Гениально снят: ракурсы, рамки, тени, азиатские лица… — как в немом кино, что, собственно, и понятно — Протазанов. Красота неописуемая, особенно на лице у девочки, «играющей» (в кавычках, потому что играть она, конечно, ничего не может) Гюльджан. Оно все время меняет объемность — от совершенно плоского к совершенно шарообразному.

Звуковой ряд — какой-то отдельный: этнический бурлеск, перемешанный с провинциальным драмтеатром. Песни чудные поет Свердлин (и вообще подтверждающий тезис о тюркско-хазарском происхождении евреев — он там самый наиприродный азиат). Все разговаривают с каким-либо акцентом, и необязательно узбекским. Прекрасно кричит ишак.

Содержательный план — еще в каком-то месте, совсем уже в отдалении. Точнее говоря, его там просто почти нету. Похоже на то, что этот фильм — первая жертва политкорректности: всё в тексте повести (а все мы ее, конечно, знаем практически наизусть, поскольку она является, наряду с ИиП и «БСШ», третьей частью инженерского Священного Писания), хоть до какой-то степени связанное с мусульманством и возможное к юмористическому истолкованию, просто-напросто изъято. Начиная с того, что у Насреддина отнят титул «Ходжи». Нигде ни разу не упоминается. Самый же характерный пример — знаменитая сцена с ишаком, который в фильме изучает не богословие, а просто грамоту. В жертву принесен даже пуант про «кто из нас лучше знал богословие» — сцена кончается слегка туповато: «Кто-нибудь из нас обязательно умрет — или я, или ишак, или эмир».

Самое любопытное, что вся эта абсолютная несмесимость вроде как уже ничего и не портит. Фильм все равно кажется прекрасным.

Может быть, это уже просто следствие возраста. Не моего, как можно подумать, а возраста фильма. Как почти все старые полотна кажутся хорошими (а от большинства из них современников тошнило), как почти все старые здания представляются прекрасными (а большая часть из них современников возмущала), так, похоже, и с фильмами.

Интересно, что на литературу это, кажется, не распространяется. Хотя… я сталкиваюсь время от времени с людьми, которым все стихи 18-го века искренне кажутся замечательными. Но это скорее происходит от другого: многим кажется, что негладкость или странность языка (и то, и другое, естественно, по сравнению с 19 в.) являются самоценным эстетическим качеством.

строфа (в саду)

сладкой слизью пахнет дым
кладкой глиняной захоложенный
не в упад и невподым
сада клиньями загороженный

а липы дрожат как осины
их накосо сдуты меха
цвéта измерзшейся глины
и изотлевшего мха

антистрофа (в лесу)

горькой гнилью пахнет дым
между голых стволов перевернутый
в неупад и в неподым
доннерветтером передернутый

а сосны ложатся как ели
ужé засыпáть им пора
на гладкой холодной постели
из старого серебра

эпод (в небе)

пресной пылью кружит дым

дрожащий над сизою чащей

кислой прелью виснет дым

просыпанный в воздух бренчащий

льдом золотым-голубым
над лесом и садом летящий

XII, 2006

Угостили модной сигареткой «Американский дух». Модна она среди культурных дам, напуганных антикурительной пропагандой. Считается, что в ней отсутствуют вредные и ненужные добавки — ароматические и поощряющие втягивание (в обоих смыслах).

Ваш корреспондент уже скоро год как не курит, а Ольга Борисовна угостилась.

— Боже! Это же сигареты «Ленинград»! — сказала она, затянувшись с пятой попытки и со всем напряжением шейных и какие там еще в этом деле участвуют мускулов. Пахло тем же. Курение сигаретки продолжалось минут десять…

Можно предположить (и не только на основе одной сигаретки, выкуренной к тому же не мной), что если американцы вообще уберут все «вредные и ненужные добавки» из своей жизни, то у них и получится Советский Союз эпохи развитого социализма.

ПОСЛЕДНЕЕ ОБНОВЛЕНИЕ ГОДА

СТИХИ
Натальи Горбаневской,
Ольги Мартыновой,
Леонида Шваба,
Елены Шварц
и
Олега Юрьева

АЛЬМАНАХ НКХ:
Выпуск 9: стихи Ильи Риссенберга (Харьков), Василия Бородина (Москва), Ольги Кольцовой (Москва), Олега Панфила (Кишинев) и Антона Мисурина (Москва)

В обществе заговорили о парикмахерских.

К изумлению всех присутствующих дам выяснилось, что все присутствующие господа просят подстричь себе брови и даже знают, какие мастера делают это лучше, а какие хуже.

Дамы расходились изумленные, тихие… И я вместе с ними.

«Повесть о Татариновой» Анны Радловой была в 1997 году опубликована вместе со сборником стихов «Крылатый гость» и стихотворной драмой «Богородицын корабль» — в 1-м выпуске «Лотмановского сборника». Все это я в свое время благополучно пропустил, но в прошлом году в швейцарском антропософском издательстве PFORTE вышел двуязычный (т. е. русско-немецкий) сборник Радловой, куда попали только два последних номера, т. е. книга стихов и пьеса. Книжку эту подготовил и перевел на немецкий Александр Нитцберг, и это из всех его многочисленных затей самая, на мой вкус, удачная.

К стихам Радловой я отношусь довольно-таки спокойно, а вот «Богородицын корабль», драма о Елизавете Петровне, ушедшей в хлыстовские богородицы, оставив за себя на троне камер-даму, мне очень понравилась.

