Колонка про Лермонтова практически готова, нужно только сократить тыщонку-другую знаков. Ерунда какая!

Зато прояснились обстоятельства гибели поэта:

«Он мечтал об основании журнала и часто говорил о нем с Краевским, не одобряя направления «Отечественных записок». — «Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам всё тянуться за Европою и за французским. Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, — обращался он к Краевскому, — там на Востоке тайник богатых откровений». Хотя Лермонтов в это время часто видался с Жуковским, но литературное направление и идеалы его не удовлетворяли юного поэта. «Мы в своем журнале, — говорил он, — не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который всё кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их»».

и

«В продолжение всего вечера я наблюдал за Лермонтовым. Его обуяла какая-то лихорадочная веселость, но по временам что-то странное точно скользило на его лице; после ужина он подошел ко мне…

В. А. Соллогуб. Из воспоминаний. В кн.: В. А. Соллогуб. Воспоминания. Изд. «Academia», M.-Л., 1931, с. 399-400

Это все происходит во время последнего отпуска.

Совершенно ясно, что Белинский и вся его шарага пригородных преферансистов, до смерти испугавшись лермонтовского намерения открыть журнал, науськали недалекого Соломоныча рассказами о неких обидах (типа нанесенных Матерацци Зидану).

Помимо защиты монополии «Отечественных записок», им нужен был Лермонтов мертвый, чтобы можно было безнаказанно сочинять прогрессивно-демократический бред про «лишних людей» и чтобы в конце концов устроить Октябрьскую революцию и прочие семинаристские гадости. Особенно же отличился в этом сын Виссариона Белинского от одной усатой грузинки, Иосиф.

Половина колонки примерно готова. Завтра должен буду закончить. Жалко, не влезет туда много всего замечательного — например, история про еврейского торговца вразнос Юдку Лермана, увезшего будущую матушку М. Ю. из Тархан, нагнанного верными холопями во главе с бабушкой, побитого, крещенного, обвенчанного и прогнанного вон (или даже убитого). Кстати, эта история (ведущая свое происхождение, по всей видимости, оттуда же, откуда ведут свое происхождение все подобные истории — из одесского сквера им. Советской Армии, если я правильно вспоминаю название, где пенсионеры за шахматной доской осмысляли мир) является и объяснением, вероятно, удивившего некоторых заголовка одной из предыдущих записей.

Но что же поделаешь — всего 4000 знаков.

Перевод (Петера Урбана) по фактуре текста замечательный, хотя и не без смешных мест. Вроде слова «Gorzen», очень хорошо объясняемого в комментариях как «Bergler». Естественно, слишком большое значение придается всей кавказской кулисе. Буду объяснять, что все эти Азаматы и Бэлы не что иное, как перевод «на русские нравы» Чингачгуков и Ункасов (кстати, перевод на русский романов цикла «Кожаный Чулок» шел как раз в годы написания «ГНВ»). Но не поверит, конечно, — обидится. Да и не только он.

В послесловии страницами цитируется Виссарион Белинский! Про «лишних людей»! Нас известно кто заставлял это мычание читать, а их-то кто? Ну ладно, это риторический вопрос.

Только закончил про Роберта Вальзера, как выяснилось, что надо срочно писать про Лермонтова. Потому что Вальзер вышел такой рождественский, что иначе чем в декабре его печатать глупо.

Теперь думаю, как дурак и/или сотрудник Института русской литературы, о «Герое нашего времени».

А не является ли «Герой нашего времени» помесью Евангелия с романом про индейцев?

Рассказывает Герман Лукомников:

Авалиани рассказывал, что Аронзон говорил ему о Бродском: «Он пишет членом. Если ему отрезать член, он перестанет писать. А если мне — я не перестану».

Сказано хорошо и хорошо, что сказанное сохранено (спасибо, Герман), но — по некотором размышлении мне кажется, что сказано все же в сердцах и неправильно. Если, конечно, разворачивать образ прямо.

Мне кажется, оппозиция «»с холма» (Бродский) — «на холм» (Аронзон)» гораздо вернее. Ты забрался на вершину холма и куда дальше? — только на небо. Ты спустился с холма и идешь себе, пока не надоело.

Но, может быть, мне просто не хочется дальше размышлять об этом противопоставлении. Что оно преследовало Аронзона, так это понятно. И по общей литературной ситуации 60 гг., и по личным биографическим обстоятельствам Аронзона — дружба с Бродским, ссора… а каково было выступить в знаменитом фельетоне в качестве распространителя стихов Бродского? Кто, интересно, подставил его в таком оскорбительном качестве? Как это вообще получилось?

Для чего это противопоставление могло понадобиться Кривулину ( его выступление на конференции 1975 г., которое мы могли послушать благодаря любезности Ильи Кукуя, маркирует зарождение этой идеи), тоже совершенно ясно.

Но сейчас это всё в значительной степени уже неактуально. Хочется думать о будущем, а не о прошлом.

…Но все же еще немножко о прошлом, чтобы не забыть. Году в 82-м В. А. Лейкин, шокированный восхищением, с которым мы говорили об Аронзоне (мы как раз, кажется, получили от Понизовского пук аронзоновских стихов и хотели поделиться), сказал О. Б. по телефону, что это-де «еврейские штучки, которые понятно как делаются». Трудно сказать, почему еврейские и что ему было понятно. В другой раз при упоминании Аронзона заметил: «Не понимаю я этих наркомов». Милый человек был, и обаятельный (не знаю, какой сейчас, лет 25 с ним не сталкивался — поэтому и «был»), но, конечно, геолог.

