***

Корни, черви, кроты, кости, клады,
Что еще я знаю про землю? — полоса черноты,
Потом огонь.

Птицы, призраки, крики, бабочка-бархат, докучная муха,
Ветряные братья ветрены и бесплотны.
Что я знаю про воздух? — вздохи оттуда не доходят до слуха,
Только холод.

Маленьких скользких демонят
В лужах прыгают сверкающие рожки,
Черной воды лабиринт разъят,
На кружки и на дорожки.

Потом огонь. Он живет снаружи, стынет внутри,
Он бегает вместе с кровью от сердца к пяткам.
Вот и всё. Саламандры бегают, кувыркаясь,
Прогрызая вены.

В эту страшную снежную зиму,
Пишет Гийом де Машо,
Я потерян, болен, импотентен, печален,
Разучите, пожалуйста, мой стишок.

Шестьсот лет он шепчет,
Затерян в воздухе среди других, поет, плачет.
В земле, где огонь — его дама, выучившая стишок.
В воде электричество пролившейся крови скачет.

В эту неделю зимы две вороны
На бронзово позеленевшей ветке облетевшего клена,
От холода, как два голубя, склонили клювы друг к другу,
Сиротливо и сонно.

2001

как пошутил в незапамятные времена один ленинградский стихотворец, больше ничем искрометным не запомнившийся. И наверняка пошутил это не один он — в разгаре была ирако-иранская война и газеты вдохновляли ежедневно.

Мексика — Иран 3 : 1

Гол за персов забил Голмохаммади.

Надо полагать, с углового, поданного Корнермохаммади. А может быть, и с передачи Навесмохаммади или Прострелмохаммади.

Три Бекмохаммади и четыре Хавбекмохаммади расстелили коврики и возблагодарили Аллаха.

Первый чемпионат мира, который мы с Дмитрием Михайловичем Заксом совместно наблюдали, был мексиканский 1986 г. Это, если кто не помнит, когда Марадона был рукой Божьей. С утра мы отправлялись в ЦПКиО им. С. М. Кирова играть в настольный теннис, а вечером усаживались к телевизору. В лабазе на Староневском мне совершенно случайно подвернулось никогда до и после того не виденное питье — «Напиток коньячный» молдавского производства. Цвет его был деготный, консистенция почти такая же, а о вкусе и говорить не приходится. В порыве отчаяния мы стали разбавлять его водой, пепси-колой и «Байкалом» и — о, чудо! — образовалась вкусная и полезная бормотуха типа «Розового крепкого» или кого-то из этого благородного и (надо надеяться) ныне вымершего семейства.

Сегодня же мы тихонечко и безнадежно пострадали за береговых слоновокостцев пивом (я) и красным винцом (Дмитрий Михайлович).

Во Франкфурт их понаехало 30 тысяч человек. 25 тысяч мы вчера видели, когда ходили гулять в парк по соседству. Им там отвели под палаточный городок газончик, какого не жалко, и они мирно шлепали шлепанцами по дорожкам, закатывали кверху майки и холодили себе пивными банками бледные животы, заросшие золотым ворсом. Это было вчера, а сборная ихняя играла сегодня…

Но насчет стрельбы особых опасений у меня нет, поскольку

Есть известное науке и полиции правило: англичане опасны, когда проиграют, а немцы, когда выиграют. Поэтому можно не сомневаться, что вчерашнее англо-германское побоище у вокзала затеяли немцы, после славной победы над великой и ужасной Коста-Рикой.

…А спор в Кейптауне решает брауни… Кто бы это ни был.
Давно хотел сказать — и вот, наконец, случай представился.

Эквадор — Польша 2 : 0

Интересующимся завершением поучительной истории о писателе Хандке, дюссельдорфском горсовете и премии им. Генриха Гейне (поскольку «Лента.ру». вследствие известной эллиптичности своего сознания, существенные связи обычно выпускает).

Вчера Петер Хандке письмом бургомистру г. Дюссельдорфа отказался от премии им. Генриха Гейне. У читателей нашего предыдущего сообщения может возникнуть законный вопрос: а чего же это он отказывается, если ему ее все равно не дают?

Дело всё в том, что в течение прошедших 10 дней в немецкоязычной прессе происходило дальнейшее обсуждение «дела Хандке». Те же самые издания и журналисты, что так страстно возмущались политической незрелостью гейневского жюри и чуть ли не требовали санкций, еще страстнее теперь занегодовали по поводу вмешательства политиков в независмость премиальных решений и вообще культурной жизни. Смущенные (какого рожна им еще надо, этим журналистам?!) дюссельдорфские депутаты разработали очень интересный компромисс, а именно: премию (50 000 евро, кстати) мы ему, черт с ним, уж так и быть выдадим, но поручим Дюссельдорфскому университету имени, естественно, Генриха Гейне провести перед вручением премии семинар, посвященный общественно-политической позиции писателя Хандке, в каковом семинаре писатель Хандке обязан собственной персоной участвовать, давая прогрессивной общественности добровольные и чистосердечные показания о своих преступлениях.

В отличие от Зиновьева, Каменева и Бухарина у писателя Хандке пока что имеется возможность уклониться от участия в показательном процессе (ну, не бесплатно, конечно, а, как вышеуказано, за 50 тыс. объединенных европейских денег). Вот это он и сделал. И отправился отравлять колодцы.

