— Не по склону, а по небо-склону,
По скрипящей звездной шелухе,
Побежать бы тополю и клену,
И сосне, и вязу, и ольхе… — — —

…Ах, куда ж там… Да и по площадке
Им не разбежаться смотровой,
Где в своей железной плащ-палатке
Каменеет тенью часовой.

— Не по своду, а по небо-своду,
Чтоб получше звезды полущить,
Вон на том Шляху на ту подводу
Хорошо бы лучик получить… — — —

Но куда ж там… Замер свилеватый
Постовой — приклад у каблука,
И, сияя броненосной ватой,
Над холмом сомкнулись облака.

II, 2007

Кажется, приходит опять пора сочинять колонки в «Дер Тагесшпигель».

Следующая должна быть про Джозефа Конрада, самого знаменитого из бердичевских капитанов. Любопытно было бы сравнить его с другим маринистом польско-ссыльного происхождения — с Александром Грином, родившимся 23 годами позже, но в остальном предлагающим любопытные параллели. Главное, конечно, — морской текст, причем подозреваю, что физическое морячество Конрада не играет в данном случае ровно никакой роли: его морские сочинения — такие же польско-алкогольные фантазмы, как зурбаганы и лиссы балаклавского лучника. Лично я Грина очень люблю, а Конрад меня всегда несколько раздражал. Есть такой фильм про Шерлока Холмса, не великая масленниковская серия, а скромный советский фильмец производства студии «Беларусьфильм». Там Шерлока Холмса играет литовский артист не помню фамилии, который в «Щите и мече» играл дядю Вилли Шварцкопфа. Так вот, довольно часто Джозеф Конрад примерно таким же надуто-бездарным образом корчит из себя англичанина, как он его себе представляет. Грин, по крайней мере, ничего из себя не корчил. Но юбилей-то не у Грина, а у Конрада.

Следующая колонка — о Карле Мае (майская потому что): «Виннету» как гомоэротическая эпопея.

А за нею — «Доктор Живаго», к 50-летию этого комикса без картинок. Нельзя все время все со всем сравнивать, да и не для немецкой это газеты, но не продуктивно ли было бы исследование этого (как открыл нам недавно Иван Толстой — а уж ему-то видней! — и ЦРУ любимого) шедевра в ряду советских подростковых бестселлеров — напр. «Двух капитанов»? Но боюсь, что придется его (т. е. не «Капитанов, а «Живагу», прошу прощения за двусмысленность, на которую мне любезно указали в комментариях) для этого дочитать. Двадцать с лишним лет назад не смог, так и не узнал, чем дело кончилось. Чур не рассказывать! А то совсем трудно будет себя усадить.

Хорошо бы все это сочинить за первую половину марта и с чистой совестью уехать на неделю в Иерусалим, где, правда, запланированы уже три выступления.

В соответствии с природой вещей тут у нас в Академии замка Солитюд какие-то все время мероприятия и культурные проекты. И выставки, и перформансы, и инсталляции, и концерты, и черта в ступе. И все помещения уставлены разными штуками — результатами всех этих проектов и мероприятий. Ходишь — спотыкаешься. Один, например, румынский художник перегородил один, например, коридор выпиленными из фанерки и побеленными силуэтами автомобиля «Дакия» — «чтобы, дескать, вам тут неудобно было ходить, как нам в Бухаресте, который, дескать, задыхается от автомобильного движения». То есть он нарочно хотел, чтобы все спотыкались. Чтобы это обращало наше внимание на проблемы автомобильного движения в Бухаресте.

А сейчас вот происходит конференция, посвященная проблемам современного танца в современном пространстве. Но без нас происходит. Утром мы спим, днем гуляем в лесу, а вечером пишем, так что ходить нам на нее некогда, Да у нас и не танец главное… … Но сегодня все же решили зайти на выступление одной танцующей девушки из Франции, поскольку в программке было написано, что всего двадцать минут и где наша не пропадала.

Действительно, всего двадцать минут, но это что-то невероятное, дамы и господа! Так наша давно не пропадала.

У девушки при малейшем телодвижении громко щелкали суставы, через пять минут она стала тяжело дышать, хотя особо и не прыгала, а скорее стояла на месте и делала руками-ногами изящные загогулины. С такой физподготовкой и такими же физданными ее бы не взяли в резервный состав кордебалета Уланудинского театра оперы и балета. Но так вообще ничего, сама по себе довольно хорошенькая.

