Новости дней

1. Говорят, двое беглых московских мастеровых изобрели графин, и за тот графин жалует их круль свейский миллионом ефимков. Видать, стекла у них на Стекольне вдосталь было, а чего с тем стеклом делать, ведать глупые свейские немцы не ведали. Теперь будут ведать — графины делать и на Русь продавать.

2. А тем временем на Москве, говорят, принят Генеральный план деконструкции: Храм Христа Спасителя рушить — бассейн строить, гостиницу «Россия» возводить, пятиэтажки обратно ставить. Этим, дескать, московская градская красота восстановится. Гостиницу «Россия» хорошо бы, конечно, восстановить, и сортир у Исторического музея, да и вообще много чего. И воссияет Москва во всей ее прелести и во всем ее уюте, как мы ее знали и любили еще двадцать лет назад — подлинная, не новодельная. На всё на это деньги даст какой-то, говорят, Гельман богатый и могущественный. Одного Гельмана я когда-то, точнее говоря, в 1988 году, слегка знал — милый был человек, молчаливый такой, всё газету «Правда» читал на скамеечке у Дома творчества ВТО в Щелыкове, очень внимательно. Автор знаменитой пьесы «Заседание парткома», которую я смотрел лет за десять до того в БДТ имени тогда еще Горького, а никакого не Товстоногова. Неужели же тот же самый Гельман?

В коротком списке

литературной премии «aспекты», присуждаемой телеканалом ZDF за лучший литературный дебют года, сегодня обнаружился

роман Ольги Мартыновой «Sogar Papageien überleben uns».

Об исторической статье О. Б. Мартыновой

В связи с сегодняшним новозапуском сайта «Открытый космос» обратил внимание и теперь хочу обратить внимание на то, что знаменитая статья Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованная 14.09.09, сегодня же, если не ошибаюсь, перевалила через границу 15 000 посещений. Все мы понимаем, как это много для статьи о некоторых тенденциях в современной прозе.

За прошедший неполный год ситуация в этой самой «современной прозе», конечно же, не изменилась — потому что эта ситуация является результатом объективных социокультурных и даже экономических процессов. Поэтому статья еще долго — к сожалению — останется актуальной.

С другой стороны, статья эта изменила очень многое: назвала своими именами вещи, про которые уже мало кто верил, что они будут названы своими именами. И такие люди вздохнули с облегчением — мир стал для них чуточку менее абсурдным. Таким образом статья это маркировала начало какой-никакой, а самозащиты нормальных людей, запуг(т)анных топоровыми, данилкиными и тому подобными.

А другие люди так перепугались этого поставленного перед ними зеркальца, что заголосили, как оглашенные — и наголосили столько нелепостей, что это уже само по себе маркирует точность попадания. До известной степени — насколько я могу судить (хотя за деятельностью «новых реалистов» специально, конечно, не слежу) — статья и последующая за ней многомесячная «полемика» послужилик известной консолидации описываемых «писателей». Ну и хорошо, если так. Еще смешнее.

Из немецкой литературной жизни

Сегодня объявлено, что роман Ольги Мартыновой «Sogar Papageien überleben uns» включен в длинный список немецкой литературной премии Deutscher Buchpreis (т. е.» Немецкая Книжная премия»), на сегодняшний день самой важной литературной премии немецкоязычного пространства.

Двадцать книг длинного списка выбраны из 148 книг (и предоставленных издательствами рукописей выходящих книг) 2010 года.

Короткий список — в начале сентября. Лауреат объявляется во время Франкфуртской книжной ярмарки, т. е. в октябре.

По ходу чтения: Павел Зальцман, «Щенки»

Я вообще человек не завистливый, а если и завидую иногда, то только себе самому. К сожалению, очень изредка.

Но сейчас — несомненно завидую: вероятно, не больше десятка людей (думаю, это еще очень щедро оценено) имели до сих пор возможность прочитать роман Павла Зальцмана «Щенки» — и «я из тех, кто выбирает сети» (Илья, спасибо!). Роман гениальный — и по прозе, и по образу (пред)(по)революционной России, по сравнению с которым вся интеллигентская и полуинтеллигентская умышленность, пущенная «молодой советской литературой» на разухабистое живописание ужасов и стихий, вся эта «Россия, кровью умытая», вся пильняковщина и даже — боюсь сказать — бабелевщина просто-напросто меркнут. В буквальном смысле меркнут — в ровном и ясном свете безумия, поразившего целый мир. Не только людей, но и животных, не только животных, но и прочую природу: воду, небо, землю.

