Т. е. австрийцу.
Вчера получили авторские экземпляры австрийского журнала «Manuskripte» — это один из важнейших литературных журналов немецкоязычного пространства. В этом году будем отмечать его пятидесятилетие.
Номер 187-й по сквозной нумерации. В нем порция известных читателям этого журнала «Обстоятельств мест» (здесь и здесь)— по-немецки «Ortsbestimmungen». Это не автоперевод в прямом смысле слова, а своего рода параллельное сочинение на другом языке. Иногда сначала выскакивал русский текст, а иногда и немецкий.
Но что меня поразило и развеселило, когда я раскрыл журнал: «Обстоятельства» у них там оказались помещены в раздел «Стихи». Меня не спрашивали, что это, стихи или проза, а я специально не указывал.
Не доверять суждению редактора я не могу — это один из самых уважаемых людей во всем немецкоязычном литературном мире — Альфред Коллерич.
Итак, «Обстоятельства мест» — проза, s «Ortsbestimmungen» — стихи.
Любопытно, что Ольга Мартынова сделалась недавно немецким прозаиком, а я вот вдруг — немецким поэтом.
Возражать трудно, им, в конечном итоге, виднее, что у них стихи, а что проза. Мне так даже понравилась эта идея с перепугу. Но русскую версию я продолжаю считать прозой. С этим у нас строго.
А у французов это стихотворения в прозе.
Это французская болезнь.
QED.
Если бы Гоголь был современным немцем, вошел бы с «Мертвыми душами» в антологии как великий немецкий поэт. Да и Ерофеев с М-П.
А в чем смысл тогда вообще слов «проза» и «стихи»?
Это не из-за обозначения «поэма». Оно прилагается к полному тексту «Обстоятельств мест». А здесь —только порция, и я там его не писал.
Так и я ж о том. Если без маркера люди не могут определить, стихи это или проза, так может отказаться уже от такого деления? Просто «литература», «художественный текст», да что угодно.
Люди могут определить.
Но люди определяют это не так, как мы.
Об этом я и написал.
Все мои немецкие знакомые-поэты очень четко различают (у себя), что проза, а что стихи, хотя я иногда не смог бы понять, почему.
Я так полагаю, что в чужой монастырь со своим уставом не суются.
Скжите, а у Ваших немецких знакомых эти критерии (пусть даже неформализуемые) — общие? Т.е. Вы уверены, что если Вы им дадите некий текст, они все всегда и не сговариваясь единогласно отнесут его к той или иной категории?
Статистически говоря, да. Каким-то образом в большинстве случаев представление, что проза, что непроза у них сходится. Но не всегда, конечно.
Так что я, конечно, не могу быть уверен.
Но повторю то, что написал в записи: Альфред Коллерич, редактор «Манускриптов», человек, живущий литературой, только о ней и думающий всю свою жизнь (ну еще об выпить и закусить и пр., но это само собой), человек в высшей степени квалифицированный в своей литературе. Ему я склонен доверять. Если ему показалось, что это стихи, то, скорее всего, по-немецки это стихи.
Впрочем, научно рассуждая, для ответа на Ваш вопрос требовалось бы проведение корректного репрезентативного опроса, чем я, разумеется, не занимался.
Но пограничные случаи существют и по-русски, хотя сравнительно редко: напр., «Зверинец» Хлебникова — если это проза, то плохая, чересчур напыщенная и избыточно ритмизованная, а если стихи — то замечательные.
Моя запись касалась не универсального различения стихов и прозы (я в него не очень верю, мне кажется, что междукультурных отличий.
Я не верю в самородные стихи (кроме коротких случайных совпадений), т.е. в то, что человек может написать стихи, не подозревая о том, что он пишет стихи.
Но вот про репрезентативный опрос, это было бы очень интересно. А не могли бы Вы взяться? Извините, у меня фантомные боли по прежней специальности — статистические исследования античной версификации.
О «самородных стихах» речи не шло. Речь шла о том, что в разных языках и культурах по-разному могут интерпретироваться формальные маркировки. Вот, Вам как античнику должно быть известно замечание, кажется, Гаспарова, что рифма в (поздне-, кажется)античной литературе маркирует, прозу, а не стихи, т. е. служит ее опознавательным признаком.
