февральском номере журнала «Октябрь» обсуждение вечной статьи Ольги Мартыновой.

Не стану обсуждать, кто что сказал: читайте сами, если кому интересно.

Хочу заметить только одно. Среди прочих «обсуждающих» перечислен Вадим Левенталь, по моим наблюдениям, буратино на подхвате у Топорова. Приглашать такого рода персонажей пообсуждать эту тематику — это все равно, что приглашать бледную спирохету на конгресс по проблемам сифилиса. Естественно, она придет и расскажет, что твердые шанкры есть идеал стремлений. Они бы еще Топорова с Данилкиным и прочих пригласили «пообсуждать». Это еще более жирные спирохеты. Или даже уже шанкры.

Иногда кажется, ничто уже не может удивить в этой «литературной жизни», но всякий раз что-нибудь удивляет по новой. Но уже слабо. С каждым разом все слабее.

1. Названная в заголовке записи статья Валерия Шубинского, помимо прочих своих качеств, практически полезна для вдумчивого читателя, что очень редко случается со статьями о литературе и литературной жизни. Большинство сочинений на эту тему (включая сюда и мои собственные) являются наблюдениями и размышлениями в чистом виде, представляющими тот или иной умственный интерес, но не имеющими никакого практического смысла.

Валерий Игоревич пишет (это важное утверждение содержалось уже в предварительных заметках к этой статье, выставленных в журнале автора): «…главное: надо забыть, что он говорил. Содержательную часть его реплик надо вывести за скобки. С хамом нельзя ни солидаризоваться, ни спорить…»

Мудрость и гигиенический смысл этого совета, мне кажется, не до конца оценены. Мне он помог почти сразу же — пример для наглядности:

Некоторое время назад где-то я прочитал, что один из предметов статьи Шубинского (не единственный, думаю, но, несомненно, главный) вдруг разразился панегириком в адрес харьковско-американского писателя Милославского (подозреваю, даже знаю, почему). Перед моим умственным взором уже встала эта чрезвычайно забавная «картинка с выставки», но — стоп! — сказал я себе. Вспомни: «…главное: надо забыть, что он говорил. Содержательную часть его реплик надо вывести за скобки. С хамом нельзя ни солидаризоваться, ни спорить…» Никакое — ни положительное, ни отрицательное отношение Топорова и подобных ему к кому бы то ни было и к чему бы то ни было не может являться поводом или доводом для тебя, если ты хочешь жить в более или менее человеческом мире. Любитель Милославского, обрадовавшийся похвале — проиграл. Нелюбитель Милославского, возмутившийся или пожелавший использовать эту «медвежью похвалу» как аргумент — проиграл тоже. Речь идет о том, что должны быть границы, и эти границы ты проводишь — для себя! — сам.

Таково, к примеру, практическое наполнение совета Шубинского. Я — благодарен за него.

2. И второе. Это никак не полемика с Валерием Игоревичем, но я должен все же отметить, что никаких «пактов о ненападении» лично я ни с кем никогда не заключал. И в восьмидесятые годы говорил все, что думаю о ком угодно, а как предоставилась возможность делать это печатно — в ленинградких перестроечных газетах для начала — то и печатно. И об упомянутом Драгомощенко, и о неупомянутом Кривулине, да и о ком угодно. С моей точки зрения, Советская власть — это как раз что-то типа Топорова и обращение с ней должно было быть соответствующее — «содержательную часть вывести за скобки», кто начал учитывать ее существование, тот попался. Не знаю как кто, а лично я совершенно точно отказывался учитывать «общего врага». В этом, с моей точки зрения, и состоит единственный экзистенциальный выигрыш, который можно было получить (а можно было и не получить) из ситуации неофициальной культуры 70-80-х гг.: исчезновение Советской власти (а в экстраполяции на неизвестное тогда будущее — любого другого большинства, пытающегося предписывать тебе, что хорошо, а что плохо)— хотя бы на уровнях, связанных с литературой и культурой. Как же может быть «общим врагом» то, чего нет?

Я не оспариваю слов Валерия Шубинского, может быть, такой «пакт о ненападении» и существовал. Я просто хочу подчеркнуть, что я в нем не участвовал.

