В воскресенье 14 декабря в 17:00

в Большом зале берлинского Дома литературы по адресу Fasanenstraße 23

состоится вручение премии им. Ивана Тургенева «за выдающиеся достижения в художественном переводе русской литературы»

Петеру Урбану.

И Ваш корреспондент будет там и зачитает отрывки из похвального слова, которое в полном виде и на обоих языках вы найдете в неземной красоты буклете, выпущенном по этому поводу.

Впрочем, буклет можете и не искать — вот оно:

ПЕТЕР УРБАН, ПОГОНЩИК СТОЛОВ

1.

Больше всего Петер Урбан напоминает (чисто внешне, конечно) не знаменитого немецкого литератора (каковым, несомненно, является), а русского мастерового, уютно усевшегося нога на ногу на чурбачке и смолящего цигарку, покачивая верхней ногой.

Это он так сидит на ярмарочном стенде издательства «Фриденауэр Прессе» — когда во Франкфурте книжная ярмарка. Остальное же время Петер Урбан живет практически в лесу, на маленьком хуторе в местности под названием Фогельсберг, Птичья гора, но колесу отнюдь не молится, а безостановочно переводит.

Перевел, кажется, всего Чехова (и продолжает переводить: сейчас готовится полное собрание сочинений — первое полное собрание сочинений Чехова за пределами России). Перевел «Героя нашего времени». «Горе от ума» перевел. Тургенева. Островского, Гончарова, Бабеля… Практически всю прозу Пушкина. Большую часть Хлебникова. Всего, кажется, Хармса. «Москву—Петушки», наконец! Хочется сказать: всё перевел!

Нет, всё не перевел, но намерен. Вот, говорит, начал «Мертвые души». Добычиным занимается. Говорит, всю русскую литературу, в сущности, надо бы перевести заново… И мечтательно пыхает самокруткой себе под руку — как мы когда-то пускали под руку дым, сидя на запятнанных подоконниках «Сайгона», стоячего кафе на углу Невского и Владимирского, где в 70-80 гг. с «маленьким двойным» из венгерского эспрессо-автомата OMNIA топталась большая часть ленинградской неофициальной литературы и живописи, не говоря уже о театре и разговорном жанре…

Курить там было воспрещено, так же, как теперь на Франкфуртской книжной ярмарке — но если человек весь год работал, то имеет же он право на перекур?!

Знает ли Урбан (он знает, я ему говорил! – а знаете ли вы?), что ландшафт гессенского Фогельсберга удивительно напоминает в иных ракурсах Псковскую область? — район Пушкинских гор, Михайловское и Тригорское: плавные наклонные холмы с золочеными лугами. Точнее: зелеными с золотым подшерстком. Земля, состоящая из животов и грудей. И темно-синие, поверху золотисто-задымленные щетки лесополос. Даже местные люди попадаются навстречу довольно-таки похожие на михайловских и тригорских — маленькие, сухонькие, смуглые, в резиновых сапогах и часто с бакенбардами. Почему в Михайловском и Тригорском крестьяне все как один похожи на Пушкина — можно еще догадаться. Но на гессенской Птичьей горе отчего же?

2.

Петер Урбан — мастеровой только с виду, литератор по званию, а по роду занятий он, скорее всего, крестьянин. Петер Урбан разводит столы. Письменные, разумеется.

На улицу столы не выпускают, чтоб не разбежались, никого не затоптали и не переломали себе ножек — столы воспитывают дóма. В умытом ясном сумраке они разбрелись по огромному тихому дому, у каждого свое стойло, свой угол, свое окно. Дом тихо под ними потрескивает и поскрипывает, потому что это грузовые столы.

На них перевозят тяжелых писателей.

На одном – Жуковского, на другом Чехова, на третьем Гоголя, на –дцатом — Даниила Хармса, на–дцать пятом — Леонида Добычина. Не зря же сказал кто-то: «Переводчик – перевозчик». Не знаю, любой ли переводчик действительно перевозчик, но Петер Урбан – несомненно. Стало быть, и извозопромышленник, столопогонщик. На своем горбу и на горбах своих столов он перевозит русские книги (и сербские тоже, но мы-то сейчас о русских) в немецкий язык, в немецкую литературу.

3.

Занимается он этим уже больше сорока лет (точно: 41 год, если считать с 1967, когда во франкфуртском издательстве «Зуркамп» вышел Велимир Хлебников (Velimir Chlebnikov, Dossier: Texte, Gedichte, Frankfurt am Main, Suhrkamp Verlag, Kursbuch 10), создал «своего» Чехова, «своего» Лермонтова, «своего» Пушкина, едва ли не полностью заменивших «чужих» Чеховых, Лермонтовых и Пушкиных в той ожесточенной позиционной войне «на вытеснение» (с предшественниками и современниками), которой является всякий великий переводческий труд.

Он привел — привез на своих столах! — и новые книги, новые имена, которые навсегда теперь будут связаны с его именем. В первую очередь, конечно, речь идет о Данииле Хармсе, ставшем в немецкоязычном пространстве — не без решающего участия Урбана! — своего рода «потайным классиком». Но и первоначальным знакомством с такими выдающимися, до сих пор еще недостаточно оцененными здесь авторами, как брат-диоскур Хармса, гениальный Александр Введенский и один из самых драгоценных (если не самый драгоценный) русский прозаик ХХ века Леонид Добычин, немецкий читатель обязан именно ему, Петеру Урбану.

Можно быть уверенным, что «первоначальным знакомством» дело не ограничится — с мастерством мастерового, упорством крестьянина и предприимчимостью предпринимателя он сделает все, чтобы эти дорогие нам имена зазвенели и по-немецки.

