Следовало бы обратить внимание просвещенного читателя на публикацию Александра Шарыпова в свежей «Волге».

Во-первых, потому что это странно и местами хорошо.

Во-вторых, потому что радует, что о нем помнят в наши беспамятные времена. И даже, сообщает публикатор Олег Зоберн, выходит книга: Книга Шарыпова должна вскоре выйти в московском издательстве «КоЛибри», называться будет «Клопы» – по одному из лучших рассказов автора. Она войдет в новую книжную серию «Уроки русского», которая, надеюсь, обозначит границы современной прозаической «возвращенки».

Дай-то бог, дай-то бог, как говорил денщик Балоун, когда его разыгрывали насчет внеочередной пайки.

В-третьих, я был с ним совсем мало, но все-таки знаком. В 1997 году в Берлине произошел фестиваль русской литературы, на него приехали и Сергей Вольф, и Асар Эппель, и Александр Хургин, и Григорий Остер, и Анатолий Гаврилов, и вот — Александр Шарыпов. Много времени на знакомство с ним, да и с кем бы то ни было еще, у меня не было — мне выше крыши хватало забот с Вольфом, вдохновенно скользившим и подпрыгивавшим на гребне запоя. Он был алкоголик-серфингист. Но Вольф в Берлине — это отдельная опера. Сейчас я о Шарыпове.

В воспоминании остался человек-мальчик (хотя мы одного возраста, как сейчас выяснилось), но казалось, эта юность была его болезнью. Точнее, казалось, что он был юностью болен, и казалось, смертельно. Так оно ощущалось тогда — потом, к несчастью, подтвердилось.

На память осталось несколько владимирских альманахов начала 90-х гг. и ничего еще не значившее имя для меня: «Леня Шваб»: Был у нас во Владимире Леня Шваб, но уехал в Израиль. Через восемь лет в круглосуточном буфете гостиницы «Россия» мы говорили с Леней Швабом о Владимире: о Шарыпове и Гаврилове, поглядывая время от времени в залитое тающим блеском окно: черное масло Москва-реки текло по светящимся косым желобам к гигантскому белому ящику с разноразмерными бутылями — на розлив.

В общем, хорошо поступил журнал «Волга», что напечатал Шарыпова. Да и вообще, журнал неплохой. Я, конечно, давно уже запутался в журналах «Волга», хотя когда-то очень давно там даже печатался. Но, кажется, это была другая «Волга»?

В любом случае вспоминается анекдот про старого еврея, которого пригласили в ОБХСС и задали ворпсо на засыпку: может ли он купить «Волгу». Еврей долго думал, думал, скреб лысину, теребил губу, потом сказал: нет, не могу. Ну, разве что денег займу у родственников, продам кое-что…

Ну, идите, сказали ему, мы видим, что вы честный человек.

Еврей выходит из ОБХСС, бредет по улице, трет лысину, бормочет: Волга… Волга… пристани какие-то, пароходы… Зачем она мне нужна, эта Волга?

Кстати, если произойдут дальнейшие сецессии, то «Волга-Волга» очень хорошее название для журнала.

февральском номере журнала «Октябрь» обсуждение вечной статьи Ольги Мартыновой.

Не стану обсуждать, кто что сказал: читайте сами, если кому интересно.

Хочу заметить только одно. Среди прочих «обсуждающих» перечислен Вадим Левенталь, по моим наблюдениям, буратино на подхвате у Топорова. Приглашать такого рода персонажей пообсуждать эту тематику — это все равно, что приглашать бледную спирохету на конгресс по проблемам сифилиса. Естественно, она придет и расскажет, что твердые шанкры есть идеал стремлений. Они бы еще Топорова с Данилкиным и прочих пригласили «пообсуждать». Это еще более жирные спирохеты. Или даже уже шанкры.

Иногда кажется, ничто уже не может удивить в этой «литературной жизни», но всякий раз что-нибудь удивляет по новой. Но уже слабо. С каждым разом все слабее.

некоторых обзорных статей в некоторых журналах заставило меня вспомнить о старинном и прекрасном анекдоте, который любил рассказывать мой покойный дедушка.