Про 90-е гг. я вообще ничего не могу сказать, в 90-х гг. я практически не участвовал в российской литературной жизни, только (в первой половине этого десятилетия) иногда высказывал свои мнения и суждения по разным поводам на волнах «Радио Свобода», предоставившего мне в лице С. С. Юрьенена полнейшую свободу слова, характерную для того странного времени, а сейчас абсолютно непредставимую. Думаю, что если в эти годы и существовало какое-то продолжение описываемого «пакта о ненападении», то я и под ним не подписывался — говорил свое нелицеприятное мнение, что не означает «неприятное» или «отрицательное», как полагают в последнее время многие люди, как правило, плохо чувствующие и знающие русский язык, а без учета отношений и пристрастий, т. е. беспристрастное. Я не сожалею ни об одном из высказанных мною суждений, хотя, быть может, с некоторыми из них и сам бы сейчас не вполне согласился.

Вообще, я сожалею только о двух эпизодах моей литературной биографии. Т. е. несомненно, я гораздо чаще был неправ и поступал вызывающим сожаление образом, но только два эпизода постоянно всплывают в памяти и причиняют неудовольствие.

Первый: в начале нулевых годов в Екатеринбурге в театре «Театрон» артист по фамилии Ушатинский поставил мою пьесу «Мириам» — и не только без моего разрешения, но и приписав к ней, ничтоже сумняшеся, еще один акт, полный самой пошлой водевильной глупости. Я узнал об этом вскоре после премьеры, но, поколебавшись, не стал закрывать спектакль — как всегда, было жалко артистов, театр, они-де работали… Я до сих пор очень сожалею, что не закрыл тогда же.

И второй: по ходу организации премии «Национальный бестселлер» устроители обратились ко мне с предложением стать номинатором. Я, конечно, понимал, что не следует ходить в собрание нечестивых, но подумал, что нехорошо отказаться от возможности сделать хорошее какому-нибудь замечательному писателю, которого, кроме меня, может быть, никто и не вспомнит… — и был в течение двух первых сезонов «номинатором». Слава Б-гу, хотя бы денег я никаких из этой клоаки не получал. Я признаю: это была ошибка. Я знал, кто затеял эту премию с дебильным названием — и должен был сразу отказаться.

Ну, вот. Пожалуй, это пока всё, что пришло мне в голову по поводу важной, содержательной и в первую голову практически полезной статьи В. И. Шубинского.

Папаша знаменитого Джонатана Литтелла (или Литтéля, потому что пишет он по-французски), обспускавшего в объеме полутора тысяч страниц Бабий Яр, Роберт Лителл, пишуший по-английски шпионские романы, тоже разразился опусом магнумом. Всего четыреста страниц, зато про Мандельштама.

Переведу несколько отрывков из рецензии на немецкий перевод, вышедший в прошлом году:

<...> Оба (т. е. «деспот Сталин» и Мандельштам) встречаются в «Эпиграмме на Сталина» в Кремле, после того как спецслужбы арестовывают и сажают Мандельштама в тюрьму за распространение антирусских (! — О. Ю.) взглядов. Но они беседуют не о сталинских преступлениях. а о власти слова, мастером которого является Мандельштам. <...>

<...>Осип Мандельштам — один из немногих поэтов, которым разрешалось публиковаться даже и в 30-е годы. <...>

<...> Это стихотворение («Мы живем, под собою не чуя страны… — О. Ю.), скорее выражение глубокой ненависти, чем образчик терпеливо обдуманной поэзии, находится в центре документального романа («Tatsachenroman»). Американский писатель использует при этом многочисленные слухи о последних годах жизни Мандельштама с его женой и распорядительницей его литературного наследства Надеждой, а также о его доказанных связах с выдающимися представителями русской интеллигенции, как например Борис Пастернак, Анна Ахматаова или Николай Бухарин. <...>

<...> Эту биографию, о которой распространено не меньше слухов, чем известно однозначных фактов (! — О. Ю.) Роберт Лителл использует для создания увлекательного оммажа поэту Мандельштаму и его верной супруге со включением в ткань повествования фигур многочисленных современников. Наряду с уже упоминавшимися это советский тяжелоатлет Фикрет Шотман, телохранитель Сталина Николай Власик, а также актриса и любовница Мандельштама Зинаида Зайцева-Антонова (это одно из моих любимых мест в рецензии! — О. Ю.) .<...>.

