибаетесь насчет непреднамеренности. А вопрос интересный — все может быть (люблю ошибаться).
А что, собственно, спрашивать? Не прогуливал ли двоюродный дедушка часом гимназию, когда там проходили написание частиц то, либо, нибудь, кое?
«Албанская паета» тут вряд ли при чем. Это совершенно другой жанр, да, собственно, и другое литературное направление. «Восхищение» — своего рода символистский роман (может быть, на основе грузинского романтизма больше, чем на основе символизма русского, хотя переклички с «Петербургом» очевидны), и, конечно, с применением техник «наивного искусства», но не на этом уровне, не на текстовом, а скорее на уровне сюжетосложения.
Мое впечатление основано на непосредственном чтении текста. Мне, еще раз скажу, представляется, что некоторых тонкостей русской грамматики и стилистических подробностей словоупотребления автор не чувствует, вот и все. Помогало ему это или мешало при сочинении «албанскава паета», судить не берусь. Но вряд ли и внучатые племянники помогут разрешить эту задачу.
Единственное, что мне очевидно: что хороший редактор мог бы (не без усилий и не без вдохновения) ликвидировать речевые ошибки, сохранив своеобразие речи и даже «грузинский акцент». И книга от этого стала бы значительно лучше (на мой личный, понятно, вкус). Хотя она мне и так нравится. Я, собственно, это уже сказал.
>проходили написание частиц то, либо, нибудь, кое?
Я не знаток Зданевича, но, насколько помню свои впечатления от чтения самых разных его сочинений, вполне могу себе представить, что ему не нравилось ставить дефисы перед частицами. Крученыху не нравилось писать как, он и не писал в относительно традиционных по стилистике сочинениях. Обычное для них дело.
Вот с чем я согласен, так это с тем, что для бесграматных естественно имитировать безграмотность, превращать ее в прием — так выпившие любят изображать пьяных.
>символистский роман (может быть, на основе грузинского романтизма
Да, похоже. Мне, правда кажется, здесь вполне могло быть И влияние французских сюрреалистов. Интуиция мне так подсказывает ))
«Козу» скачал и прочел до середины примерно. Гениальная ли она, не знаю (сомневаюсь, гениальные тексты обычно заметно переступают те или иные границы; здесь же все — пока! — происходит внутри парадигмы прозы 60-х гг. — с существенными отличиями от среднестатистического варианта, но все же внутри), но очень хороша! Производит сильное впечатление. Спасибо Вам.
>Потом я ко всему к этому как-то приноровился, и вся речевая подливка стала >даже забавлять (хотя она несомненно не преднамеренная — т. е. не >стилистическое средство, а фактический гандикап автора, скорее всего, им даже >и не осознаваемый).
ерунда, абсолютно преднамеренное стилистическое средство — путаница с частицами и в пунктуации — вы бы еще правописание в заымных пьесах исправляли б!
гандикап — это то, что чутли не век спустя, футуризм для большинства российских писателей/интеллегенции — загадка… печально все же…
Загадки никакой нет.
А «интеллегенция» через два е — тоже преднамеренное стилистическое средтсво? Впрочем, шучу, шучу… Описки у всех бывают.
Но предоставьте уж мне самому решать, где я вижу «преднаменренные стилистические средства», а где простую полуграмотность.