ДУШЕНЬКА, НЕЖЕНКА, РЯЖЕНКА

I

душенька, неженка, ряженка,
былинка, пылинка, шелковинка, —
как в плошку, в тело ты плюхнулась,
как ложкой, будет исчерпана
из всех посудин сладость твоя.

II

неженка, ряженка, душенька,
пылинка, обманщица, бисеринка,
ледышка, голышка, бродяженка, —
а скинув наряд свой поношенный,
куда пойдешь ты, радость моя?

III

ряженка, душенька, неженка,
свистулька, висюлька, диковинка,
голышка, голубушка, браженка,
беглянка, цыганка, шелковинка,
бродяжка, бродяжка, бродяжка — — —

Ну что же, викторины, кажется, не получилось. Может, оно и к лучшему. Разгадка, с моей точки зрения, такова:

по всей очевидности в виду (сознательно или бессознательно) имеется анекдот про посещение Ахмадулиной Набокова в Швейцарии. Очень популярный у писательской общественности в конце 70-х — начале 80-х гг. Мне его рассказывал Вольф. А Оля говорит, что мне его рассказывал Б. Б. Вахтин. Очень возможно. «Гете ошибается. Тогда он любил Паулину» (комментарий в немецком ПСС).

Прямо на пороге Ахмадулина встала на колени (если бы я писал по-немецки, то глагол был бы в сослагательном наклонении, выражающем авторское «за что купил, за то и продал» ) и поползла к Набокову, бормоча что-то вроде «Владимир Владимирович, Ваш русский язык, Ваш русский язык…»

А Набоков, поднимая ее с пола, смущенно бормотал: «Ну что вы, деточка… Мой русский язык — это засахаренное малиновое варенье…»

Еще мне очень понравился «ледяной снобизм». Я, конечно, не воспринимаю это как обиду (да я и уверен, что Полина вовсе не собиралась меня обижать, она очень умная молодая женщина) — по моим представлениям «снобство» есть вещь отвратительная и постыдная, а «снобизм» — необходимый защитный механизм культурного самосознания. Это такое домашнее различение, в словарях вы его не найдете.

Вот насчет определения некоторые сомнения у меня все же имеются. Не знаю, что именно вложила Полина Барскова в это «ледяной» применительно ко мне или моим сочинениям, но безотносительно к тому — «снобизм» свидетельствует скорее о нормальной температуре тела. «Хорошо темперированный снобизм» было бы правильней.

Само же словосочетание напомнило мне рецензию газеты «Frankfurter Allgemeine Zeitung» на сравнительно недавний немецкий перевод моей сравнительно давней книжки «Прогулки при полой луне»: «Freilich entlädt sich die Spannung zwischen Irdischem und Überirdischem dank dem entwaffnenden russischen Zynismus immer wieder auch im Kurzschluß…» («Конечно, благодаря обезоруживающему русскому цинизму <автора> напряжение между естественным и сверхъестественным постоянно разряжается, иногда и короткими замыканиями…»).

Некоторое время после выхода рецензии вместо обычного «с дружеским приветом» я заканчивал свои письма этим «с обезоруживающим русским цинизмом». А теперь, пожалуй, стоит подумать о таком эпистолярном закруглении:

С ледяным снобизмом и обезоруживающим русским цинизмом
искренне Ваш
Олег Юрьев
Дополнение

Теща привезла полный Ту-154 книг и журналов. О книгах когда-нибудь потом (непременно о страшной и прекрасной книге Евг. Хорвата), а вот что касается журналов, то это, к вашему сведению, шесть НЛО и один «Воздух» (журнал получился очень любопытный, но не это является темой настоящей записи).

Точнее, два экземпляра одного «Воздуха» — авторские, причитающиеся Ольге Мартыновой за публикацию ее стихотворений в разделе «Дышать», сс. 39 — 42. Один из двух, правда, оказался с типографским браком — белыми страницами, съевшими в том числе и с. 41, что прискорбно, но, в конце концов, выносимо. Можно вписать туда непропечатавшийся текст от руки, и будет раритет.

На страницах же со 124-й по 140-ю, в разделе «Вентилятор»*, размещается опрос под названием «Десять лет без Бродского».

*Как старый шишковист все же предпочел бы на этом месте исконно-русское слово «Воздуходувка».

Ладно, Бродский Бродским, все, что я имел сказать по его поводу, я уже давно высказал, и в дискуссии на сей счет более не вступаю. Тем не менее не могу не заметить (три отрицания выражают… не знаю что автора… выражают автора!), что коллеги рассказывают массу интересного прежде всего о себе, а частично и о других коллегах. Вот, например, на с. 139 поэтесса Полина Барскова сообщает следующее:

<...>Но все же и в этих стянувшихся рамках видны последствия того, что Бродский был. В той области поэзии, куда я лично захожу, как-то очевидно, что поэт — это прежде всего существо, пораженное чтением. Диапазон широк: от маски человека, блюющего литературой (может ли быть маска восставшего желудка?), — случай Шиша Брянского, — до ледяного снобизма малиновой подсохшей пеночки, корочки — случай, скажем, Олега Юрьева. <...>

Какие-то птички скрываются в этой фразе, не правда ли? — малиновка, пеночка, курочка…

И действительно — станешь тут «существом, пораженным чтением…»

Будучи куликом с тех же болот (с тех болот, где кулики друг друга не хвалят), я догадываюсь, что имела в виду Полина Барскова. А вы?