<...>На основе своих тридцатилетней давности бесед со вдовой русского поэта Литтел пытается осознать события 1934 — 38 гг. При этом американцу удалось повествование, немного приоткрывающее и одновременно сохраняющее завесу загадки, окружающую Мандельштама. Центральным эпизодом книги является фиктивная встреча Мандельштама и Сталина, где происходит ожесточенная схватка за преимущественное право на интерпретацию. С помощью изобретения этой встречи Роберт Литтел делает <для читателя> совершенно очевидным: слова были единственным, что представляло угрозу для грузинского деспота и «мужикоборца» при всем его террористическом могуществе.
.
<!!! — Внимание! Самое интересное — О. Ю.><...>В отличие от биографа Мандельштама Ральфа Дутли вдова русского поэта оставила открытым вопрос, встречались ли когда-нибудь Мандельштам и Сталин. «Мандельштам несомненно встречался со Сталиным. Но произошла это встреча в Кремле, на даче или только в голове поэта — это Вы должны решить сами», — сказала она в 1979 году Роберту Литтеллу.

<...>

Кому мой наскоро скроенный перевод кажется неправдоподобным или не удовлетворяет по качеству, тому сюда — рецензия Томаса Хумича в сетевом журнале «Гланц унд Эленд» («Блеск и нищета», между прочим, — очень самокритичное название).

Дело, конечно, не в «триллере про Мандельштама» как таковом, при всей его типологической показательности: что сохранилось на Западе в головах у людей после четырех десятилетий «мандельштамизации» на основе воспоминаний Н. Я. Мандельтам. В конце концов, мало ли всякого убогого пишут, в том числе и вполне себе и даже особенно соотечественники. Поражает (и интересует, и заслуживает отдельного рассмотрения) длительность и устойчивость воздействия примитивных картин, протранслированных в свое время Н. Я. Мандельштам. Если бы она только сохранила стихи Мандельштама — можно было бы ставить ей памятники (впрочем, и так уже ставят), но то, что она дальше сделала с этими стихами, засуживает отдельного рассмотрения, изучения и, уверен, выведения из сферы «само собой разумеющегося». Речь здесь идет, между прочим, как раз о том, о чем Мандельштам разговаривал с грузинским деспотом в Кремле: о преимущественном праве на интерпретацию.

Но единственно этим, все еще болезненным вопросом использования Мандельштама и его стихов для собственной публицистической деятельности Н. Я. Мандельштам (формулировка М. Л. Гаспарова) вопрос ее воздействия на сознание шестидесятнической и постшестидесятнической интеллигенции не ограничивается. Особенно во «Второй книге» продемонстрированы умение и воля уничтожать или низводить людей, иногда одним словом. Я пишу сейчас о Бенедикте Лившице — и это особый сюжет: как Н. Я. Мандельштам одним словечком «даже» превратила большого поэта в нечто смехотворное. И навеки ранила подругу своей юности, ею же воспеваемую «Таточку» Лившиц.

А вот сайт saint-petersburg.ru сообщает, что

Особняк писателя Владимира Маяковского на Шпалерной решено продать

Акционерное общество «Талиона» приняло решение о продаже бывшего дома-особняка писателя Владимира Маяковского на Шпалерной улице, 18, сообщили «Санкт-Петербург.ру» в пресс-службе компании.

Общая площадь здания, построенного по проекту Саввы Чевакинского и состоящего из 7 представительских апартаментов и 10 залов и атриума, — 4 тыс. 900 кв. м. «Талион» получил разрушенное пожаром здание на инвестиционных условиях в 2001 году, а после окончания реконструкции в 2006 году стал его собственником. Компания сдает резиденцию в аренду за 1-1,3 млн руб. в сутки.

Для неместных сообщим, что под «особняком писателя Маяковского» имеется в виду Шереметевский дворец, в котором размещался ленинградский Дом писателей им. В. В. Маяковского, в начале 90-х гг. подожженный с разных сторон, что твоя Воронья слободка (да простит мне Бог цитату из Ильфа и Петрова).