Я писал уже о Павле Зальцмане, в связи с его стихами, и давал ссылку на посвященный ему сайт. Повторю стихотворение, соименное роману:

Щенки

Последний свет зари потух.
Шумит тростник. Зажглась звезда.
Ползет змея. Журчит вода.
Проходит ночь. Запел петух.

Ветер треплет красный флаг.
Птицы прыгают в ветвях.
Тихо выросли сады
Из тумана, из воды.

Камни бросились стремглав
Через листья, через травы
И исчезли, миновав
Рвы, овраги и канавы.

Я им кричу, глотая воду.
Они летят за красный мыс.
Я утомился, я присяду,
Я весь поник, мой хвост повис.

В песке растаяла вода.
Трава в воде. Скользит змея.
Синеет дождь. Горит земля.
Передвигаются суда.

1936 г.

Повторяю также ссылку на отрывок из романа «Шенки».

Чего я пока никак не понимаю, так это того, что роман начинается в Сибири (в Забайкалье, уточняется на сайте по дневнику Филонова), да это ощущается и по пейзажу, и похоже, что на исходе времен большого голода, т. е. тогда примерно, когда роман был начат сочинением (1932), А продолжается, вместе со всем своим животным и человеческим персоналом, где-то в Молдавии и то ли во время Первой мировой войны, то ли даже, может быть, в революцию пятого года. А может, и во время гражданской войны. Разумеется (если я от волнения ничего особо существенного не упустил), это скорее всего результат неоконченности романа, но, пожалуй, я готов с этиом даже смириться как с особым повествовательным образом, смысл для которого еще надо будет придумать. Впрочем, мне осталось еще около трети объема.

Культурная жизнь

Вчера были на концерте,

Музыка очень покатила, конкретная была музыка. Кстати, по ссылочке один музыковед в законе очень хорошо всё на ее счет изобъяснил в БСЭ. Действительно хорошо, без дураков — коротко и содержательно. На собственное мнение всякий музыковед тоже имеет право, но вполне возможно, что он был с этим мнением несогласен. Были такие специалисты по западной буржуазной культуре — обожали все, что клеймили. Вероятно, музыковед Шнеерсон — человек небезызвестный, соответственно, его коллегам небезызвестно, честный он был обличитель или с фигой (или скрещенными пальцами) в кармане. Нам сейчас это уже неважно. Вернемся лучше на концерт.

Мне, кстати, такая музыка действительно нравится. Друг-конкретист подарил нам недавно свой только что вышедший двойной альбом — мы его два дня крутили безостановочно: живешь, как на даче — все поскрипывает. потрескивает, птички поют, ветер шумит… Там он одно дерево записал, какое оно звуки издает — очень талантивое дерево, между нами, пасторскими дочками, говоря.

Ну вот, а на концерте крутили много разных произведений многих авторов из г. Эссена (это в Рурском бассейне культурный центр, а в нем спецшкола музыкальная, в смысле, высшая школа, для такого рода музык). Мы получили много радости и еще пойдем.

Немножко это всё напоминает, конечно, по принципу любимое искусство советского Самоделкина — походить по лесу, поразыскивать выразительных пней и коряг, найти, а дома на кухне постругать их, поподрезывать, поопаливать, а потом выставить в районном Доме культуры под названием «Берендей», «Настроение» и т. д. Но здесь, конечно, условную звуковую корягу иногда разрубают на мелкие кусочки, если не растирают в труху, а потом склеивают что-нибудь совсем особенного, как, кажется, говорилось в плохом фильме «Интервенция». И все это, несомненно, называется «Трансмутация».

Но сам композитор-конкретист, шастающий по горам и лесам, а также по городам и весям с записывающим устройством и настороженно поворачивающий умные уши в сторону перспективных звуков — отчасти напоминает собирателя коряг.

Без всякого яду можно также сказать, что в известном смысле главным символическим предком-тотемом этой музыки является протекающий кран как источник подачи звука — довольно часто из него всё вытекает, но часто и к нему все сводится (я имею в виду звуковые образы).

Но, конечно, на практике все гораздо разнообразнее и любопытнее.

В общем, полюбил я это музыкальное направление. Кто бы написал такую оперу на какое-нибудь мое произведение, чтобы там играли не скрипки с барабанами, а сухие деревья и кипящие чайники. Но чтобы пела непременно оперная певица поперек себя шире, прижимающая к сметанному декольте булки-руки. Но где ж такую сейчас возьмешь — везде непотребно тонкие-звонкие Нетребки. Ну разве что какие слегка в теле бывают еще в провинциальных театрах.