Дедушка знал наизусть практически весь конферанс 30-х гг. («один дурак — это конферансье, а много дураков… — это конференция!»), бесчисленные куплеты и редкие анекдоты того времени. Подозреваю, что серия анекдотов о том, как Рабинович вступал в партию, относится к самому началу 30-х, если не к концу 20-х гг. Этот Рабинович прочим анекдотическим Рабиновичам, как мы их знаем и любим, даже не однофамилец. Это дерзкий, слободской, слегка приблатненный Рабинович, довольно-таки воинственный и отважный. Но в партию по каким-то своим деловым соображениям вступает. Процедура приема протекает не без затруднений, что провоцирует его на неожиданные дерзости вроде «у каждого своя компания!» в ответ на законное возмущение приемной комиссии по тому поводу, что он-де хочет вступать в партию, а сам не знает, кто такие Маркс и Энгельс. — А вы Соньку Кривую знаете? А вы Моню Ценципера знаете? А Абрашу Скокаря? Вот видите — у каждого своя компания!»

Но вернемся к нашим печальным баранам, хотя и предыдущий анекдот мог бы быть отлично применен к литературным отношениям.

В анекдоте, о котором я вспомнил, на приемной комиссии спрашивают:

— Скажите, Рабинович, вы «Правду» читаете?

— Ну конечно, читаю!

— А сколько читаете, много?

— А сколько оторву, столько и читаю!*

* Надеюсь, эта замечательная шутка понятна и посетителям, выросшим после гигиенической революции 70-80 гг., украсившей прохожих в крупных советских городах ожерельями из рулонов туалетной бумаге на шпагате. Кажется, двадцать штук в одни руки выдавали.

о новом и в свете дискуссий последнего времени чрезвычайно важном, на мой взгляд, эссе М. Н. Айзенберга. Кажется, культура всё же пытается себя защитить от Х. Грянувшего. А еще несколько месяцев назад казалось, что все, капитулировала.

1. Вчера были в диком лесу,куда привозит линия франкфуртского метрополитена N … не скажу какой, а почему — в следующем предложении.

Нашли большой белый гриб (!) совершенно не червивый и только слегка по краям шляпки полизанный слизнями. И четыре сыроежки, тоже нечервивые. Видели один большой груздь — но груздей мы не берем, по разным соображениям.

2. Дочитал до начала, до N 1, журнал «Синтаксис». Узнал много страшного о Владимире Емельяновиче Максимове. А мне он показался очень любезным пожилым барином советским (мы один раз были у него в гостях), а жена его — так и вообще совершенно очаровательная женшина.

Очень изумила меня статья Синявского о блатных песнях. Маститый литературовед и знатный сиделец категорически не в состоянии различить между подлинными воровскими песнями, одесским кафе-шантаном 20-х гг. и советскими стилизациями типа песенки Горбовского «Сижу на нарах, как король на именинах», на основании которой тоже производятся серьезные разыскания в уголовной душе. Оно конечно, в лагерном бараке могли всё что угодно распевать, но природа текста (да и музыки, к слову) во всех трех случаях совершенно разная. Как-то это… не очень квалифицированно, что ли.

Проблема Андрея Синявского, или моя проблема с Синявским, (это я уже о прозе, конечно) в том, что он очень хотел иметь «стилистические расхождения с Советской властью», и даже знал примерно, какие — но добиться этого на практике, в сущности, не мог. Не умел. Не располагал возможностями. В результате получалась проза душная, поспешная и все равно, в конечном итоге, без особых стилистических расхождений с Советской властью — ну, с другим ее крылом (она у нас крылатая была, курьва). Представить эту прозу напечатанной — за вычетом специально написанного с целью сделать ее непечатаемой — можно очень легко. Вышел бы какой-нибудь нелучший Битов. В некотором смысле, это трагедия. Впрочем, она, вероятно, не только индивиадуальная, но и типологическая — т. е. это трагедия совписовского модернизма и комсомольского авангардизма — и, в сущности, заслуживает более подробного рассмотрения. При случае.

Вообще, конечно, памятник эпохи «Синтаксис» этот — во всей его стенгазетной прелести. Вполне вероятно, что памятником эпохи явилась бы и подшивка «Континента» как пародии на толстый журнал или каких-нибудь «Граней», не к ночи будь помянуты. Эпоха была довольно-таки поганая и в памятниках, собственно, не нуждается. Но могу себе представить памятники нынешней эпохи…

(На всякий случай, с учетом печального опыта: ничего против А. Д. Синявского или М. В. Розановой не имею совершенно, знаком с ними никогда не был, а с их континентальным супостатом, как выше изложено, виделся один раз в жизни. В «Синтаксисе» никогда не публиковался, в «Континенте», кажется, один раз. Словом, просто-напросто непосредственные наблюдения по ходу чтения и ничего другого.)