Некоторое время назад чрезмерно добрая и через то несправедливо страдающая Валентина Ивановна Матвиенко предоставила ленинградским писателям (для чего, собственно? — поужинать с мордобоем сейчас много где можно; шучу-шучу, нужная вещь, конечно — как же, писатели, да без особняка, позор и безобразие!) другой особняк, или же, справедливо замечают, особнячок, а то и флигелек, на Звенигородской улице, рядом с новым метро. Запустили туда оба «Союза писателей», один другого краше. Интересно, долго ли продержится? (Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что умные люди в администрации задумались о пожарной чреватости и приняли меры. Основная мера — посадили за все отвечать некоего, естественно, Хайкина, ему стало быть, и сидеть. Ну-ну, посмотрим)

Добрая Валентина Ивановна открывает новую коммунальную квартиру.

Мы тут в недалеких и невысоких горах Таунус на недельку — по грибы, по ягоды, выпить-закусить. Картин местной натуры и культуры от меня не ожидайте — не будет. Их и вообще больше нет в этом журнале, даже старых — коварный ресурс IMEEM, на котором хранились мои фотографии, безо всякого предупреждения отменил к чертовой матери хранение изображений, так что из журнала исчезли все картинки за последние года полтора. Даже коллекция американских заборов! Самопонятно — можно перенести фотографии в другое место, но вряд ли в ближайшее время я засяду за восстановление всех этих записей. И новые ставить неохота. Разочарование в визуальном. Вот что мы imeem в результате — чисто текстовой журнал.

Это как бы новость — технического порядка.

Теперь вопрос, отслоившийся от написания колонки о Пу Сун-лине:

В немецкой википедии о нем сообщается: «китайский писатель монгольского происхождения«. Может, кто в курсе: с каких это щей монгольского? У академика Алексеева я такого, кажется, нигде не читал.

Наблюдение 1 (точнее, вывод на основе жизненных впечатлений):

Никаких грибов на свете не существует, за исключением объеденных слизнями моховиков на кривых ревеневых ножках. Слизни эти — морковного цвета и чудовищного размера какахи из мокро-пупырчатой резины, именуемые по-немецки донельзя поэтически: «нагие улитки» (Nacktschnecken).

Или скажем осторожнее: вероятность существования каких-либо грибов, кроме см. выше, я расцениваю значительно меньше вероятности высадки американцев на Луне, в которую, как известно постоянным читателям этого журнала, решительно не верю. (Кстати, сорокалетие этой грандиозной инсценировки недавно отмечали с новыми поддельными роликами, поскольку старые, т. е. «подлинники» — само собой разумеется! — совершенно случайно пропали в архивах).

Наблюдение 2:

Наконец-то обнаружились доказательства издавна провозглашаемого прогрессивными филологами факта, что филология является точной наукой, как физика или химия. Рассуждение такое:

Понятно, что маститый физик или там химик какой-нибудь вполне может быть «по жизни» набитым дураком и/или вздорным, примитивным и бескультурным хамом. Скобарем, согласно нашей терминологии. Теоремам евонным или реакциям это никак не мешает. Может и не быть. Несколько публикаций последнего времени привели меня к окончательному формированию убеждения, что то же самое действительно относится и к литературоведению, например и прежде всего эта. Наиболее деликатно и в то же время недвусмысленно выразился в той же связи Роман Давидович Тименчик (за указание благодарю Дм. Вл. Кузьмина)

Точно так же есть эпохи, когда искусство описания обгоняет то, что описывается. Скажем, научное творчество того же Жолковского значительно более продвинутое и содержательное, чем художественное творчество Жолковского, — просто чтобы на примере одного и того же человека показать, как это не обязательно синхронно.