Одно спасибо — музыкальное сопровождение номера было только щелканье суставов, тяжелое дыхание и иногда гроханье на сцену — дощатый такой звук. То есть танцевалось а капелла, если можно так выразиться. Услышав отсутствие музыки, я на радостях начал переводить в уме на немецкий строчку Пастернака про лучшее из того, что он слышал. Кажется, даже неплохо получилось. Переведя, задумался о смысле увиденного и услышанного и рассудил, что таким образом гуманное общество взаимного потребления спасает бедную девушку от дурной дорожки: пусть лучше щелкает суставами, чем ходит по этой дорожке туда и обратно, наворачивая на руке маленькую розовую сумочку.

..А тот же румын мог бы вместо выпиливания машин из фанерки известно что с ними делать, от чего Бухарест задыхается…

И я наконец-то понял общественную функцию современного искусства. Говорят, что оно жульничество. Нет, оно не жульничество, а эрзац-жульничество, метадон своего рода. Оно направляет криминальную и асоциальную энергию индивидов в сравнительно безобидное и даже развлекающее публику русло.

Слышали бы вы, как хлопали щелкающей суставами девушке. Минут десять, не меньше. А потом, когда она вошла в кантину и щелкнула суставами, садясь на табуреточку к стойке, все вскочили со своих мест и снова захлопали…

Поглядишь со смотровой площадки
Пóд гору, в тускнеющую мглу —
Там, надевши черные перчатки,
Замерзают óльхи на углу,

Там, на мельничном плече повесясь,
Зеленеет в сыпких облаках
Утлый месяц, захудалый месяц
В каменных железных башмаках,

Там по раскореженному шляху
Розлит позолоченный мазут,
И по расхоложенному шлаку
Мотоциклы черные ползут,

A за вахтой пляшут, за корчмарней,
Прыгая, вертясь и семеня
Все быстрей, кромешней и кошмарней,
Вугленные яблоки огня.

II, 2007

Дала посмотреть французская женщина-философ — очень милая, через три комнаты по коридору живет. У них там это дело давным-давно в великой моде. Известное дело: сначала советские их отравили «Броненосцем Потемкиным», «Чапаевым» и прочими происками Коминтерна, а теперь ихние Лаканы, Бодрийяры и Дерриды превращают детей Бульварного кольца в красных кхмеров.

Ну что сказать? Гениальное кино. Какой там Эйзенштейн, какой там Чарли Чаплин, не говоря уже о прочих японских городовых по фамилии Куросавый.

Лет двадцать назад я бы и смотреть на это не стал: с содержательной точки зрения «Счастье» (как, судя по всему, и любой другой фильм Медведкина) — самая примитивная советская пропаганда, да еще и чудовищная к тому же (в т. ч. и потому что снята на фоне страшного голода в черноземных районах). Сегодня смотрю — и даже в состоянии оценить безотносительную гениальность фильма. Причины этому — лично-исторического характера, но каковы бы они ни были, эти причины, расширение сферы восприятия есть, конечно, объективное благо.

Лошадь в горошек, монашенка, повесившаяся на вращающемся мельничном ветряке, амбар с колхозным урожаем, убегающий на спинах вредителей и расхитителей — незабываемы. Да и много еще чего. Почти все, собственно. Мужик Хмырь, как он строит себе гроб. Два вора (один почему-то похож на Сталина), пытающиеся ограбить Хмырев двор, ничего не обнаруживающие и дарящие страшно извиняющемуся Хмырю рубль двадцать. Но потом все же похищающие лошадь в горошек. Еврейчик-портной, похожий на Мейерхольда, в советском универмаге, где Хмырю строят костюм и кепку-аэропорт (это когда он уже настоящее счастье обрел). Перечислять можно почти бесконечно.

Самое близкое явление — вероятно, Платонов. Но мир Платонова не плосок и не примитивен, за счет дыхания языка, за счет самодеятельного расширения перспективы и изменения угла зрения даже там, где это автором не предполагается. Медведкинский фильм — ровно то, чем намеревается быть: гениальная пропаганда. Очевидно, киноязык, в отличие от естественного языка, не способен на порождение самостоятельных, незапрограммированных смыслов.

Кроме того, кино, по всей видимости, — единственный род искусства, полностью индифферентный к не то что бы даже моральной составляющей (это разговор слишком сложный и, как правило, ни к чему не ведущий), а, скажем так: к степени примитивности положенной в основу картины миры. Не то что кино полностью неспособно отражать сложные и объемные картины мира — вполне даже способно. Но превосходно себя чувствует и даже достигает своих вершин именно в тех областях, где царствует примитивность. Агрессивно себя утверждающая плоскостность мира. Поэтому, вероятно, своих высших проявлений кино и достигает на службе у примитивных идеологий (вообще, на службе идеологий), борющихся за максимальное упрощение и уплощение мира и его отображения в человеческом сознании — у советского социализма, у немецкого национал-социализма или у американского консум-империализма. «Броненосец Потемкин», «Земля», «Чапаев» (и сколько их там еще есть) так же примитивны по содержательной составляющей и так же обращены к массовому идиоту в человеке, как фильмы Рифеншталь, как Чарли Чаплин, «Касабланка» и великие вестерны с Джоном Уэйном.

