Про предысторию я уже писал.
Начало романа вполне замечательно:
Покойным ровным шагом, впереди гигантское красное знамя, со стороны вокзала приближается конный отряд.
Хоть я и привык к таким проездам, но сейчас он производит на меня сильное впечатление. Я останавливаюсь, обескураженный надписью черными буквами по красному знамени: «Да здравствует революция! Смерть жидам!» (перевод — наскоро — мой)
И дальше всё идет «покойным ровным шагом». Равномерность и сдержанность интонации, тон отчета, как бы слегка со стороны, даже если о себе и о близких, и о страшном — особенно если о страшном! — выведение за скобки эмоций и оценок… Оказывается, это был в 30-х гг., по крайней мере, во французской литературе, «русский стиль» — интонация приезжих из кошмара революций и гражданских войн. Мальро в своей рецензии на этот роман намекал, что это как бы не совсем литература, что ей бы следовало оперировать идеями и образами и вообще быть более французской.
Любопытно, что такая сухость, отчетность, равномерность совсем не характерны для «молодой советской литературы», даже если речь идет о тех же материях и о тех же реалиях — о погромах, налетах, отступлениях, наступлениях — возьми хоть «Конармию». Одессит Матвеев-Константиновский — полная противоположность «южной школе» со всем ее метафорическим роскошеством и революционным романтизмом. По тону его можно скорее отдаленно (но очень отдаленно) сравнить с Добычиным, которого недаром часто сопоставляют в последнее время с Эмманюелем Бовом-Бобовниковым, одним из классиков этой литературы отстраненности.
Пожалуй, можно говорить в этом случае об особом состоянии людей из Восточной Европы, особенно евреев из Восточной Европы. Они оказались — довольно неожиданно для себя — в ситуации полной беспомощности, полной объектности. Игрушками всех — от соседских крестьян, которым понадобился их скарб, до Истории и Политики с самых заглавных букв. Разумеется, речь идет о нерелигиозных или совсем мало религиозных евреях, поменявших — очень незадолго до того, начиная со второй половины 19 в., свойственное религиозному сознанию ощущения полнейшего нахождения в «руце Б-жьей» на известную независимость, на веру в Прогресс, Гуманность, Европейскую Цивилазацию — как там покрикивал Пиня из «Мальчика Мотла»? — Колумбус! Бокл! Цивилизация!…
Но и религиозный человек, полностью отдающий себя воле Б-жьей, знает/верит, что от него, от его поведения многое зависит. Он должен делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то. Поведение его структурировано религиозными законами.
«Цивилизованный человек» (а значительная часть евреев Российской Империи очень хотела быть «цивилизованными людьми») верит, что если не всё, то почти всё зависит т него самого — от его усилий, от его талантов, от его знаний. Надо только преодолеь препоны, косные рамки, налагаемые как традиционной жизнью еврейской общины, так и отсталыми, неевропейскими законами Российской империи.
А тут — опыт, несовместимый ни с тем, ни с другим: от тебя не зависит ровно ничего, ты можешь быть кем угодно, каким угодно, делать что угодно — тебе или повезет или не повезет. Но ты в любом случае объект, предмет.
Интересно, что ни у одного из персонажей «Загнанных» нет имени. Это вполне известный экспрессионистский прием, но здесь он работает как-то не так: оказывается, что в пусть отстранненом, но вполне равномерном повествовании Матвеева лишение персонажей имен придает им не обобщенность, как можно было бы подумать, а некую призрачность. Без имени человек оказывается тенью себя. Это не Жена, Брат, Мать с большой буквы (я, впрочем, читаю немецкий перевод, а по-немецки это нельзя сделать), а жена, брат, мать. Кто бы мне заглянул во французский текст и сказал, как в оригинале — со строчной или с заглавной?
Надо будет при случае попробовать на классике XIX века проверить этот эффект — лишить главных персонажей имен и посмотреть, какие это даст эффекты. Может, это технически не получится.