Должен, однако же, отметить, что совершенно несогласен с объяснением Романа Давидовича насчет того, что «искусство описания обгоняет…» и т.д. — т. е. что литературоведение современное передовее и интеллектуально качественнее, чем современная же литература. Оно, может, и так, разбираться сейчас не станем, но приведенный — и блистательно, как уже говорилось, сформулированный пример Жолковского к этому объяснению никак не подходит. Что этот пример блистательно описывает, так это проблематику литературного самовыражения маститых (и не очень маститых) советских литературоведов, волна которого порождена была — это моя гипотеза, мне приходилось уже ее высказывать — т. н. тихой революцией сферы сервиса, являвшейся социальным содержанием поздней советской эпохи. Таксист стал (и чувствовал себя) главней ездока, официант — едока, продавец — покупателя, а редактор, критик, литературовед — главнее писателя, которого должен был обслуживать. И в конце концов восстал — перешел, так сказать, к замкнутому циклу, обслуживая только себя и себе подобных. А публике пришлось обслуживать себя самой — делаться бомбилами, торговать в ларьках… в том числе, и писателям пришлось заниматься литературной критикой. Когда-то я уже высказывал свое убеждение, что в России критиками должны быть только поэты, потому что поэты в России умнее прозаиков, а прозаики — критиков и литературоведов. Одна из причин сложившейся печальной ситуации — восстание советской сферы обслуживания — описана выше. Разумеется, нужно оговориться (в хорошие времена, вероятно, не пришлось бы, а сейчас нужно), что речь идет о статистических явлениях. Отклонения в ту или иную сторону всегда бывают, поэтому если вы хотите защитить от меня вашего любимого литературоведа, критика или прозаика, то не торопитесь — именно его я и считаю исключением из сформулированного выше правила.

В результате перехода некоторых маститых и не очень маститых литературоведов к самообслуживанию, т. е. к созданию на основе последних достижений науки литературных текстов и объявлению их на основе последних достижений науки наиболее соответствующими последним достижениям науки, у нас появилась возможность познакомиться с крупными и некрупными учеными, так сказать, на личностном уровне (что, в целом, вовсе необязательно — я бы, например, легко обошелся и действительно легко обхожусь без знакомства с личностью академика, например, Виноградова, которого считаю гениальным человеком и — наряду с Тыняновым — одним из немногих литературоведов ХХ века, которые были способны на порождение магистральных, поворотных мыслей, а не просто догадок, разработок, наблюдений, сопоставлений, чем занята — и правильно делает, что занята — честная литературная наука). Некоторые из наших крупных ученых оказались вчуже приятными и умными людьми, и даже личностями трагического масштаба и, соответственно, интереса (как, например, М. Л. Гаспаров), а некоторые — совсем наоборот. Ну, совсем как химики какие-нибудь или физики. И таким образом — литературоведение является точной наукой. ЧТД.

Может, тогда и поэзия является точной наукой? — спросят меня некоторые и укажут на многочисленные публикации «крупных современных поэтов» — как в стихах, так и в критической прозе — которые сами по себе, несомненно, способны подтвердить в этой логике вышеприведенное утверждение. Не буду заводиться с примерами — некоторых я уже раз или два касался, некоторых (еще или уже) нет, но ответ мой не нуждается в частных примерах, да и слишком много их — неупомянутым будет обидно.

Скажу попросту так:

Если оказывается, что большой поэт — большой дурак, то это всего лишь означает, что его напрасно считают большим поэтом.

Большие поэты дураками не бывают, подчеркну я еще раз. Это утверждение важно и практически — для запутавшихся в современных литературных репутациях людях. Насчет стихов иногда трудно не поверить знающим людям — насчет зернистых мыслей из пробирной палатки, которыми нас ежедневно обогащают новые Козьмы, затрудниться труднее. Буду рад, если помог.

Пока, кажется, всё. Пошел пить чай с вишневым вареньем на поляне под яблоней.

…а у нас тут, кстати, неподалеку совсем — на Данцигской площади, у самого что ни на есть Восточного вокзала открылся книжный магазин с латино-кириллическим наименованием «KniЖnik», и мы туда пошли, значит, недавно, чтобы купить переводчику Петеру Урбану на день-рожденье книгу-словарь или, точнее, книгу — словарную статью «ХУЙ» какого-то Плуцера-Сорного или наоборот, но не в этом, конечно, дело. Ту книгу я перед дарением перелистал и даже предисловия освоил, одно из которых — первое и установочно-научное — написано, по всей очввидности, не иначе как самим героем исследования — стихийным фрейдистом-подстольшиком.

Но мы сейчас не об этом. Книжечка-то давняя и просто случайно подвернулась как уместный курьез под огурчики-помидорчики, ополяченную водку «Парламент» и прочее латино-кириллическое столоверчение.

