а) корабельными склянками. Мне для романа было нужно, но вдруг кто захочет установить себе в компьютер. Там, правда, по-немецки.

б) впечатлением: посмотрели «Бегущую по волнам». Как-то никогда ее не видел — а считалось, что это единственный приличный фильм по сценарию Галича. Не верьте, неприличный. Сценарий не просто халтурный, а еще и бездарный к тому же. Диалоги из бракованной фанеры, переделка сюжетных ходов романа (который по-своему прекрасен) — бессмысленна, неуклюжа и показывает полное отсутствие представлений о драматургии. Зачем надо было ломать статую Бегущей по волнам? Какую фигу в кармане это должно было обозначать? Глупость чистой воды!
Терехова, когда не говорит этот древесно-стружечный текст (не Грина, а Галича), — сказочна! Какие там Анны Маньяни и прочие Софии Лорен! Одним взглядом сносит с ног. Очень жалко ее, когда ей приходится это играть. Ролан Быков справляется, но зачем же надо было из отрицательного капитана Геза делать неоднозначного человека, да еще и мужа Тереховой — обратное дело, совершенно неясно. Остальные артисты, кажется, почти все болгары, и даже «Бегущая по волнам» на корабле написано по-болгарски. Главный герой, Гарвей, точно болгарин, разговаривает почему-то с акцентом (что никак не заиграно), сделан пианистом и похож на молодого Вольфа — ну, тогда мода была на такие лица.

В общем, не советую. Хотя с другой стороны.. . — первые несколько кадров с Тереховой, в самом начале фильма, их, пожалуй, никогда не забыть.

Глен Гульд — судьбы моей тапир.

После этого в голове моей стал звучать не Бах в исполнении Глена Гульда, как можно было бы подумать, а дуэт Олеси и Мыколы из кинофильма «Трембита», он же оперетта Милютина «На развалинах старого замка» (Ой, Олеся, Олеся…» — «Ой, Мыкола, Мыкола…» — нечеловеческая музыка, если кто знает — куда там Баху!).

На комментарии к предыдущей записи отвечу несколько позже, поскольку сейчас должен срочно уходить.
Но уходя, оставляю вопрос из разряда «ему нужен был кот для романа»:

Известно, что британские знакомые упрекали Одена (в основном за глаза) в том, что он от жизни в Америке стал разговаривать на американском английском. Я лично думаю, что это он нарочно — хотелось поиздеваться и вообще показать себя: переснобировать снобов. Немаловажную роль, думаю, могла играть и известная коллизия с Элиотом: «Если он англичанин, то я американец».

А вот Ольга Борисовна думает, что это не было сыграно, но произошло как бы силой вещей. «Если бы мы с тобой лет десять прожили, например, в Житомире, то тоже бы заговорили на манер Лариосика из фильма «Дни Турбиных» — с говорком. И сами, наверно, того бы не замечали». Признаюсь, аналогия выглядит убедительно: Америка и представляется нам чем-то вроде очень большого Житомира (очередное доказательство здесь — кстати, очень рекомендую, превосходная история!). Воздействие диалекта того же языка должно происходить заметно незаметнее, чем воздействие языка вовсе чужого.

Но все же я несколько сомневаюсь.
А что подсказывает опыт? Сохраняют ли образованные англичане прононс и способ изъясняться после нескольких лет жизни, скажем, в Нью-Йорке?

Auden heiratete 1935 die deutsche Schriftstellerin Erika Mann, die Tochter des Literaturnobelpreisträgers Thomas Mann, um der aus dem nationalsozialistischen Deutschland ausgebürgerten Schriftstellerin zu einem englischen Reisepass zu verhelfen. Die Ehe blieb nicht zuletzt wegen der beiderseitigen Homosexualität von Auden und Erika Mann kinderlos.

Но как выражено! Для не знающих немецкого языка скромная попытка перевода:

В 1935 году Оден женился на немецкой писательнице Эрике Манн, дочери Нобелевского лаурата по литературе Томаса Манна, чтобы помочь писательнице, лишенной национал-социалистической Германией прав гражданства, получить английский паспорт.

И дальше ФРАЗА ДНЯ:

Брак, не в последнюю очередь вследствие обоюдной гомосексуальности Одена и Эрики Манн, остался бездетным.

Обоюдная гомосексуальнасть! Не в последнюю очередь!

Как догадался проницательный читатель этих заметок — это мы пишем колонку про У. Х. Одена.

Иван Игнатьевич Лапин
Опочецкий мещанин (город Опочка, Псковская губерния), родился 30 марта 1799 года.