оффтоп
в свое время меня поразило, когда узнал, что организацию еврейских погромов, с подзуживанием населения, с листовками и пропагандой, впервые в России начали проводить… социалисты-народники во главе с бабушкой русской революции Брешко-Брешковской. «Черная сотня» пару десятилетий спустя уже пользовалась наработанной методикой.
Re: оффтоп
Да, это известно — это прямо входило в стратегию «народной революции».
Но здесь, в данном случае, имеются в виду зеленые — типа григорьевцев и прочей подобной дряни.
Погромы со стороны красных зафиксированы в большом количестве, но они не были стратегией красных и по возможности подавлялись. То же, в принципе, касается и белых — но там в виду разнообразия политических сил и региональных властей удавалось это с большим трудом.
Re: оффтоп
историю «зеленых» времен гражданской войны я увы плохо знаю
мне кажется, она вообще в популярной форме еще и не описана толком
т.е. есть наверное какие-то специальные научные работы изданные тиражом 100 экз в университетскую библиотеку…
вы как-то писали тут о «полуграмотном» поколении
вот я же типичный представитель на самом деле
сейчас много размышляю об этом — в связи со статьей Мартыновой
там тема затронута даже глубже, чем просто реванш «красно-коричневых литераторов»…
Re: оффтоп
КОнечно, глубже. Реванш этот — только часть проблемы. Просто наиболее явная и отчетливая.
Перечисленные юноши разного возраста — просто пример, дело не в них.
Речь идет о реванще культурно-антропологического типа «советский человек», а он, конечно не ограничивается комшизой и нацшизой. Демшиза входит в него естественной составной частью.
Но даже и это не дает всей полноты явления.
В общем, об этом еще думать и думать, писать и писать.
Re: оффтоп
да, вот я долго думал и мечтал, что на самом деле «антисоветский человек»
а теперь понимаю, во многом это иллюзия, да и «антисоветскость» частенько просто оборотная сторона того же совка
я пока не нахожу точных слов для всего того, что «всколыхнулося в яво душе» по прочтении той статьи (читал текст на опенспейсе)
может, преодолев интеллектуальную лень, что-то сумею сформулировать в непротиворечивый текст
но печально поражает, что это оказалось таким сильным… этот тип «социального мертвеца»
Re: оффтоп
Мне лично кажется, что это та же техника, о которой говорил и которую действительно применял Чехов, когда говорил о выдавливании из себя раба, имея при этом в виду соврешенно ясную вещь — свое происхождение, свою семью, крепостного человека в себе — безответственного, бескультурного, жадного, жестокого, узколобого, не уважающего ни себя, ни окружающих — каким был его отец.
Вопрос только: что выдавливать. Я лично убежден, что в словосочетании «советский интеллигент» слово «советский» является подчиненным. Что выдавливать надо «интеллигента», а «совок» при этом сам отвалится. В конце концов «западный интеллектуал» не шибко отличается от «советского интеллигента», только КСП у него другое. Тот же невероятный и ни на чем не основанный комплекс коллективной, сословной полноценности при колоссальном, на многом основанном, как и у любого человека, но все же преувеличенном комплексе неполноценноси личной. Это, собственно, и есть описание любого интеллигента, хоть советского, хоть западного.
При этом, т. е. при выдавливании, конечно, не стоит открывать наготы отца своего — как и Чехов всю жизнь трогательно заботился о своих стариках.
Что не означает, что нельзя сказать, что Трифонов посредственный писатель. Это означает, что нужно понимать, что в нем находят десятки тысяч людей, какую идентификацию. Ну и т.д.
Это долгая тема.
Я много писал о сосуществовании, точнее, о борьбе двух культурно-антропологических типов в русской культуре ХХ века, на примере поэзии. Если интересно, то можете прочесть статью о Ген. Горе (в НЛО или на сайте «Новой Камеры хранения»), но, в сущности, все мои статьи последних лет — об этом.
скорее это свойственно французским экзистенциалистам — в особенности Камю, герои которого, хоть и имеют имена, но по сути такие же призрачные и отстраненные
Роман Матвеева-Константиновского был опубликован в 1934 г. В послесловии резонно и говорится, что он в некоторых технических, интонационных смыслах был предтечей экзистенциалистов.
