По ходу обсуждения мемуара Юрия Милославского о Бродском в журнале ilich речь по естественной аналогии зашла и о Лимонове. В связи с чем я вспомнил о небольшой статье, посвященной тринадцатилетнему юбилею русского издания пресловутого романа, и пообещал извлечь ее из небытия. Что и выполняю. Вот такие вот юбилейные спичи пускал в эфир franc_tireur во времена настоящей свободы. В текст я, помимо технических исправлений, не вмешивался, но несколькими примечаниями «из сегодня» его все же снабдил.

ЭТО ОН — ЭДИЧКА, или
ПЛОХО СЛЕПЛЕННЫЙ ГОРБАТЫЙ

к тринадцатилетнему юбилею русского издания

Одна моя знакомая ленинградская барышня лет этак десять назад* явилась ко мне с литературным проектом: дескать, ей необходимо написать книгу о своей половой жизни.

— Что ж, напиши, — сказал я. — 3адача вполне почтенная. «Темные аллеи», скажем, тоже могли бы соответствовать этой краткой аннотации.

Но Иван Алексеевич Бунин барышню не колыхал. Ее колыхал другой эмигрантский автор, поэтому она продолжила: «…но не простую книгу, а написанную стилем журнала «Юность». И переправить ее на Запад!»

Запад, полагала она, превыше всего ценит стиль журнала «Юность».
Читать далее →

Франкфурт, все еще апрель; первый день после выноса столов. По маленькой площади с часами

шла сука с сумочкой; женщины (шероховатые блондинки) поглядывали на ее декольте, сжимали губы позади чашек, думали: “Вот из-за таких нас и насилуют!”

Мужчины, положив животы на колени, пили мыло.

Бледные старушки проводили мимо двух-трех собачек с головами летучих мышей. Сербо-хорваты, индо-пакистанцы и афро-африканцы в солнцезащитных очках шагали одновременно во все стороны и размахивали кто чем.

Стоя на левой ноге и почесывая ее правой, девочка играла на скрипке Баха. Другая девочка, еще меньше первой и похожа не на веник, а на сложенный, но еще не застегнутый зонтик, стояла под часовой башенкой и не в такт позвякивала стаканом.

Тут разом стемнело и, не успев даже отразиться в остеклении стен, на маленькую площадь одним куском упал синеватый дождь. И все они как будто умерли.

А ИГРАЛИ-ТО В ПОДДАВКИ!

«Раскинулось море широко» сочинил Федор Сидорович Предтеча?

«Раскинулось море широко…». Всем известны слова этой песни, но почти никто не знает, что автором ее был Федор Сидорович Предтеча, проживавший в небольшом украинском городе Чигирине..

игра «Третий лишний» по-немецки называется «Reise nach Jerusalem»*?

———————
*Путешествие в Иерусалим

Князья съели коней. Звучит как-то даже естественно. И уж во всяком случае (зло)радует.

А вот как там завтра наше ПВО с потребкооперацией разойдется — вот что является волнующей загадкой современности.

Через час пойду смотреть финал Кубка Германии: Франкфурт играет с «Баварией», я болею и за тех, и за других — так что дело беспроигрышное*.

* Через положенное время: оно же и безвыигрышное. Франкфурт — «Бавария» (Мюнхен) 0 : 1.

Логическое развитие товарной линейки.

Самое интересное, что на моих глазах кто-то купил. № 22, кажется. И сушек на закуску. Какой-то, не иначе, гражданин Казахстана.

Как законопослушный российский гражданин я его пить, самоконечно, не стану. Да и гадость оно, граждане (в смысле, сограждане), страшная, и что интересно, всегда была кислая или сладкая гадость без различения наименования. Все эти «Твиши», «Ркацители», «Хренавкепи» всегда были советскими паллиативами, «за неимением гербовой пишем на простой». Лично я вкусу товарища Сталина не очень доверяю. «Сулико» мне тоже не очень нравится.

Апрель. Ночное море во Франкфурте; односторонняя улица —

как бы продольная половина аллеи. По одну сторону шестиквартирные коробочки с санаторскими лоджиями и маленькие некрасивые виллы; по другую — обрыв.

Вдоль обрыва платаны, до того коротко обрубленные, что, кажется, состоят из одних культей. Крупные культи слегка приподняты (под невидимые костыли), из мелких еще не проросли зеленые волосы.

По-над обрывом пронзительно-желто теснится форзиция поникшая, она же форсайтия повислая, иными необоснованно именуемая японским, прости Господи, дроком.

С обрыва — газоны и клумбы уступами, выщербленные ступени, полуржавые перила. Затхлый, блаженный воздух забытого курорта. И остро чудится — особенно, когда в небе загораются колеса заезжего луна-парка — : там, внизу, за деревьями, должно быть море.

…Совсем уже ночью, когда луна-парк гаснет, ощущение еще острее: верхняя половина Германии отломилась и куда-то уплыла; подошло холодное, черностеклянное море, стоит там внизу, за деревьями — молча покачиваясь, редко поблескивая, дыша сырой известью…

Конечно, никакого моря тут нет — да и что бы оно, Северное, делало в этом почти южном городе? Хотя… кто сходил вниз и проверял?

Беседа с А. П. Цветковым напомнила, как я был «номинатором». Кроме «Просто голоса», который считаю сочинением замечательным и, в сущности, замолчанным (т. е. оставленным без каких бы то ни было попыток разобраться по сути; очень жаль, что А. П. бросил теперь прозу, как когда-то бросил стихи), я предложил (на другой год) повесть Нины Садур «И тогда я прыгну», которую я так и не прочитал, а Нина, кажется, так и не написала.

Но это неважно, Нина Садур достойна всех премий, включая сюда и Нобелевскую премию по физике — просто потому, что она Нина Садур.

Стал искать «аннотацию», но обнаружилось, что в своей содержательной части она разошлась в маленькой статье, которую я пару лет назад написал для реанимированного журнала «Театр» — в качестве вступления к Нининой пьесе по прозе Астафьева. Ссылка на «Театр» не работает, так что попробую спасти:

Читать далее →