Всё, мы уже в хороших временах. Границу, как и для меня в свое время (но в несколько другом смысле, конечно), обозначила известная и знаменитая переписка Астафьева с Эйдельманoм, после которой я навсегда потерял всякие остаточные симпатии к интеллигенции во втором поколении и не приобрел никаких к интеллигенции в поколении первом; хотя последние книги Астафьева ценю, но это отдельная тема.

Гораздо интереснее несколько писем Джойса в 14-м номере (1985 г.) (в переводе Игоря Померанцева). Не Эйдельману, слава Б-гу, а рóдному брату Станислаусу (чьи довольно любопытные воспоминания у меня есть по-немецки). Вот, например, прекрасное место:

Твое замечание о том, что рассказ «Двойники» обладает русским свойством увлекать читателя в путешествие вглубь сознания, заставил меня задуматься над тем, что же люди имеют в виду, говоря «русский». Ты, должно быть, имеешь в виду некую тщательно вымеренную чувственную мощь, однако, судя по тому немногому, что я прочел из русских, мне не кажется это отличительной русской чертой. Главное, что я обнаружил почти у всех русских — это развитой инстинкт касты (от 18 сентября 1905 года)

Развитой, как социализм.

Вывод этот на основании классической русской прозы XIX века не представляется мне таким уж само собой разумеющимся, быть может, потому что я смотрю изнутри и отвлечен разного рода дополнительными сведениями и контекстами, которых у Джойса не было.

Но в качестве предсказания, в качестве диагноза будущей советской литературе, я бы даже сказал, будущей советской интеллигенции как роду людей — это поразительно точно и тонко сказано. Развитой инстинкт касты!

Там, в подборке материалов по Джойсу, есть еще очень милые письма Паунду и Йейтсу. Не говоря уже о блистательном некрологе из «Таймс». Подробнее можно поинтересоваться здесь.

Досталась по наследству от усопшей славистики Франкфуртского университета почти полная подшивка журнала «Синтаксис». С 1-го по 33-й номер (всего их было 37, кажется), с несколькими пропущенными книжками.

Счастливая мысль: начал просматривать с заду на перёд — с 33-го по 1-й.

В результате возникает много интересных наблюдений. Например: видно, как от номера к номеру неуклонно улучшается качество прозы Игоря Померанцева.

Надеюсь, скоро иссякнет Кибиров. Как тогда, в конце 80-х, я не смог дочитать ни одного из его стихотворений до конца, так сейчас не сумел дочитать ни одного… до начала. Шучу-шучу, снова до конца, конечно.

Жду не дождусь, когда же кончатся перестроечные гастролеры с бесконечными разбирательствами кто за кого и против кого голосовал и журнал, не отвлекаясь на все эти пустяки, сможет наконец-то посвятить себя основной проблеме русской литературы: взаимоотношениям между Андреем Синявским и Абрамом Терцом. Шучу-шучу опять: между Андреем Донатовичем и Владимиром Емельяновичем.

Сейчас где-то в райне 22-го. Вершина творчества Л. М. Гиршовича — «Чародеи со скрипками». Публикуя году в 1990-м отрывок в газете «Вечерний Ленинград», я, конечно, перепутал и озаглавил: «Виртуозы со скрипками». Но я уже извинялся.

Первую запись, связанную с этой статьей, я закончил словами: «наводит на мысли, а что нам с вами еще надо от статей, не правда ли?» — и действительно, с утра думал над другими пассажами этой статьи, собственно, уже почти безотносительно к Пригову, которому здесь, в сущности, аттестуется отсутствие своего рода «авангардной духовности». И уж совершенно безотносительно к ярко продемонстрированному пониманию (нео)авангарда как своего рода религиозной секты и/или маленькой революционной партии (напр.:
Читать далее →

в журнале «Арион» — о Пригове. Называется «Четвертое время».

