последнего стихотворения.

БС НБП — СПб., 2006, вст. ст., сост., подг. текста и прим. Романа Тименчика и Владимира Хазана. 800 экз. (!)

Ну, в смысле филологии это вам, конечно, не «Павшие». По своей теме составители знают, кажется, всё и даже больше того. Иногда, конечно, бывает… — … в случае шага в сторону, как всегда, оказывается, что «специалист подобен флюсу» (признаться, в данном случае я этого совсем не ожидал). Напр., строчки из ст. Татьяны Гревс: «И будешь ты (т. е. Петербург. — О. Ю.) для нас таинственной Венетой, / Воскреснет древний миф о подвигах Атлантов…» комментируются следующим образом: «Венеты — древние племена, населявшие северное побережье Адриатического моря и считавшиеся основателями Венеции: вопрос об их происхождении (славянском?) вызывает в науке споры». Каким образом была установлена смысловая и грамматическая связь между комментируемым и комментарием, вот что интереснее всего? Сам по себе комментарий тоже не совсем верен, и речь в ст-ии идет, конечно, о западнославянском балтийском городе Винета, затопленном датчанами и немцами. Положим, мне как автору романа «Винета» (скоро выйдет в одном из московских журналов») знать это полагается. Но высокоуважаемым филологам лучше было честно написать: «Не знаем». Или даже вообще ничего не писать. Иногда это лучший комментарий.

Есть одно еще местечко — страшно смешное на мой вкус. Нина Берберова, женщина умная, но на стихи малоталантливая, пишет: «…Которые не снились, друг Горацьо, / Ни нашим мудрецам, ни тем фантастам и пр…» Комментарий любезно сообщает: «Цитата из шекспировского «Гамлета» (конец 1 акта: «Гораций, в мире много кой-чего,/ Что вашей философии не снилось) (пер. Б. Пастернака)»». Во-первых, ну причем тут «пер. Б. Пастернака»? (А кстати, чей это, собственно? Вронченко? — Как это ни смешно, но и Вронченко, и Полевой, вообще же см.: какой-то гений собрал) А во-вторых, как же все-таки смешон этот «пер. Б. Пастернака» с этим «кой-чего» на конце строки!

Я, разумеется, не нарочно выискиваю такие места, но… Когда-то я, кажется, жаловался уже, что их (вроде того Федора Сологуба, родившегося отроком и все подобное) будто ко мне притягивает какой-то язвительной силой, даже в самых лучших книжках. А эта книжка совершенно замечательная и читаю я ее с упоением, включая превосходные (в своем тематическом коридоре) комментарии.

Помимо всего прочего, в связи с разговором о «лирическом мы» заинтересовал меня вопрос: а не возникает ли оно и здесь, хотя бы на некоторых срезах — молодые поэты первой эмиграции с их однообразной техникой, интонировкой и тематикой, например? В более или менее общих исторических обстоятельствах. Но нет. Что интересно, не возникает. Пишут — многие — действительно однообразно, но лучше всего об этом слазал Блок, накладывая (положительную) резолюцию на заявление Раисы Блох на прием во Всероссийский союз поэтов (из комментариев, естественно): »Разумеется, и я согласен. Только что же будут делать они, собравшись все вместе, такие друг на друга похожие бессодержательностью своей поэзии и такие различные как люди?» Ни на секунду не возникает ощущение, что кто-то — даже самый неумный, даже самый слюнявый, даже самый бездарный — является частью какого-то роевого организма, а не отдельным человеком со своим собственным миром.

Чудное, хотя и местами полуграмотное, обнаружил стихотворение Ксении Бабкиной: «Как веселеют к вечеру трамваи/ И на афишах милый, желтый свет./ Они гласят, что нынче выступает/ Карсавина и весь кордебалет./ От этих ног, упругих и прелестных, / От этих плеч и загнутых ресниц / Как не скажу, что в мире уже тесно, / Что слишком много нежных женских лиц…» Барышня сама была балерина. Взять его, что ли, в «Отдельностоящие русские стихотворения»?..

В смысле полуграмотности, доходящей до своего рода даже величия, выделяется некто Бенедикт Дукельский, двоюродный брат не Владимира Дукельского, как можно было бы подумать, а Бенедикта Лившица. Но в корпусе только два сонета, а хотелось бы больше.

Но книга еще не закончена чтением (что видно по начальным буквам фамилий упомянутых поэтов). Может быть, еще вылезет чего-нибудь, требующее закрепления для памяти…

1.
Запах потопа былого.
Запад подводный в огне.
Выпукло, криво, лилово
облако всплыло в окне…
…выпукло-криво, лилово
облако с пыла в окне…
… выпукло, криво-лилово
облако стыло в окне…
…выпукло-криво-лилово
облако с тыла в окне…

2.
Плачет под облаком ива
в стёкла ногтями скребет —
зелено, выпукло-криво
дрожит ее жидкий хребёт…
…зелено-выпукло, криво
дрожит ее, рыбки, хребёт…
…зелено-выпукло-криво
лежит ее, рыбки, хребёт…
…зелено, выпукло, криво
плавник ее зыбкий гребет…

3.
…Выпукло, криво и сине
в слезы вливается мгла…
— Скажи мне, в каком керосине
последнее море ты жгла?
…и что ж ты так плачешь?