Это все в истории меняется и постоянно меняется.
У меня на этот счет есть два определенных мнения:
а) изменения происходят в разных языках и культурах с разной скоростью. И разные. Мы не можем считать универсальными и распространять на всех и вся представления XIX-первой половины XX вв.
б) изменение представлений, в том числе представлений о базовой стихотворной технике (что стихи, что нестихи и т. д.), происшедшее на Западе не может быть и не должно быть автоматически распространено на русскую литературу. Для этого нет ни культурно-исторических, ни лингвистических снований, а только верхоглядство и «низкопоклонство перед Западом» — если у них, то и у нас тоже должно быть. Этого я не одобряю.
И из а) и из б) можно сделать вывод, что я не считаю, что существует некоторая «мировая литература» с общими закономерностями и тенденциями, и что западная литература имеет право «подтягивать» русскую на уровень «современности» (но и что русская имеет право поучать западную насчет «духовности» и прочих радостей). Да, я так действительно не считаю.
———————
Ну что Вы, какие там опросы! Это дело для людей, сидящих в университете каком-нибудь, получающих зарплату и ищущим тему для «проекта». Или для студентов-аспирантов.
А мы — Вы же читаете мой журнал и знаете это! — оба живем литературным трудом и должны писать на обоих языках, чтобы выжить. Нам всегда есть чем заняться необходимым. Вот сейчас я должен писать о Майстере Экхарте.
Да ладно, речи ведь не идет о серьезном научно организованном исследовании! Просто написать пару подходящих текстов и при случае подсунуть знакомым. Разве Вам самому интересно не было бы?
Да какой же интерес? про пару знакомых я и так все знаю, а результаты опроса имеют смысл, только если он корректно подготовлен и действительно репрезентативен. На это в социологии есть своя наука. И это требует вренеи, сил и квалификации.
Ни первого, ни третьего, да, признаться, и второго сейчас, у меня, конечно, нету.
А пропо: рифма не была маркером прозы, а была просто одним из прозаических приемов (не слишком распространенным) в некоторых жанрах. При этом ни для греков, ни для нас такая проза стихами не становится.
Ну да ладно, я ведь не о том, что лучше — русская литература или «европейская». А о том, насколько вообще деление на стихи и прозу релевантно для современной европейской (немецкой, скажем) литературы. Если оно произвольно (в хоть сколько-нибудь значительной степени), то, мне кажется, нерелевантно: это просто архаизм и атавизм.
Но без статистических исследований (или хотя бы более-менее эмпирических спекуляций) тут не обойдешься.
Интересный вопрос: если бы Сапфо зарифмовала сапфическю строфу — как бы это восприняли древние греки?
Скорее всего — как «варварство», т. е. как нечто лежащее вне различения между прозой и стихами, в поле «некультуры».
Это мое предположение.
При Сапфо и прозы-то как таковой не было. А рифма — это рюшечки для желтой литературы типа античного романа, т.е. уже сильно эллинизм.
Думаю, если бы в эллинистическую эпоху кто-нибудь зарифмовал бы стихи (это было возможным только на излете античности, когда расцвели всякие игрища типа как у Авзония), то это бы было воспринято как несерьезные выкрутасы. Ну, типа как у нас «графические стихи», вырисовывающие какой-нибудь профиль на странице.
Ну да, примерно так я себе и представляю. Эллинистов я не поминал, потому что там это было в каком-то смысле возможно.
Но, полагаю, кстати, что александрийцы не воспринимали свои выкрутасы как несерьезные.
Как и те, кто у нас занимаются «графическими стихами» — особенно с накидкой на русский провинциальный фанатизм — относятся к этому более чем серьезно.
Есть серьезность и серьезность. В данном случае — серьезность ремесленных успехов (гляньте, люди, я сумел гекзметр двумя словами заполнить!) сочетается с полным пониманием, что к поэзии, к ее vaticinatio (пророческому началу) это не имеет ни малейшего отношения.
Да, красота попадения в десятку, преодоленного материала, поставленной и решенной технической задачи — высшего класса мастерства — это есть и это воспринимается с восхищением и серьезностью. Но они ж прекрасно понимают, чего это стоит в смысле поэзии.