Тут у нас во Франкфурте, пишет местный выпуск газеты «Бильд» (здесь для читающих по-немецки), на этих выходных состоялось — точнее, не до конца состоялось — инсценированное чтение любимой и популярной в немецком народе эпопеи «Москва — Петушки». Немного по Хармсу оно не состоялось, тоже очень любимому немецким народом.

Наскоро перевожу из газеты:

В программе «Москва — Петушки». 80 зрителей в «боксе» (студийная сцена франкфуртского гортеатра) предвкушают встречу со звездами театра, кино и телевидения (не называю — вы их все равно не знаете). Они сидят на металлических стульях и страшно серьезно (если калькой с немецкого: «с пивной серьезностью», bierernst) смотрят на публику. А потом берутся за бутылки и наполняют стаканы. Но вместо воды в буылках на этот раз действительно водка! Артисты действительно всерьез отнеслись к своему тексту!

КАК ЖЕ ОТЛИЧИТЬ ШПИОНА И ДИВЕРСАНТА САНТА-КЛАУСА ОТ РУССКОГО ПАТРИОТА И ДРУГА ДЕТВОРЫ ДЕДА МОРОЗА?

Как увидишь ты колпак –
Будь уверен: это – враг!

Полностью — под загибом. Рекомендую выучить наизусть!
Читать далее →

Какие-то — назвались ГРУЗДЯМИ, полезли в кузов. Пришлось отбросить.

Противные грибы, жалкие и наглые — пузатые, белые, желтые, мокреющие, синеющие, лиловые. Млечники, одним словом. Можно засолить — раньше казалось: ничего. А теперь привкус такой металлический ощущается. Волокнисто и жидко. И на зубах поскрипывает… Порода, что ли, окончательно попортилась?..

Единственный, как известно, выход — замочить. После этого можно и пожарить когда-нибудь, если кому очень надо. Потом, когда ничего лучшего не будет. Моченые, они в бочке хорошо лежат. Воняют только очень.

Нет, я всё же с годами пришел к совершенно определенному выводу: РЫЖИК лучше, чем ГРУЗДЬ.

поздравляю с Днем Военно-морского флота, главным литературным праздником России!

Обоснование я уже когда-то приводил, оно не изменилось:

День ВМФ — главный литературный праздник России! Потому что без Военно-Морского флота Московское царство никогда бы не превратилось бы в петербургскую Россию, без него не было бы ни Ломоносова, ни Пушкина, ни Тютчева, ни Блока — один сплошной протопоп Аввакум. Это еще в лучшем случае. А в нелучшем случае — бесконечное провинциальное польское нытье, переваливающееся с силлабы на силлабу, как хромая утка.

Виват

…а у нас тут, кстати, неподалеку совсем — на Данцигской площади, у самого что ни на есть Восточного вокзала открылся книжный магазин с латино-кириллическим наименованием «KniЖnik», и мы туда пошли, значит, недавно, чтобы купить переводчику Петеру Урбану на день-рожденье книгу-словарь или, точнее, книгу — словарную статью «ХУЙ» какого-то Плуцера-Сорного или наоборот, но не в этом, конечно, дело. Ту книгу я перед дарением перелистал и даже предисловия освоил, одно из которых — первое и установочно-научное — написано, по всей очввидности, не иначе как самим героем исследования — стихийным фрейдистом-подстольшиком.

Но мы сейчас не об этом. Книжечка-то давняя и просто случайно подвернулась как уместный курьез под огурчики-помидорчики, ополяченную водку «Парламент» и прочее латино-кириллическое столоверчение.

Мы сейчас о том, что в подарок не Петеру Урбану, а себе было нами куплено некоторое количество толстых-претолстых книг, из того, знаете ли, сорта книг, что внешней своей красотою напоминают пуще всего прочего шоколадно-вафельные торты производства Харьковской кондфабрики с красивым украинским названием «Рандеву» или «Аллегро» — золотенькие надписи с завитушками по чему-нибудь густому и темному. И блескучая картиночка по середине, изображающая нечто красивенькое. По весу — если их на ладони взвесить — совершенно очевидно, что нет, не имеют, не могут иметь эти книги внутри себя, между обложек этих своих шоколадно-вафельных, ничего, кроме легкого московского, с Шубинского примерно переулка, воздуха — т. е. являются типичными выставочными издательскими макетами. Тем не менее, при раскрытии между картоночками с картинкой и золотинкой оказывается некоторое толстое количество страниц текста, набранного несколько преувеличенным шрифтом (что, впрочем, неплохо, хотя делалось вряд ли из сострадания нашему утомленному десятилетиями зрению). В общем, как бы и не книги это, а некие особые продукты новейшего российского книгоиздания — шоколадно-вафельные эксмомакеты, ШВЭКСы.