Я вообще с большим заочным почтением отношусь к совершенно незнакомой мне лично Татьяне Михайловской, хотя бы уже потому, что она автор того или иного, на мой вкус, близкого к гениальности стихотворения, да и написана статья внятно, хитро и уверенно, с большим количеством тонких наблюдений — я действительно читал с удовольствием от большой редкости по нынешним временам: хорошо сделанной работы! Хотя пафос у этой статьи, на мой личный вкус, все-таки довольно смешной, пусть и не довольно новый: Пригов как «изменник делу Революции», перебежчик из великой революцьонной армии (нео)авангарда. Великая революцьонная армия (нео)авангарда — это такая Первая конная армия, в которой очень много Буденных — в статье они, или главные из них, частично перечисляются:

Прежде всего надо сказать, что критики, бравшиеся “за Пригова”, теоретически были совершенно не оснащены для этого. Где им было угнаться за ним, еще в 70-е годы усвоившим вслед за Холиным, Вс.Некрасовым, Сапгиром, Ры Никоновой, Сергеем Сигеем разработанные ими основы русского концептуализма. —

и очень немного рядовых бойцов, если вообще. Едва ли не один-единственный — любезнейший мой и давнишний приятель Б. Констриктор, в статье не упомянутый (точнее, это будет пол-бойца — или на какую точно часть Б. Констриктор не является Б. Ванталовым). Неудивительно, что Дмитрий Александрович смылился из этой армии на первом же бивуаке.

Суть, однако же, для меня вовсе не в этом, хотя мифологическая картина «Ры Никонова, торжествующая над Д. А. Приговым» не лишена прелести.

Меньше всего на свете я чувствуя себя компетентным разбирать, действительно ли Д. А. Пригов предал революционные идеалы, действительно ли «русский концептуализм родился из срубленного под корень русского авангарда», а «русский соц-арт — это лишь одна боковая веточка русского концептуализма», и правда ли, что «Пригову был чужд тип авангардного художника, искателя, для которого новое — самоценно: новое, новое и новое, новое воплощение этого нового» — не буду скрывать, что в системе моих представлений всё это довольно нерелевантно.

Но вот что остановило мое внимание: некоторая явная, точнее, проявленная «житийная параллель». Прекрасно, и даже трогательно рассказывает Татьяна Михайловская:

Сам Пригов всегда старался уходить от литературных и окололитературных дрязг — чтобы не мешали работать! — но его доставали и в глухой защите, не только кликуши, но и друзья и единомышленники, которые к началу нового тысячелетия стремительно становились бывшими. Помню, он меня однажды спросил после очередного скандала, учиненного таким бывшим: “Что я ему сделал?” Я чуть было не засмеялась и не ответила ему его же словами, мол, все поведенческие модели суть только языковые модели и больше ничего, но увидев слезы в его глазах, немедленно заткнулась.

Пригов со слезами на глазах — это надо было увидеть (безо всякой иронии; я знал Пригова — не близко, но сравнительно долго: это надо было увидеть! ) Уже ради этого мини-мемуара стоит прочесть статью, а в ней, как было уже сказано, много и другого любопытного — сопоставление, например, правильного обращения с Пушкиным Генриха Сапгира с неправильным отношением Пригова к Платону. В общем, принцесса была ужасная…

Итак, наша параллель — довольно полное структурное схождение между ситуациями «позднего Пригова» и «позднего Бродского» именно в рассматриваемом аспекте: и у того, и у другого среди бывших «друзей и единомышленников» (поздних холуев мы сюда не причисляем ни в том, ни в другом случае») оказалось довольно много искренних ненавистников с той или иной скрытностью жала. Не знаю, доводило ли это Иосифа Александровича до слез, но дополнительную прелесть нашей параллели добавляет одно маленькое следствие из нее — вы уже догадались? — да, конечно, пара верных:

Лев Рубинштейн — это Рейн Пригова (или Евгений Рейн — это Рубинштейн Бродского)!

Не знаю, как вам, а мне это кажется почему-то очень забавным!

В качестве бонуса могу поделиться собственным воспоминанием о Д. А. Пригове: во время одного из последних посещений Франкфурта он был у нас в гостях, производил непривычное, несколько рассредоточенное и, вероятно, испуганное впечатление (это было вскоре после его первого инфаркта). Разговор случайно зашел о Вл. Сорокине, и тут, к нашему веселому изумлению, Д. А. разразился некоторой даже филиппикой в адрес перебежчика из лагеря передового искусства в тривиальную литературу и шоу-бизнес.

Но статью действительно от всего сердца рекомендую — наводит на мысли, а что нам с вами еще надо от статей, не правда ли?