О холмы, облитые брусчаткой,
Лязгнул быстрый луч и был таков,
И пропал — над смотровой площадкой,
В набеленных лицах облаков.

Луч зеленый, новый штык трехгранный,
Бескозырка — ленточки до пят…
— Облака, не спите под охраной,
Под охраной облака не спят.

— И не жмите к холодящей грани
Ваши щеки, вспухлы и нежны,
Ведь уже в ущелья за горами
Узкие откинуты ножны.

Сизый дым взвивается по мачте…
Ржавый пар на куполе — как йод…
— Вы его, бессонного, не прячьте.
Вот он выйдет и вас всех убьет.

II, 2007

Олег Юрьев в повести «Полуостров Жидятин» использует образ вяземского пряника для яркой характеристики одного из своих персонажей: «…их атаман Вовка Субботин, коломенская верста с физиономией вяземского пряника».

Официальный сайт города Вязьма в разделе своем, посвященном вяземскому прянику, — один из моих любимых сайтов. Не могу также не согласиться и со следующим утверждением:

Сегодня Обретение Родины — это возрождение не только православия, семейных ценностей, свободного труда, уважения к личности человека, но и традиций национальной еды. Возвращение вяземского пряника в нашу жизнь и культуру — один из приоритетов на этом сложном пути.

P. S. Прошу гг. родиноненавистников понапрасну не беспокоиться — вышеприведенное с моей стороны не ерничество, а скорее легкая умиленная ирония.

…несколько сложно построенный нос…

Ник. Чуковский об Олейникове (точнее, о журнальной рисованной фигуре, «неотличимо» похожей на Олейникова, но это неважно) (Н. Чуковский // Мы знали Евгения Шварца. Л. — М., 1966, С. 24 — 41). Взято из статьи Н. С. Риникер «»Я был облит серной кислотой»: к вопросу о творческом поведении Николая Олейникова», и вообще неплохой. Статья из какого-то «Вестника молодых ученых» за 1999 г. неизвестно каким образом очутилась у меня на свистке и только что была обнаружена. Вероятно, я очередной раз собирался написать статью об Олейникове.

О рыбках; Франкфурт, середина зимы

В окнах китайских ресторанов между маленькими пальмами сидят женщины, берущие себя под волосами за шею.

Иногда они встряхивают головой и взглядывают на своих собеседников внимательно-смеющеся-влюбленными глазами, какие знает как делать всякая женщина, когда-либо собиравшаяся стать актрисой. В плошках перед ними так голубовато светится, что как будто синевато горит китайский суп с пузырьками. А в зеленоватой полутьме за ними мерцают аквариумы с тем или иным числом декоративных китайских рыбок.

Как известно, в каждом китайском ресторане имеется аквариум с тем или иным числом декоративных китайских рыбок. По этому числу, а также по размеру, цвету и породе рыбок служащие китайской мафии определяют, какому клану и в каком размере отстегивает ресторан. Поэтому рыбки плавают медленно, читаемо, с иероглифической ответственностью и значительностью на овечьих личиках и веероносных хвостах. Служащие китайской мафии взглядывают сквозь окно, сквозь женщин, взявших себя под волосами за шею, сквозь зеленое стекло аквариума и даже не слезают с велосипедов — развеваясь полами смутных плащей, едут в красно-желто-зеленом франкфуртском полумраке к следующему китайскому ресторану.

…А на односторонней улице над несуществующим морем, в палисадниках некрасивых вилл, декоративных рыбок неизвестно зачем держат в каменных корытах с фонтанчиками посередине.

Вот в них начала темнеть и сгущаться вода; перепончато-волосатые красные, которых еще не забрали на зиму в дом, тревожно шевелились: забыли?

Одна, тугая-лысая, уже не шевелится, низко лежит, но не перевернулась и алого цвета не потеряла — значит, живая еще. Спит.

Ходили с Шиллеровской высоты в долину, в городок Герлинген, откуда родом семья Шиллера (и где похоронен его отец, «герцогский обрист-вахмистр в Солитюде», как написано на гробовой доске). Городок заставлен скульптурными изображениями различных животных. Например:

СЕ КОНЬ, А НЕ СОБАКА

или:

СЕ ЛЕВ, А НЕ КАБАН

Конечно, хорошо было бы, если бы подвернулась еще скульптура, под которой можно было бы сделать подпись: СЕ КАБАН, А НЕ КОНЬ, но увы — не подвернулась.