Но мы их несколько штук всё же закупили, поскольку«Эксмо» этому, естественно, до феньки дверки, какие воздухи задувать в шоколадно-вафельные коробочки — всё равно купят. А не купят — и всё равно! Никаких других издательств всё равно ведь скоро не будет, да уже практически нет, одно сплошное эксмо, провиденциальной задачей которого является — не раскрою особой тайны, да и не тайна это никакая! — полное уничтожение всякого книгоиздания. Однажды, в некий день — назовем его «Х», какой-нибудь Главный Эксмист отложит рубильник и все широко расположившиеся между шоколадно-вафельными картонками буквы всех на свете ШВЭКСов одновременно исчезнут — сотрутся.

Вероятно на сходняках наследников Госкомиздата еще окончательно не решено — появится что-нибудь шоколадно-вафельное вместо них или же вообще ничего не появится — одни останутся пустые страницы. Или даже и они растворятся. Признаться, я иногда не без содроганья заглядываю в купленные на Данцигской площади ШВЭКСы — есть ли там еще буквы внутри? Хоть и понимаю: рано, пока еще рано.

Скоро, вероятно, но, вероятно, еще не сейчас. Или?

Впрочем, это несколько другая коллизия, отвлекаться на которую мы сейчас не будем.

Пока буквы не исчезли, мы их осторожно читаем. И осторожно о них пишем.

Нам бы вообще-то писать надобно колонку про Пу Сунлина, а за ним срочно про Бунина, а мы завтра, пожалуй, про Юрия Коваля напишем и про «Суер-Выер» его. Если. конечно, не отвлечемся на Пу Сунлина.

1. А мне сегодня в Урбано-Шампанском госуниверситете в библиотеке на девятом с половиной этаже электрической силой разъехали сдвинутые для экономии места стеллажи и извлекли книгу «Переписка Вильгельма II с Николаем II» 1923 года издания («Центроархив») с предисловием М. Н. Покровского. И выдали на дом.

2. И еще один внутренний праздник: на вчерашнем занятии разбиралось стихотворение Введенского «Элегия», и я вдруг понял, что значительная часть его представляет пересказ своими и не очень своими словами стихотворения Лермонтова «Дума» («Печально я гляжу на наше поколенье…»). Через 102 года (жалко, конечно, что не через 100 — «Элегия» написана в 1940 г., а «Дума — в 1838). Понятно, что там еще встречается и Державин, поскольку это у нас одическая элегия или элегическая ода, и пушкинское время, погоняющее телегу, но стержень всё же — «Дума».

Все это, вероятно, и без меня известно. Я скоро уже четверть века читаю «Элегию» Введенского — несомненно, одно из величайших стихотворений, когда-либо написанных по-русски, и ни разу не испытывал внутренней потребности понимать ее на этом уровне. Мне и так было хорошо. Что, впрочем, касается и предпредыдущего занятия — т. е. «Звукоподобия» Вагинова. Вероятно, при необходимости разделить это чувство с кем-нибудь, возникает и другой способ чтения.

Но сейчас я думаю о другом — о выборе от/перерабатываемых текстов (и не только у Введенского, но и у Олейникова и, в меньшей, кажется, степени, Хармса): в рамках гимназической программы, огрубленно говоря. В сущности, речь даже идет не о текстах, а о напевах — о том, что гудит в голове. Очень хорошо это видно (слышно) у Олейникова, когда из напева «На заре ты ее не буди» получается «Ботанический сад».

И т. д.

Завтра — Александр Ривин и Геннадий Гор.

Ривин, кстати, с удесятеренной силой писал «на напев». Только напев у него был не из курса гимназии Лентовской, а «Капитан, капитан, улыбнитесь» («Кус ин тухес — это флаг корабля»).

Нижеприведенные цитаты встречаются в качестве «рекламного вброса» на самых разных форумах и принадлежат, несомненно, к самому прекрасному из когда-либо порожденного человеческим гением. Каждая фраза здесь — «фраза дня»!

Отправляясь (завтра с утречка пораньше) на Луну (как известно, Америка находится на Луне, впрочем это тайну я уже раскрывал любознательным читателям), не могу не поделиться нечаянной радостью:

Повсеместный упадок рода человеческого затронул и ариев, и в связи с этим в их обществе сформировались три глобальных психотипа, различавшиеся по степени удалённости от первоначального идеала. Эти психотипы составили три главные общественные страты, или же сословия и обозначались словами хохол, холоп и холуй.