Мы сейчас о том, что в подарок не Петеру Урбану, а себе было нами куплено некоторое количество толстых-претолстых книг, из того, знаете ли, сорта книг, что внешней своей красотою напоминают пуще всего прочего шоколадно-вафельные торты производства Харьковской кондфабрики с красивым украинским названием «Рандеву» или «Аллегро» — золотенькие надписи с завитушками по чему-нибудь густому и темному. И блескучая картиночка по середине, изображающая нечто красивенькое. По весу — если их на ладони взвесить — совершенно очевидно, что нет, не имеют, не могут иметь эти книги внутри себя, между обложек этих своих шоколадно-вафельных, ничего, кроме легкого московского, с Шубинского примерно переулка, воздуха — т. е. являются типичными выставочными издательскими макетами. Тем не менее, при раскрытии между картоночками с картинкой и золотинкой оказывается некоторое толстое количество страниц текста, набранного несколько преувеличенным шрифтом (что, впрочем, неплохо, хотя делалось вряд ли из сострадания нашему утомленному десятилетиями зрению). В общем, как бы и не книги это, а некие особые продукты новейшего российского книгоиздания — шоколадно-вафельные эксмомакеты, ШВЭКСы.

Но мы их несколько штук всё же закупили, поскольку«Эксмо» этому, естественно, до феньки дверки, какие воздухи задувать в шоколадно-вафельные коробочки — всё равно купят. А не купят — и всё равно! Никаких других издательств всё равно ведь скоро не будет, да уже практически нет, одно сплошное эксмо, провиденциальной задачей которого является — не раскрою особой тайны, да и не тайна это никакая! — полное уничтожение всякого книгоиздания. Однажды, в некий день — назовем его «Х», какой-нибудь Главный Эксмист отложит рубильник и все широко расположившиеся между шоколадно-вафельными картонками буквы всех на свете ШВЭКСов одновременно исчезнут — сотрутся.

Вероятно на сходняках наследников Госкомиздата еще окончательно не решено — появится что-нибудь шоколадно-вафельное вместо них или же вообще ничего не появится — одни останутся пустые страницы. Или даже и они растворятся. Признаться, я иногда не без содроганья заглядываю в купленные на Данцигской площади ШВЭКСы — есть ли там еще буквы внутри? Хоть и понимаю: рано, пока еще рано.

Скоро, вероятно, но, вероятно, еще не сейчас. Или?

Впрочем, это несколько другая коллизия, отвлекаться на которую мы сейчас не будем.

Пока буквы не исчезли, мы их осторожно читаем. И осторожно о них пишем.

Нам бы вообще-то писать надобно колонку про Пу Сунлина, а за ним срочно про Бунина, а мы завтра, пожалуй, про Юрия Коваля напишем и про «Суер-Выер» его. Если. конечно, не отвлечемся на Пу Сунлина.

смешная история. Несколько напоминает, как Ленина В. И. с Крупской Н. К. заперли в Горках.

Кстати, лет, кажется, 27 назад, Б. И. Иванов одолжил у меня журнал психиатрической ассоциации Р. С. Ф. С. Р. с подробным отчетом о болезни и лечении В. И. Ульянова-Ленина. И, конечно же, не вернул. Какая-то сложная связь тут имеется, не правда ли…

По многим причинам я не захотел вмешиваться, когда Дмитрий Владимирович Кузьмин, к которому я отношусь хорошо и с уважением, некоторое время назад дискутировал по поводу премии Андрея Белого в основном с двумя уральскими буратинами комсомольско-молодежного разлива. Но если бы захотел, то сказал бы Диме, что «возобновление» Премии Белого и аргументирование тридцатилетним совокупным «символическим капиталом» — ошибка, причем двоякая. Во-первых, сущностная — «новая», переданная Ивановым и Останиным Премия Белого должна была так и называться — Новая премия Андрея Белого (мало ли в те времена всего «нового» объявлялось, и сам грешен), или, например, Премия Валерия Брюсова, а не имитировать «возобновление», «продолжение»; потому что культурно-антропологический феномен, стоящий за премией Белого в ее современном виде, радикально отличается от очень специальных обстоятельств и закономерностей ленинградской неофициальной культуры 70-80 гг., внутри которых Премия Андрея Белого имела свой смысл (во многом задним числом, как часть легенды или как часть историко-литературной концепции, которую я сам же с удовольствием в данный момент преподаю, но это всё уже другой вопрос).