Вообще, опера по какому-нибудь моему сочинению — моя древняя мечта. Пара знакомых композиторов начинали сочинять, но как-то не сложилось. Может, к конкретистам попроситься? Но сочиняют ли они оперы?

В только что открывшемся

февральском номере журнала «Октябрь» обсуждение вечной статьи Ольги Мартыновой.

Не стану обсуждать, кто что сказал: читайте сами, если кому интересно.

Хочу заметить только одно. Среди прочих «обсуждающих» перечислен Вадим Левенталь, по моим наблюдениям, буратино на подхвате у Топорова. Приглашать такого рода персонажей пообсуждать эту тематику — это все равно, что приглашать бледную спирохету на конгресс по проблемам сифилиса. Естественно, она придет и расскажет, что твердые шанкры есть идеал стремлений. Они бы еще Топорова с Данилкиным и прочих пригласили «пообсуждать». Это еще более жирные спирохеты. Или даже уже шанкры.

Иногда кажется, ничто уже не может удивить в этой «литературной жизни», но всякий раз что-нибудь удивляет по новой. Но уже слабо. С каждым разом все слабее.

К попытке

реабилитации понятия «постмодернизм», предпринятой Владиславом Кулаковым

Простите, Влад, что не комментарием, а здесь — мне захотелось сохранить эти несколько слов у себя в журнале. Может быть, пригодятся когда-нибудь.

Мы как-то уже говорили с Вами об этом — мне кажется, Вы умножаете без нужды количество значений слова «постмодернизм», которых существует и так несчетное множество. И тем как бы умножаете путаницу, в которой все же никто не заинтересован. Наоборот, мне кажется, сейчас как никогда необходима ясность членений — кто где, кто что и кто кто.

Когда-то я поставил эпиграфом к своей повести «Гонобобль и прочие» несколько препарированную цитату из Главмещанина: «…чтобы объединиться, мы… должны решительно размежеваться».

Так вот, я полагаю, что значительное количество наших нынешних неприятностей происходит от того, что естественный процесс размежевания был остановлен и даже направлен в обратную сторону «перестройкой» и всеобщей неразберихой первой половины 90-х гг.

Но вернемся к «постмодернизму».

Назвать можно все что угодно всем чем угодно, но для этого нужно, чтобы большинство, или, по меньшей мере, существенное количество разумных людей с этим согласилось. В данном случае это чрезвычайно маловероятно. Я, по крайней мере, не соглашусь, если считать меня разумным человеком.

И с чем я, конечно, ни в коем случае не соглашусь — как если не изобретатель, то по крайней мере один из ранних и усердных употребителей понятия «новый или второй модерн» — с тем, что это может быть синонимом «постмодернизма» (или наоборот).

В том смысле, какой я в это вкладываю, второй модерн — это еще одна попытка осуществить исторически недоосуществленное на новом антропологическом материале — т. е. на нашем. Просто-напросто вследствие уничтожения тем или иным способом носителей культуры «первого модерна».

Это соответствует и реальному цивилизационному уровню советского общества 60-70 гг. — ни в коем случае нельзя сказать про него, что в нем был изжит или изживался какой-то «модерн», понимаемый и как состояние общества и культуры, и как его отражение в искусствах — в нем, наоборот, по мере сил и очемь отрывочно, изживался «второй 19 век», каким была (и до самого конца, который, к сожалению, еще не наступил) осталась советская культура.

В этом же, собственно, и смысл советской культурной революции 30-х гг. — в восстановлении «домодерна».

Получается вполне логично, не правда ли? — после» второго XIX в.» наступает (наступает, наступает и все еще наступает и, конечно, не может окончательно наступить) «второй модерн».

Некрасов был совершенно прав, говоря о том, что постмодерн — это не литературное направление, а состояние человека и культуры. Но этого состояния и в конце 80 гг. не было и быть не могло, тут он, с моей точки зрения, ошибался, если я правильно понял смысл высказывания по приведенной цитате.

Мне кажется, Вы ищете понятие, способное на теоретическом, а не на литературно-историческом уровне объединить различные направления неофициальной культуры.