А теперь вот получена и «Повесть о Татариновой», руководительнице духовно-скопческой (т. е. без физического оскопления) секты, существовавшей в петербургском высшем свете начала XIX века. И император Александр Благословенный захаживал, но человек он был, как известно, крайне неверный… Впрочем, не в этом дело.

Тут, по сравнению с «Восхищением» Зданевича, проблема совершенно противоположная. Радлова слишком хорошо умеет писать. Чуть-чуть чересчур по-литераторски это все выглядит. Как заказная или написанная в надежде на заказ работа. Как, скорее всего, и было. Но там, где Анатолий Мариенгоф, писатель, вообще говоря, мало даровитый и человек не гораздо умный, по заказу или в надежде на заказ написал свое единственное действительно замечательное произведение — роман «Екатерина», книгу буйную, пеструю, густую и смешную, Радлова сделала добротный и даже более чем добротный кусок ленинградской исторической прозы по системе Тынянова.

Фрагмент Радловой очень хорош — масса тонких мест, несколько изящных описаний, но, пожалуй, «Богородицын корабль», пьеска о Елизавете Петровне, радует меня больше. Там все-таки настоящая дышит дикость (как у Есенина в «Пугачове»), без которой поэзии не бывает и которой — если по-настоящему — в стихах у Радловой, к сожалению, мало.

А у Ахматовой, кстати, много.

Но это меня уже в совсем другую коллизию завернуло.

Любезнейший г-н Ницберг, встреченный в коридоре Франкфуртской книжной ярмарки, выполнил свое любезнейшее обещание: скопировал и прислал прозаический фрагмент Анны Радловой о Татариновой и роман Ильи Зданевича «Восхищение».

Последний сначала слегка раздражал очевидной полуграмотностью и неблизким знакомством автора с русским литературным языком. По речевым, в основном синтаксическим ошибкам и сомнительным словоупотреблениям очевидно было, что язык этот для него, во-первых, не совсем родной, а во-вторых, «социально-чуждый» — т. е. язык «Восхищения» — это язык полуинтеллигентного инородца из провинции.

Потом я ко всему к этому как-то приноровился, и вся речевая подливка стала даже забавлять (хотя она несомненно не преднамеренная — т. е. не стилистическое средство, а фактический гандикап автора, скорее всего, им даже и не осознаваемый).

Примененный мною способ: надо читать с грузинским акцентом. Но не с анекдотическим («Малэнкий, жолтый птыц и т. п.»), а, скорее, с кинематографическим — как у товарища Сталина в поздних фильмах, например, в «Семнадцати мгновениях весны». Тогда все становится на свои места — и ритмически, и синтаксически, и по словоупотреблениям.

В результате — прочитал с наслаждением. Хорошо бы и книжку добыть, но надежд почти никаких — 1995 г. и., «Гилея»… Поручил бы мне кто составить серию «тайной русской классики» — от «Подлиповцев» Решетникова до, скажем, «Летчика Тютчева» Вахтина, чтобы не касаться живущих, — непременно бы включил туда «Восхищение» Зданевича, хотя бы, чтобы обзавестись книжкой. Но человек я реакционных взглядов, поэтому дефисы бы туда все же, как минимум, вставил (там на всю книжку ни единого дефиса — все то, либо, нибудь и кое или вместе, или раздельно — так, видите ли, в первом издании; шнапс-идея наподобие сажинской передачи хармсовской дисграфии).

в № 18 (декабрьском с. г.) журнала «Esquire Russia» помещено сочинение в. п. с. под названием «Рассказ о том, как В. В. Набоков победил Советскую власть» (стр. 106-112).

Поскольку журнал «Esquire Russia» собственной страницей в Интернете не располагает, то заинтересованным лицам предлагается покупать его в соответствующих киосках или же читать вышеназванное сочинение ниже.

Итак:

Олег Юрьев
РАССКАЗ О ТОМ, КАК В. В. НАБОКОВ ПОБЕДИЛ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ
Читать далее →

ЧЕТЫРЕ ДЛИННЫЕ МИНУТЫ
(стихи из романа о попугаях)

1
Четыре длинные минуты
смеялась ласточка во сне (здесь ночи коротки)
и бормотала, и потела под крылом,
потом вздохнула, улетела по делам.

— своим полукругом резали воздух удоды
— (юг),
— творожное утро осталось без даты
— (вдруг).

Четыре длинные минуты
дождь выпускал и прятал коготки,
а чвирик слушал: ла-ла,
музычка с листьев на листья упала,
упала и уплыла (пропала).

— пора открыть, каков он, чвирик:
— нет у него приличного костюма.
— тук-тук, говорит птица, другая отвечает: чирик,
— о чем, правда, думает чвирка?

2
Но в том-то и дело, что чвирик не птица.

3
Он хочет что-то записать,
и рассыпается тетрадь.
Три длинные минуты –
и нет тетради той.

За две минуты – лес распался,
стал хламом, пылью, наготой.
Одной минуты (не) хватило горке крутой,
чтоб в озерцо пролиться высотой.

Чвирик был этой минутой.

4
О чвирик, когда я улыбчивой тенью смущенной
скользну в этот мир, для плоти и крови построенный нами (что странно),
взлетая на склоны деревьев, с их жизнью, в коре заключенной…

О чвирка, не думай об этом, тогда мы оставим эти края.

О чвирик, скажи: без обмана?

Чвирка, о чвирка моя!

Послушали птицы и стали смеяться: хи-хи.

0
И нет минуты этой,
и нет минуты той,
ни третьей, ни четвертой,
ни первой, ни второй.