4.

— Одна я

на краешке неба стою,
погашенной пеной пятная
зажженную кóсу свою…
…влагой небесной пятная
светлую кóсу свою…
…подвижною тенью пятная
кóсу косую свою…

5.
Это последняя старость,
это последний костер —
уже никого не осталось
с косыми косáми сестер —
уж нас ни одной не осталось
с сырыми косáми сестер —

6.
вся растворилась аллея,
все утонули пруды,
одна погибаю во мгле я,
в пожаре небесной воды —
одна волосами белея
в разгаре небесной воды.

V, 2007

Высадка Армстронга на Луне удалась Стенли Кубрику значительно убедительней.

Видимо, он существенно лучше представлял себе Луну, чем венский декаданс.

Большая серия Новой Библиотеки поэта, понимаете ли. Выпущена в 2005 г., очевидно, в связи с шестидесятилетием Победы.

Довольно-таки бредовое издание — на нем, как на походных сапогах, налипшими комьями нарисованы, то есть, конечно, скорее налеплены «этапы большого пути»: возрожденный в 60-хх гг. предвоенный романтизм («Имена на поверке», сделавшие нескольких погибших молодых поэтов знаменитыми; каравеллы всякие, гренадские волости и пр.); потом позднесоветская бюрократизация: на холодном носу, равнодушно — издания, переиздания, разыскания, расширения и пр. — размыв основного «крепкого» набора, по сути, уничтожение романтической легенды, в чем и есть идеологический смысл 70-80 гг.; потом — уже теперь — просто абсурд: есть деньги по случаю юбилея, ну и сделаем, а для блезиру прибавим парочку «контрреволюционеров»). На предисловии (И. Н. Сухих) останавливаться я специально не буду — оно как раз и есть эти самые сапоги — не всмятку, так в мешочек.

Читать далее →

Печальное само по себе чтение, но я о другом.

Надо полагать, куда более существенной, чем информация как таковая (и/или ее доступность), является возможность ее усвоения. Воспринимающие структуры? Настройка антенны? Вероятно, радиолюбительская образность всего ближе: приемник принимает в установленном диапазоне.

Очень сильно преувеличивается обычно «недоинформированность» советского времени. И особенно 50-60-х гг. Все основное литературно существенное было вполне доступно (при желании) — Публичная библиотека работала, в букинистах продавалось если не все, то очень многое.

А в стихах Роальда Мандельштама — воздействие в первую голову Есенина (о чем обычно не говорится, а Есенина там едва ли не больше всего прочего), иногда Маяковского (в интонациях), Александра Грина, переводной романтики не самого верхнего пошиба, ну и какой-то безымянной лирики начала XX века — бытового декаданса с розами и грезами. При этом же знал, и читал, и, быть может даже, любил он все то, что так сильно воздействовало уже на следующее поколение неподцензурной поэзии. Но возможности даже не усвоения, а внутреннего учтения у Роальда Мандельштама еще не было — был установлен другой диапазон. Он был человеком советской культуры, от нее волевым решением отказавшимся, но способным тактильно воспринимать и воспроизводить лишь ее же обочинные явления.

Но как же быстро пошел потом (в исторических масштабах быстро, не в масштабах человеческой жизни) удивительный процесс возникновения поэтической культуры на ровном и пустом советском месте.

И дело тут было, конечно, не в доступности тех или иных сведений — имен, текстов, книг, картин, музык. Дело было в непрекращавшейся четыре десятилетия работе по изменению собственного существа, собственной прирожденной и продиктованной обстоятельствами времени и места культуры.
Кажется, эта работа сейчас почти полностью прекращена.

И Франкфурт не вылетел.

Сезон можно считать удачным.

в том числе
Роальд Мандельштам и Скалдин («Изд-во Ивана Лимбаха»),
Тименчика том про Ахматову в 60-х гг.,
БС НБП (двухтомник Белого, «Петербург в эмигрантской поэзии», Галич и «Советские поэты, погибшие на Великой Отечественной войне»).

Кое о чем, может быть, напишу потом. Роальда Мандельштама уже начал. Не разочарован, поскольку никогда не был очарован. Но хорошо, что такая книжка есть.

Журналы: четыре номера НЛО, включая коробку с двумя номерами о Девяностом годе, а также два авторских экземпляра: «Звезда» №1, 2007 (со стихами Ольги Мартыновой) и «Критическая масса» №3, 2006 (с «Душенькой» Ольги Мартыновой, рецензией Антона Нестерова на книгу Ольги Мартыновой и Елены Шварц «Rom liegt irgendwo in Russland» и статьей вашего корреспондента об Евгении Хорвате).

Помимо того: прибыло некоторое количество «Временников НКХ» (что позволит доразослать авторские экземпляры по «Дальнему Зарубежью») и некоторое количество книги стихов вашего корреспондента, т. е. Олег Юрьев, «Франкфуртский выстрел вечерний» (что позволит подарить ее хотя бы ближайшим друзьям).

полетели из дому
по литейному дыму
по сухому седому
голубому подыму

и до тьмы долетели
где лишь звезды в засаде
и назад поглядели
и увидели сзади

реку полную блеску
переплеску и лоску
вон к тому перелеску
подтянувшую лёску —

за литую железку
золотую желёзку

V, 2007