Мне кажется:

а) «постмодернизм» для этого совершено не годится
и
б) мы еще недоразмежевались и в этом смысле. Т. е. сначала следовало бы осознать и назвать, чем и как отличаются — по сути, по культурному смыслу, по природе, по происхождению — такие явления неофициальной культуры 50-60 — 70-80 гг., как, например, «лианозовская школа» и «круг Бродского» (или Аронзон как отдельное явление) — называю сходу, просто для примера. Все эти явления были искусственно, силой социально-политических обстоятельств поставлены в сходное положение по отношению к господствующей культуре, но они, с моей точки зрения, имеют много принципиальных генеративных и социокультурных различий. Только после подробного изучения этих различий можно начинать искать объединяющие надуровни — таково мое глубокое убеждение.

Библиографическая служба НКХ извещает

о новом и в свете дискуссий последнего времени чрезвычайно важном, на мой взгляд, эссе М. Н. Айзенберга. Кажется, культура всё же пытается себя защитить от Х. Грянувшего. А еще несколько месяцев назад казалось, что все, капитулировала.

Выдающееся достижение журналиста-передовика

Счетчик на странице сайта OpenSpace.ru, на которой размещена статья Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», показал сегодня 10 000 посещений.

Не знаю, полагаются ли автору статьи премиальные (было бы неплохо) и медаль десятитысячника (было бы мило, повесили бы туда, куда вешают такие медали), но в высшей степени примечателен такой устойчивый интерес к статье, сформулировавшей вещи, более или менее ясные и очевидные, в том числе и даже особенно для самих персонажей статьи (не скажу героев, потому что речь идет скорее о примерах общих тенденций).

Блистательно описал это положение вещей Валерий Вотрин:

Ольга Мартынова написала хорошую статью, в которой попыталась обрисовать проблему возрождения соцреализма в современной русской литературе. Этой статьей Ольга Мартынова выдала государственную тайну. Так бывает у нас. Некий физик, пользуясь открытыми источниками, печатает в зарубежном реферируемом журнале статью, и его за нее сажают в тюрьму, потому что открытые источники пользовались закрытой информацией. Некий журналист пишет о затопленных подлодках и прочих гадостях на морском дне, оказавшихся там не по своей воле, и его закрывают за разглашение на срок, определенный действующим законодательством. А ты не пиши про то, что всем и так хорошо известно. Ольга Мартынова написала о ползучей чумке соцреализма, поразившей в последнее время ряд молодых, здоровых и, что самое печальное, пишущих людей, которые передали ее определенному кругу своих читателей (соцреалистическая чумка успешно передается через книги и публикации в толстых журналах). Указанные читатели упорно не желают лечиться, да еще считают, что новый соцреализм — это хорошая литература. Но в нашей стране прекрасно известно, что соцреализм был, есть и остается дерьмовым чтивом, только говорить об этом, как о всякой гостайне, принято только начерно и шепотом.

И интерес к этим «открытым сведениям» не стихает уже больше трех месяцев, что символизируется даже не только и не столько сегодняшним показанием счетчика (надеюсь, никто не заподозрит меня или автора статьи в серьезном отношении к таким вещам), но и тем, что обсуждение, я бы даже сказал, переживание этой статьи продолжается.

Не ждал от себя, что смогу это сказать, но знаете, что? — вся эта история с «загробной победой» представляется мне «положительным явлением» нашей скорбной литературной жизни. И даже не потому, что нашлось так много (неожиданно много!) людей, для которых эта статья оказалось «нечаянной радостью», потому что просто-напросто сказала то, что они уже не надеялись услышать. А скорее из-за истерики в «стане победителей».

Казалось бы, чего волноваться — где-то в какой-то «никому в России не известной» газете «некая Мартынова» оповестила своих читателей как о свершившемся факте о том, что «действующие лица и исполнители» статьи, казалось бы, совершенно открыто признают своей целью — о восстановлении даже не в правах, но в качестве доминирующего типа литературы и сознания советского цивилизационно-культурного комплекса. Радовались бы! Но, видимо, что бы ни придумывали они себе сами и что бы ни подкидывали им в качестве объяснений и оправданий полуинтеллигентские холуи, унаследовали они вместе со всем этим цивилизационным комплексом и неотрывно присущее ему даже не чувство, а знание собственной культурной и литературной неполноценности. Это знание в свое время разъело изнутри и «настоящую», не в пример могучую и институционализированную советскую литературу, а уж эти… — лопнут, как миленькие! И только известно какие крохи по ветру полетят. И, может быть даже, мы это увидим. Но это, конечно, большой оптимизм с моей стороны.