К хохлам принадлежали люди, в наибольшей степени сохранившиеся как изначальные хора. Главным внешним отличием этих людей была правильно сформированная яйцеобразная голова, расширенная в верхней части, с высоким лбом и хорошо развившимся мозгом. Такого отличия не всегда оказывалось достаточно, но это было главное отличие, без которого обо всём остальном не имело смысла говорить. Потому что сам тип мышления, тот его тип, который является высшим, мог появиться только в достаточно анатомически сформировавшейся голове.

<...>

Как в недалёкое ещё прошлое наши предки определяли наиболее достойных людей? «Гляди, дабы чело было высоко, да взор ясен». Вот это хохлы и есть. Высокое чело и ясный взор.

<...>

Холоп был человек труда, доброкачественный обыватель, на котором держался «добробут» арийского общества. Холопов у ариев было подавляющее большинство населения, это были работники-общинники, составлявшие костяк арийского общества.

<...>

В болгарском разговорном языке слово луй сохранилось до сих пор и означает мужской половой член. То есть, дословно холуй это хреновый человек, а по смыслу, который вкладывался в значение этого слова, это низменный человек, человек, одержимый низменными страстями и, в первую очередь, похотью. Именно похоть овладевает низменными натурами более всего и действует и на них самих, и на окружающий мир развратней всего, разрушительней всего, поэтому таких людей так и называли – человек полового члена.

<...>

Поэтому в арийском обществе холуёв держали в строгости и жестоко наказывали за любую их нездоровую активность, вследствие чего они были весьма скромны и даже благодарны обществу за то, что оно вынуждает их держать себя в руках.

Читайте на здоровье, пока мы летим на Луну. Но не забывайте следующего: автор «Русской (арийской) доктрины» , Олег Игоревич Федоров, по его собственному признанию, «не бесплотный дух»:

… я не бесплотный дух, и я нуждаюсь в средствах. В средствах и на то, чтобы жить, и на то, чтобы развивать наше общее русское дело. Поэтому мы заключаем с Вами договор: Вы получаете бесплатно книгу, а деньги переведёте мне после её прочтения, и переведёте только в том случае, если книга Вам понравится. Этот договор мы заключаем в духе лучших традиций русского народа – наше с Вами слово крепче любых подписей. Фактом чтения моей книги Вы своё слово произносите.

Далее вы обнаружите банковские реквизиты многих киевских банков, на которые вы можете отправить свой скромный лепт в любой удобной вам валюте.

Жил-был Буся Гольдштейн. Он чудо как играл на скрипочке и сидел на коленях у Сталина (точнее, на одной коленке — на другой устроилась маленькая хлопчатница Мамлакат).

И жил-был Миша Гольдштейн — его родный брат и величайший аферист в истории советской музыки, автор 21-й симфонии Овсянико-Куликовского и альтового концерта Хандошкина.

Оба были двоюродными братьями моего отца.

Историю, вкратце и с некоторыми расхождениями изложенную по этой ссылке —

‘Овсянико-Куликовский — Симфония №21’ — Мравинский —

я знаю с детства, у нее есть ответвления, варианты и продолжения — впрочем, ее многие знают. В том числе друзья мои с детско-юности (слышишь, Аркадий Яковлевич?). А вот симфонии Овсянико-Куликовского мне слышать не доводилось ни разу — там же ее можно скачать, чем мы сейчас и занимаемся. Может, и до Хандошкина когда дело дойдет…

И вообще сайт замечательный, если кто любит редкие и забавные записи. Большое спасибо Виктору Александровичу Бейлису за наводку.

P. S. Там еще прекрасный первый комментарий некоего «Геннадия Ивановича», не взрыв, но взрыд:

«Боже, неужели вся русская классическая музыка состоит из подделок еврейских «композиторов»?»

Мужайтесь, Геннадий Иванович. Давайте так договоримся: будем считать Овсянико-Куликовского и Ивана Хандошкина по месту жительства скорее украинскими композиторами. Как таковые они и подделывались. Если Вас это утешит, конечно…

22 января в 16 часов в Большом конференц-зале Пушкинского Дома состоится юбилейный вечер, посвященный столетию со дня рождения Эльги Львовны Линецкой. На вечере выступят сотрудники Института и переводчики – коллеги и ученики Э. Л. Линецкой. Они поделятся своими воспоминаниями и будут читать как переводы Эльги Львовны, так и собственные работы. Приглашаются все желающие.