Потому что великий переводчик это не просто тот, кто хорошо или очень хорошо переводит те или иные сочинения (от случаю к случаю это может и не великий переводчик, и невеликий переводчик, и вообще даже не переводчик), великий переводчик (а Петер Урбан — несомненно великий переводчик!) становится постепенно воплощением, образом литературы, которую переводит.

В таких случаях возможно и даже неизбежно определенное ограничение этого образа, некоторое его искажение «под собственную оптику», под собственные, личные вкусы и предпочтения, под собственный слог и склад… Ничего не поделаешь, таковы правила игры.

Справедливости ради надо заметить, что такое «единоличное овладение» почти никогда не бывает полным и стопроцентным, поскольку конкуренты отчаянно сопротивляются, да и чисто теоретически совершенно необязательно, чтобы на каждый отрезок времени имелся только один-единственный великий переводчик с того или иного языка.

Петер Урбан любит русскую классику (и видит ее совсем не так, как предшественники — острее, жестче и четче), Петер Урбан любит русский авангард и петербургский поздний модерн, а недавно открыл для себя ленинградско-петербургскую литературу второй половины ХХ века, т. н. «второй модерн». Несомненно — те, кто получают русскую культуру «из рук Урбана», в самую первую очередь и самым крупным планом видят именно эти «составные части», слышат именно эти голоса. Что лично меня чрезвычайно радует, так как и для меня это лучшее и важнейшее в русской литературе. Но вполне допускаю (и даже знаю), что могут существовать и отличные точки зрения.

Конечно, всё, что делает Петер Урбан (как и любой другой замечательный переводчик — перевозчик литературных грузов), он делает «не для нас, а для себя» — для немецкого языка, для литературы на немецком языке, для расширения кругозора собственной культуры, для углубления ее дыхания. Русская литература осталась бы великой литературой и если бы ее не переводили, в этом надо отдавать себе отчет! — но, само собой разумеется, мы рады, когда в мире увеличивается количество любви к нашей культуре и мы надеемся, что вместе с тем увеличивается и мера ее понимания (что далеко не всегда одно и то же).

4.

Сделанного Петером Урбаном было бы вполне достаточно для признания его колоссальных литературных заслуг (да они и признаны — не буду перечислять премии и отличия, достаточно вспомнить, как кивают люди, как немедленное воспоминание появляется у них в глазах, стоит назвать его имя: «А-а, Петер Урбан — это Чехов, это Хармс, это…»), но вот недавно Урбану выпала на долю редчайшая для переводчика вещь — одному из его столов удалось вернуться с грузом в страну отправления, и эта история требует особого, пусть и краткого описания.

Вот как это было: на Франкфуртской книжной ярмарке 2006 года я заглянул по обыкновению на стенд издательства «Фриденауер Прессе» (см. выше: уютно… на чурбачке… с цигаркой… и т. д.), и Петер Урбан со всей присущей ему убедительностью и убежденностью сообщил, что открыл-де великого писателя, «последнего обэриута» Геннадия Гора и к следующей ярмарке выпускает одновременно две его книги — ранней прозы и блокадных стихов.

Честно говоря, я ему тогда не слишком поверил. Геннадий Гор — имя известное: милый и приятный ленинрадский писатель-фантаст 60-70 гг., коллекционер авангардных и наивных картин, трогательный (по воспоминанием знавших его) человек, но чтобы уж прямо так великий писатель? Особенно великий поэт? Вообще никогда не слышал, чтобы Геннадий Гор писал стихи! Оказалось, писал.

С 1942 по 1944 год, в блокадном Ленинграде, он написал книгу стихов, которые потом никогда никому не показывал, и лишь после его смерти в 1981 г. они, усилиями наследников, стали очень медленно выплывать из потайного ящика. Выплывали очень долго и довольно безуспешно — видимо, время их еще не настало.

И вот, несколько лет назад Петер Урбан заинтересовался ранней прозой Гора, а «в нагрузку» получил от наследников и эти стихи. Девяносто пять стихотворений «Блокады» (название дано публикатором и, думаю, должно навсегда остаться за этой книгой, хотя бы из благодарности к Урбану) — единственное свидетельство трех лет существования Геннадия Гора «по ту сторону существования», в блокадном Ленинграде.

Осенью 2007 года обе книги вышли. Вот тебе (т. е. мне, конечно) наука — наука не торопиться с суждениями: «Блокада» Гора состоит из более чем поразительных стихов — поразительного звукового, изобразительного, образного и любого другого стихотворного качества.

Распространившись по русским литературным блогам, эти стихи стали своего рода сенсацией среди любителей русской поэзии, для многих — одним из важнейших литературных событий десятилетия, что и неудивительно: в русскую поэзию одновременно вошло несколько десятков стихотворений самого высокого уровня. В русскую поэзию вошла «Блокада» и как единый поэтический текст, вольно или невольно сложенный. Как великая книга. Часто ли происходят такие чудеса?

И этим редким чудом мы обязаны Петеру Урбану. Этим чудом лично я обязан Петеру Урбану. Он расплатился, хотя никому ничего не был должен; он послал к нам один из своих столов груженным царскими подарками — а право сделать царский подарок есть, прямо скажем, милость богов и указующий перст судьбы.

Спасибо Вам, Петер Урбан! Вам и Вашим столам!

За Чехова и Хармса, за Добычина и Тургенева, за все Ваши несчетные книги и публикации — вместе со всеми читающими и пишущими по-немецки.

А за Геннадия Гора еще и отдельно — от нас. От русской поэзии.

Олег Юрьев