Первое издание дневника:
Труды Псковского археологического общества. Вып. 11. Псков, 1915, стр. 27-77 (подготовил Л. И. Софийский, нашедший дневник и впервые опубликовавший из него запись о встрече с Пушкиным в 1912 году в своей книге «Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем»)

Второе издание дневника (печатается по тексту первого):
Дневник Ивана Игнатьевича Лапина. Псков, сельцо Михайловское, «Робин», 1997 (предисловие В.В.Кожинова, художник Энгель Насибулин)

Есть вещи пронзительные:

31 мая, 1818: Свалился воробей с кровли лавки моей и от минутного паралича умер скоропостижно. Погребен в сделанном мною гробе, между двух столбов лавки моей и Лобковой.

2 июня, 1818: В сию ночь случилось несколько достопамятных анекдотцев: 1) у Анны Семеновны Кудрявцевой вымазали двери дегтем, с присовокуплением масла постного; 2) у Алены Лукашевой то же самое; и, наконец, сказывают некоторые, что и у Маши были выбиты стекла, которые в ту же ночь и вставили.

8 июня, 1818: Был я с А.С. и Н.С. в лесу, где занимались ловлением в одной лужине саламандр, коих каждый поймал по одной. Оттоле возвратясь, проходили сквозь деревню Звягино, где несколько успокоились от прекрасного дня, поражающего нас солнечными лучами. Мы от усталости и от жара сели на камне, лежащем под окном одного крестьянина, где, увидя бегающих детей, испросили утолить чем бы жажду. Они нам вынесли большую чашку квасу, которым, утолив жажду, достигли своих лавок и в ту же минуту саламандре отрезали голову для опыта, проживет ли она; но все наше испытание осталось тщетным: саламандра умерла.

За сообщение большое спасибо enfante

Думал вчера и сегодня, почему от повести Всеволода Петрова исходит ощущение такого ровного, неколебимого счастья. Казалось бы, ни время (советское, да еще и война к тому же), ни место (военмедпоезд, как у Веры Пановой в «Спутниках»), ни собственно любовный сюжет, заканчивающийся гибелью «русской Манон Леско», этого не предполагают.
Читать далее →

предыдущей записи.

Правильно, кажется, заметил Замятин, что единственное будущее русской литературы — это ее прошлое.
К сожалению, он забыл предупредить, что и это прошлое непредсказуемо.

Андрей Урицкий обращает наше внимание на повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско»:

В ноябрьском «Новом мире» опубликована замечательная повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско», написанная еще в 1946-м (со знаком вопроса рядом с цифрами). Всячески рекомендую интересующимся; только не надо доверять предисловию Бочарова. Почтенный литературовед поставил эту повесть в какой-то совершенно дикий контекст — ни к Виктору Некрасову, ни к Астафьеву и Владимову «Турдейская Манон Леско» отношения не имеет ни малейшего, это вообще проза не военная и не советская. Эта проза родом из Серебряного века, а искусствовед Всеволод Николаевич Петров (1912 – 1978) был учеником Пунина, собеседником Кузмина, другом Хармса, и этот контекст ему более к лицу. С Бочаровым можно согласиться в одном: «Из тайников словесности мы получаем прозу классического свойства».

Предисловие, конечно, было бы поразительным по глухоте и бессмыслице, но поражаться уже не приходится. Я лично давно перестал. Года так с 1983-го примерно.

«Родом из Серебряного века» — это Андрей, разумеется, прав, но именно что «родом». «Проекция развития», экстраполяция Серебряного века. В принципе, перед нами очень характерная по фактуре проза ленинградской «оттесненной литературы» 30-х гг., в первую голову, кузминского круга. Собственно, и на Николева похоже. Только, я бы сказал, совершеннее по фразе. Но, кажется, и некоторые другие техники присутствуют, в том числе, может быть, и некоторые очень маргинальные советские. А иногда ритм фразы напоминает о будущем — о ленинградской прозе 60 гг. Такое опущенное звено…

Любопытные темы для докладов и диссертаций: сравнение со «Спутниками» Пановой, например. По тематике, так сказать. И как иллюстрация антропологической разницы. Или с «Коровой» Гора. В принципе, по развитию стилистики сходное направление со сходными источниками (в несколько другой пропорции, разумеется). Но у Гора, на мой взгляд, мало что получилось. А у Вс. Петрова много что.
А вот еще: «Поэт Сергей Петров и прозаик Всеволод Петров — последнее поколение первого русского модернизма». На самом деле, даже как бы «послепоследнее» поколение. Была бы задача его собрать — из теней, из намеков, из экстраполяций. Тогда бы оно стало действительно последним.