До него — было разве что рваное экспрессионистское повествование.
значит, не совпадение 🙂
я думаю, «интонационные» особенности литературы, как Вы справедливо упомянули, естественным образом вытекают из особенностей времени и настроения/состояния времени и людей в нем пишущих и живущих — и философско-культурные направления просто оформляют это в некую концепцию, создают для них форму, при этом являясь глубокой реакцией на происходящее вокруг с попыткой осознания этого происходящего.
Но это интересно, если/что французский экзистенциализм уходит своими корнями — пусть и техническими — в, по сути, русскую литературу. Это интересно.
В русскую литературу уходит корнями почти все в западной литературе ХХ века, а уж экзистенциализм — по самые уши. Недаром его философские основы закладывались в том числе на предвоенных лекциях Кожева-Кожевникова — единственного в Париже гегельянца, автора 500-страничного письма «мировому духу», т. е. т. Сталину, а позже соизобретателя Европейского Союза.
Но в чисто литературном смысле, я думаю, «русский стиль», о котором я говорил, а значит и его воздействие на французов, происходят не от русской литературы (на которую не очень похожи — ни на современную себе, ни на литературу XIX в., за исключением разве «Подлиповцев», что наверняка случайность): они происходят непосредственно из русского экзистнцального опыта — опыта мировой вочны, революции, разрушения в России всякой цивилизации, гражданской войны со всеми ее кошмарами, перемещения по миру без смысла и цели, оседания в чужой культуре и т. д.
Т. е. в основе экзистенциализма и «русский опыт» — но только, конечно, понятый через свой собственный — опыт второй мировой войны, Алжира, перемещения в пространстве, разрушения всех устойчивых картин мира и пр.
вполне вероятно.
а, возможно, это даже не «русский» или «французский», а общечеловеческий опыт — людей, прошедших через трагедии и лишения, с одной стороны, и оторванных от «корней», а потому абстрагированных, отстраненных от того, что привносит в повествование и в переживания человеческие «жизнь» — радостей спокойного, оседлого быта. Страдания заставляют «закрываться». Непогруженность в окружающую чужую культуру усиливает этот эффект — и человек «уходит в себя», в себе находя весь мир и основу своего существования.
Просто в то время массово это переживали в основном русские и, несколько позже, французы, впрочем, равно как и испокон веков евреи, что, если уж говорить про экзистенциалистов, не могло не отразиться на творчестве, например, Кафки
Вы несомненно правы.
Но почему-то все это не везде и не всегда приводило к подобной повествовательной технике. У Кафки, например, она совершенно другая.
Здесь отсутствует всякий символический или метафорический уровень. Только человек с его основными инстинктами, только окружающая жизмь, показанная только той стороной, которой она поворачивается к человеку.
Но это и не дневниковость, тем более не имитируемая дневниковость. Я этого повествования — я наблюдаемое. Я бы даже скаал, что первое лицо этого повествования — третье лицо.
Я думаю, что именно квинтэссенция конкретного исторического опыта впервые в истории позволило некоторым — точне,, заставило некоторых — посмотреть на себя самих как на не требующие объяснения, опидания, называния объекты. Которые почему-то живут какую-то жизнь и почему-то регистрируют ее.
а мне кажется, это символично что философская база у них — Сартра, Камю, Кафки и других — схожая (не скажу, что общая), а форма повествования разнится.
Даже показательно, что при жизни они вообще, а в особенности Камю и Сартр, если я правильно помню, не хотели признавать даже свою общность, а настаивали на противоположности даже взглядов.
Потому что опыт, приведший к данному философскому ракурсу — схожий, а контекст, индивидуальный и историко-культурный, и даже национальный, если хотите, у них различен.
Вообще, это очень интересно, что именно в этом направлении его представители так непохожи и так друг с другом не дружны 🙂 Впрочем, оно и понятно, с другой стороны, такова его специфика и суть