Но это было ошибкой и в практическом смысле — тактической ошибкой, так сказать. Если бы меня спросили, то я бы предсказал нынешние события — не в этом, так в другом, но по сути сходном виде. Для этого не нужно было быть предсказателем или даже особенно в курсе «великой литературной закулисы» — для этого просто нужно было достаточно хорошо представлять себе «человеческий материал», в этой истории задействованный.

Удивительно скорее, что «смешная история» произошла только сейчас — ее вероятность была заложена именно в самой идее «продолжения» — т. е. идее объединения новых, сравнительно молодых людей с двумя… пожилыми ленинградскими активистами, представителями совершенно иного мира и носителями совершенно иного социального и личностного опыта. И другого отношения к миру и литературе.

А теперь скажите, дорогие друзья! Вот вы, конечно, отправили двух старичков в Горки, и, конечно, назначите Б. И. Иванову другого Останина, если он будет особенно взбрыкиваться, но что вот вы станете делать, если Борис Иванович Иванов с моим журнальчиком про леченье вождя под мышкой и Борис Останин, поддерживающий его под другую мышку, вдруг заведут обыкновение шаркающей рамолической походкой отправляться каждый год осенью в какую-нибудь петербургскую распивочную и чествовать какого-нибудь лауреата по своему вкусу бутылкой водки «Смирновская», яблоком и железным рублем без Ленина? Да хотя бы и смирновским мерзавчиком, половинкой яблока и полтинником. Это-то, как вы, надеюсь, и сами понимаете, вполне еще находится в их физических и экономических возможностях. А вы с вашим прекрасным Комитетом, так замечательно докооптированным, вы чем параллельно займетесь? Конечно же, и дальше тем же самым — премированием. И пусть потребители решают, какая водка более «Смирновская».

Но это еще сравнительно безобидный вариант, даже в чем-то трогательный.

А вот если в эту самую вышеупомянутую распивочную еще и вышеупомянутая комсомольско-молодежная шпана набежит с деньгами от комсомольско-молодежных банкиров? В этом случае даже и небольшой судебный процесс по поводу «брэнда» можно себе представить. Да и этих лауреатов тоже, и даже вполне живо…

Можно ли считать братьев Стругацких Вайнерами научной фантастики или же лучше считать Вайнеров Стругацкими милицейского романа?

В этой книге впервые публикуется как проза, так и поэтическое наследие автора. Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.

М.:Эксмо, 2008. Пер. 608 стр. Серия «Русская классика ХХ века»

Каталог берлинского книжного магазина «Геликон» принесла сегодня почта.

Кто же был этот автор, впервые опубликованный издательством «Эксмо» в 2008 г.? Погодите заглядывать под загиб, попробуйте догадаться.
Читать далее →

Вдруг обнаружил в собственном, только что написанном и отправленном письме выражение:

…в стремительно скобареющем издательском ландшафте…

Мог бы, разумеется, написать и в «литературно-издательском ландшафте», всё так и есть, к сожалению, но дело сейчас не в том.

Какие же прекрасные — емкие и звучные — слова и обороты забрезжили из рутинного делового письма: «оскобарение», «скобарею — скобареешь — скобареем», «совсем оскобаревший N», «стремительно скобареющий NN» и даже «постепенно оскобаревающий NNN».

В детстве я часто слышал в уличном обиходе слово «скобарь» — так ленинградское просторечие по традиции (полу- , а иногда даже и целиком) презрительно именовало «пскопских», т. е. уроженцев Псковской области. Ко времени моего детства слово «скобарь» и прилагательное от него — «скобарский» — использовались в подавляющем большинстве случаев в чисто переносном смысле, обозначая всё, с точки зрения «коренного» (т. е. до некоторой степени укорененного) ленинградского жителя, малокультурное, грубое-хамское и туповатое.

Лет тридцать не слышал я этого: «ну, настоящий скобарь!», и сейчас не слышал, когда недавно был в Петербурге — но вот же, выскочило вдруг и в ближайшее время никуда уже явно не денется: будет плодоносить. Так что возможных читателей этого журнала прошу иметь в виду: против жителей и уроженцев Псковской области я ничего не имею (скорее наоборот), вводимые понятия (оскобарение и пр.) основываются исключительно на переносных значениях.

…глянцевое оскобарение литературы… …комсомольско-скобарская мафия… …стремительное оскобарение советской интеллигенции… и т. д. и т. п.