Ольга Мартынова: Об Эльге Львовне Линецкой, к столетию со дня рождения (22 января 1909 года, Петербург)

Лет тридцать назад по городу ходило bonmot одного мерзавца: Эльга Львовна Линецкая-де учит своих учеников пользоваться ножом и вилкой, но не кладет им на тарелку мяса. Поэтому-де, когда мясо им все-таки достается, они начинают рвать его руками.

Мерзавец так объяснял своим ученикам, что он гораздо лучше, потому что он умеет доставать работу, вылизывать ее своим косным языком из-под московских доброхотов, поэтому надо терпеть его хамство, невежество и бессмысленность. В этом, собственно, и состоит учение. Кто не будет терпеть, ничего от него не получит.

Собственно, он и учил сразу рвать руками. Удивительно, что никто тогда, кажется, этого не сказал. Не ему, конечно, — люди, опасавшиеся замараться, и тогда с ним старались не разговаривать — а просто, для себя, для ясности…

Это советское хамство, к тому моменту уже почти полностью заместившее нормальные человеческие и профессиональные отношения, даже и не предполагало — не предполагает и теперь! — что у людей могут быть абстрактные интересы, бескорыстное желание что-то узнать и что существует человеческое общение, не целенаправленное на какую-либо непосредственную выгоду — материальную или карьерную.

Сегодня, когда труд переводчика больше не обеспечивает относительно привилегированного положения в обществе и оплачивается более чем скромно (т. е. менее чем скромно), как это происходит и вообще во всем мире, упомянутый выше мерзавец занятием этим не особо интересуется и пошел гадить куда повиднее.

Я не очень интересовалась переводом в те счастливые времена, когда я посещала семинар Эльги Львовны. Я интересовалась Эльгой Львовной. И это ее, кажется, вполне устраивало. …Но как же она радовалась, когда ей удавалось договориться для своих учеников о каком-нибудь заказе! Как перечитывала по многу раз все наши переводы, как волновалась, когда мы читали на секции! В ней было трогательное, почти детское воодушевление, хотя, конечно, и она понимала, что не это главное…

… Нет, никакие, конечно, не были это ни нож и ни вилка — скорее, это были музыкальные инструменты, на которых Эльга Львовна учила играть. А играть или не играть — это уж каждый решает сам! А музыка – ну кто станет ее рвать руками!? И – в логике нашего мерзавца – кому она вообще нужна!?

Сегодня я особенно остро осознаю, как драгоценно было ее общество, возможность с ней разговаривать, бывать у нее в гостях, говорить с ней о стихах. Но это я понимала и тогда. А вот о чем догадалась я не так давно, став все-таки отчасти переводчиком, чего никогда не собиралась и уж меньше всего «в обратную сторону», т. е. с русского на немецкий (в соавторстве с замечательными немецкими коллегами)! Поняла я вдруг, что умею играть на ноже и вилке, что меня этому научили! Это был как бы подарок от нее, через столько лет снова найденный и оцененный. И, может быть, самое время сказать: «Эльга Львовна, спасибо!»

В воскресенье 14 декабря в 17:00

в Большом зале берлинского Дома литературы по адресу Fasanenstraße 23

состоится вручение премии им. Ивана Тургенева «за выдающиеся достижения в художественном переводе русской литературы»

Петеру Урбану.

И Ваш корреспондент будет там и зачитает отрывки из похвального слова, которое в полном виде и на обоих языках вы найдете в неземной красоты буклете, выпущенном по этому поводу.

Впрочем, буклет можете и не искать — вот оно:

ПЕТЕР УРБАН, ПОГОНЩИК СТОЛОВ

1.

Больше всего Петер Урбан напоминает (чисто внешне, конечно) не знаменитого немецкого литератора (каковым, несомненно, является), а русского мастерового, уютно усевшегося нога на ногу на чурбачке и смолящего цигарку, покачивая верхней ногой.

Это он так сидит на ярмарочном стенде издательства «Фриденауэр Прессе» — когда во Франкфурте книжная ярмарка. Остальное же время Петер Урбан живет практически в лесу, на маленьком хуторе в местности под названием Фогельсберг, Птичья гора, но колесу отнюдь не молится, а безостановочно переводит.

Перевел, кажется, всего Чехова (и продолжает переводить: сейчас готовится полное собрание сочинений — первое полное собрание сочинений Чехова за пределами России). Перевел «Героя нашего времени». «Горе от ума» перевел. Тургенева. Островского, Гончарова, Бабеля… Практически всю прозу Пушкина. Большую часть Хлебникова. Всего, кажется, Хармса. «Москву—Петушки», наконец! Хочется сказать: всё перевел!

Нет, всё не перевел, но намерен. Читать далее →