Вообще — но это уже совершенно безотносительно к Лейкину — «понятно как делается» можно (было?) очень часто услышать в качестве некоего уничижающего аргумента, но почему-то я ни разу не видел, чтобы тот, кому «понятно как делается», сделал, как ему понятно — хотя бы для примера.

…молодые поэты, которые ни черта не читают, были во все времена, но никогда прежде их сочинения не представляли никакого общественного интереса, — считает Дм. Кузьмин. Надо полагать, мы сейчас живем в эту пору прекрасную.

Помню, говорил мне как-то (лет двадцать назад) покойный Витя Кривулин, по своему обыкновению, обозначавшему намерение «прогнать телегу», хитренько так на меня посматривая — хочется сказать, посматривая сквозь бороду, что в наше время (т. е. двадцать лет назад) возлагать надежды лично он, Витя, может только и исключительно на тех молодых поэтов, которые «не читали Мандельштама». И приводил в пример почему-то покойного же Андрея Крыжановского, внука Евгения Шварца.

Вероятно, Андрей Крыжановский (с которым я никогда не был лично знаком) все же иногда подглядывал в Мандельштама, тайком от Кривулина. По крайней мере, кривулинские надежды на него, если они действительно возлагались, оправдались не в полной мере.

…Нет, дорогой Дима! Молодых поэтов, которые ничего не читали, — и тут Вы правы, — было всегда хоть пруд пруди. Я вот в свое время учился в Литературном институте и много таких видел. Им Советская власть запрещала читать — потому что от этого они бы потеряли свою самобытность, чтобы не сказать индивидуальность. Но — и тут Вы уже совершенно неправы! — общественный интерес они вызывали очень большой. В столичном городе Москва даже специальные издательства и журналы были открыты для молодых и немолодых поэтов, которые ничего не читали (или хорошо притворялись, что ничего не читали). Про них писали в газетах и журналах, приглашали на поэтические фестивали, посылали в дружественную заграницу и т. д. и т. п. Между прочим, в качестве «вербального бэкграунда» они тоже имели «вещи внелитературные» — от текстов песен, исполняемыхансамблем им. Пятницкого, до рекламных слоганов КПСС. Из этой речевой ткани, окружающей молодых людей в их повседневной жизни, и извлекали они свои в высшей степени интересные квинтэссенции.

Вы скажете, что есть же разница между тем «общественным интересом» и общественным интересом, который Вы имеете в виду.
Да нет, — скажу я. Никакой особенной разницы я тут не вижу.

Принесли вчера с ярмарки три книжки из т. н. «Серебряной серии» т. н. издательства «Лимбус Пресс»: Аделину Адалис, Марию Шкапскую и Петра Бутурлина. Вместе с уже имевшимся Борисом Бриком почти все, кажется. Гуро, к сожалению, не было. Издательством володеет Костя Тублин, учившийся несколькими курсами старше меня на кибернетике Финансово-экономического института — мастер спорта (кажется) по стрельбе из лука, галерочник (говорили достоверные люди, сам я у него югославских сапогов не покупал) и сын детско-юношеского писателя Валентина Тублина (это, кажется, точно). А «Серебряной серией» (следов от которой не осталось даже на сайте т. н. изд-ва «Лимбус Пресс») занимался крупный советский переводчик Михаил Синельников, тоже своего рода мастер спорта по художественному доению кавказцев и среднеазиатов (это я не в осуждение, это профессия была такая) — кстати, насколько я знаю (пардон, если ошибаюсь), основной организатор знаменитого письма к Туркменбаши, из-за которого все так набросились на бедного и ни в чем не виноватого (поскольку совершенно невменяемого) Евгения Борисовича Рейна. Читать далее →

Были в «новом» (т. е. год как открытом в вильгельминском новоделе с колоннами) Литератургаузе. На открытии выставки, посвященной Роберту Вальзеру. Мамочки мои родные: зал битком, под триста человек! Воистину у мертвых писателей сильно больше друзей, чем у живых. У мертвых — и к ним приравненных.

На сцене — писательница Сибилла Левичарофф из Штутгарта (не из наших, папа — болгарин; я с ней лет шесть назад выступал в Базеле и спрашивал; — женщина, острота ума которой — по меньшей мере! — равняется остроте ее носа), критик Петер Хамм (где-то он у меня, кажется, неназванный промелькивал на фотографиях с Бурдинской премии; милый светский человек, баварский радиочиновник на пенсии и друг знаменитых друзей; — нет, Вальзера — этого — он не знал, знал зато трех санитаров из клиники, где тот десятилетиями содержался) и чудный франкфуртский прозаик Вильгельм Генацино, чьи книжки есть в русском переводе (уж не знаю, какой доброты перевод, но все равно приятно).

Слегка поговорили (как ни странно, вполне даже умно; Петер Хамм делал когда-то фильм о Роберте Вальзере, так что в материале, Сибилла Левичарофф хорошо подготовилась, а Генацино вообще точно чувствующий и выражающий себя человек), потом каждый прочел с выражением толику вальзеровских текстов и мероприятие закончилось.

Мы собрались было подняться на второй этаж, где выставка, но выставка, хоть и открылась, но была закрыта — в буквальном смысле «караул устал»: сказали, что не удалось найти сидельцев на вечернее время. Такой оборот вещей мне в голову не приходил, хотя — каюсь — известная наклонность (пред)видеть абсурд у меня имеется.

Придется зайти еще раз — почему-то очень хочется взглянуть на т. н. «микрограммы», крошечные бумажки, на которых Вальзер микроскопическим в буквальном смысле слова почерком писал в душевнобольной клинике. Их сравнительно недавно удалось расшифровать под большим увеличением.

Рассказывать, какой Р. Вальзер замечательный писатель, не буду. Это таки да, но читал я только один роман и несколько мелких текстов.