Позвонили в дверь, я нажал на кнопку и вышел встречать почту. По ступенькам через три на четвертую подпрыгивал молодой человек типа мальчуган под полечку стриженный, а на руках у него на манер адъютантского полотенца лежал бурый пакет, перевязанный незабвенным и единственным в мире шпагатиком.

«Здрасьте, — с легким уральским выговором сказал молодой человек, допрыгавшись до нашей площадки. — Посылка с родины!» Перекинул пакет с рук на руки и упрыгал вниз, даже расписаться не попросил.

Это пришла посылка с номерами журнала «Воздух» № 1, 2010.

Нижеследуют многие спасибо.

Первое — отправителям Павлу и Эльвире Жагунам. За доброту и любезность. И, конечно, за книги Павла Жагуна, которые я еще буду читать.

— Признайтесь, Павел, мальчуган-то прямо из Москвы пешочком припрыгал? Это такая «Росавиапочта»?

Второе спасибо Дмитрию Кузьмину, который всё придумал и организовал.

Третье спасибо, разделяющееся на восемь отдельных благодарностей (как боеголовки у баллистической ракеты), — в порядке следования: Игорю Булатовскому, Василию Бородину, Анастасии Афанасьевой, Марии Галиной, Аркадию Штыпелю, Татьяне Нешумовой (Таня, Вы будете смеяться, на Ваша книжка пришла тоже сегодня — очевидно, сегодня день посылок с родины!), Фаине Гримберг и Геннадию Каневскому. Вы все написали обо мне так, что будь я завистливым человеком, то стал бы себе завидовать. Но я человек не завистливый, поэтому просто буду о сказанном думать.

И последнее, особое спасибо — Линор Горалик за вопросы. Редко когда приходится сталкиваться с такими правильными, осмысленными и интересными (по крайней мере, для отвечающего, но надеюсь, что и не только) вопросами. Над некоторыми мне пришлось долго и с наслаждением думать, и в результате этого интервью не знаю как читатель, а я точно узнал много интересного — о себе и не только о себе.

Когда этот номер «Воздуха» откроют на «Литкарте», я, конечно, дам все необходимые ссылки, но сейчас, по первом прочтении, мне просто захотелось сказать все эти спасибо.

Что будет музыкой в аду?
Пила в разветвьях голотелых
И колоченье оголтелых
Косилок на холостом ходу?

Что будет золотом в аду?
Ветчины узкие магнолий?
А злотым медным — не стегно ли
Медведки, вытомленной во льду?

Что будет пóтом в полом сне?
Что будет Тютчевым и морем?
Что — истомлением, что — горем?
И что потóм, куда и мне..?

V, 2010

СТИХИ ИЗ РОМАНА О ДЕРЕВЬЯХ

— Знаешь светополосу,
Заплутавшую в лесу?
— Знаю, это дышит плесень
У гнилушки на носу.

— Знаешь лесотемноту,
Растворенную в свету?
— Знаю, это синий лесень
Набирает высоту.

Солнце зреет не дозреет,
Месяц бреет звездный луг,
Синий лесень гордо реет,
Подбирает злакитук,
Только рыбки меж садками
Спрятавшиеся не молчат,
А друг другу плавниками
Неприятности кричат:

— Знаешь светополосу,
Заплутавшую в лесу?
— Нет ее, теперь там плесень
У гнилушки на носу.

— Знаешь лесотемноту,
Растворенную в свету?
— Это страшный синий лесень
Набирает высоту.

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ

Лето будет пронзительно-ясное. Розовые и белые пирамидки каштанов станут светиться: выдыхать светящийся пар. Трава окажется влажно-блистающей, заостренной, голубизна неба — глубокой как никогда. Купы бульваров — будто кипы только что снятых свежезеленых шкур — будут капать бело-прозрачной ослепительной кровью. Но на термометре будет ноль. В конце июня улетят птицы, на третьей неделе июля заснут ежи. В кротовьих шубах, дрожа и поднимая плечи, пойдем мы вдоль цветения глупых растений, не умеющих отличить свет от тепла.

В августе встанут морозы ниже пяти и на всем сделается кайма из белого замерзшего порошка — на розах, на винограде и на женских волосах. И даже молнии ночных гроз будут ледяные.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Простое будущее время»)

С праздником Победы!
Как обычно — всех, кроме полицаев всех мастей и юденратов всех колеров.

Ну а это — любимая песня моя. В 1981 году — летом, перед отправлением на военные сборы, которые должны были сделать из меня (и сделали) запасного лейтенанта финслужбы, я обеспокоился возможностью слегка откосить от предполагаемых маршей-бросков и прочей обременительной военной службы с помощью художественной самодеятельности. За подходящим репертуаром я обратился к поющему фотографу (тогда — позже еще много чего) Володе Горенштейну, и тот напел мне ее по телефону.

В качестве инструмента откоса простая булавка, вставляемая вместо винтика в соединение дужки очков с очками и вынимаемая при всяком намеке на марш-бросок, оказалась гораздо эффективнее гитары семиструнной, но все же дня два я «отрепетировал» на завалинке, пока они там бегали. Как я сейчас наблюдаю, музыку Никиты Богословского — то ли по причине телефонных помех, то ли в связи со своей несколько капризной музыкальностью — я тогда модифицировал/бардифицировал, что, несомненно, удивило деликатных слушателей. Но они мне ничего не сказали, вероятно, потому что были деликатны. И даже офицеры ничего не сказали.

…Зато передвигались мы (когда не марш-бросок), т. е. недружно стучали разболтанной кирзой по гатям, свежепостланным веселыми пьяными партизанами. под великую песню «Когда я молоденьким юнкером был, военную службу я очень любил» с замечательным припевом «Алера-опа, Америка-Европа, военную службу я очень любил!». Я был запевалой. Деликатные офицеры качали головами в некрасивых фуражках, поскольку песня, если кто знает, нечеловечески забористая, но ничего не говорили. Впрочем, это другая тема и другая песня.

А сегодня вот эта:

Солдатский вальс
Музыка: Н.Богословский Слова: Дыховичный и Слободской

Давно ты не видел подружку,
Дорогу к знакомым местам.
Налей же в железную кружку
Свои боевые сто грамм.

Гитару возьми, струну подтяни,
Солдатскую песню пропой
О доме своем, о времени том,
Когда мы вернемся домой.

Мы верность не то чтоб забыли,
Но все же признаемся, друг,
Что мало когда-то любили
Мы наших бесценных подруг.

Всю нежность свою, что в смертном бою
Солдат, берегли мы с тобой
Мы в сердце свое жене принесем,
Когда мы вернемся домой.

Закончив походную службу,
За мирным домашним столом,
Припомним солдатскую дружбу
Солдатскую кружку нальем.

И чуть загрустив, солдатский мотив
Припомним мы мирной порой.
Споем о боях, о старых друзьях,
Когда мы вернемся домой.

Великий был человек — действительно!

Однажды, выучив до известной степени немецкий язык и решив хотя бы в избранных примерах «проверить» то, что когда-то читал в переводе, я понял, что Соломон Апт писал по-русски заметно лучше, чем Томас Манн по-немецки. Это, конечно, не любого переведенного им автора касается — но иногда я и насчет Музиля сомневаюсь.

Смертью горло полоскали
Дуры-горлинки во сне,
Из пылающих клёвов плёскали
В голые глаза весне —
Золотыми полозками
По воспаленному стеклу
И вспылёнными полосками
На расплавленном полу.

Вот сад, где ртутная вода
Стекала всю ночь тройным уступом
В темнеющее никуда
По темно-голубиным купам —
Сквозь пыль и пыл стекла, сюда;
И ночь за ночь ее труда
Оплачена тройным сюркупом:

Медведки скрылись, и волчцы
Шипы зеленые надели,
Седеют в гробе мертвецы,
Когда еще не поседели,
И смертью дурни-горлецы
Полощут горло в самом деле.

V, 2010