Рассказывает Герман Лукомников:
Авалиани рассказывал, что Аронзон говорил ему о Бродском: «Он пишет членом. Если ему отрезать член, он перестанет писать. А если мне — я не перестану».
Сказано хорошо и хорошо, что сказанное сохранено (спасибо, Герман), но — по некотором размышлении мне кажется, что сказано все же в сердцах и неправильно. Если, конечно, разворачивать образ прямо.
Мне кажется, оппозиция «»с холма» (Бродский) — «на холм» (Аронзон)» гораздо вернее. Ты забрался на вершину холма и куда дальше? — только на небо. Ты спустился с холма и идешь себе, пока не надоело.
Но, может быть, мне просто не хочется дальше размышлять об этом противопоставлении. Что оно преследовало Аронзона, так это понятно. И по общей литературной ситуации 60 гг., и по личным биографическим обстоятельствам Аронзона — дружба с Бродским, ссора… а каково было выступить в знаменитом фельетоне в качестве распространителя стихов Бродского? Кто, интересно, подставил его в таком оскорбительном качестве? Как это вообще получилось?
Для чего это противопоставление могло понадобиться Кривулину ( его выступление на конференции 1975 г., которое мы могли послушать благодаря любезности Ильи Кукуя, маркирует зарождение этой идеи), тоже совершенно ясно.
Но сейчас это всё в значительной степени уже неактуально. Хочется думать о будущем, а не о прошлом.
…Но все же еще немножко о прошлом, чтобы не забыть. Году в 82-м В. А. Лейкин, шокированный восхищением, с которым мы говорили об Аронзоне (мы как раз, кажется, получили от Понизовского пук аронзоновских стихов и хотели поделиться), сказал О. Б. по телефону, что это-де «еврейские штучки, которые понятно как делаются». Трудно сказать, почему еврейские и что ему было понятно. В другой раз при упоминании Аронзона заметил: «Не понимаю я этих наркомов». Милый человек был, и обаятельный (не знаю, какой сейчас, лет 25 с ним не сталкивался — поэтому и «был»), но, конечно, геолог.
Вообще — но это уже совершенно безотносительно к Лейкину — «понятно как делается» можно (было?) очень часто услышать в качестве некоего уничижающего аргумента, но почему-то я ни разу не видел, чтобы тот, кому «понятно как делается», сделал, как ему понятно — хотя бы для примера.
Не знаю, может, Лейкину и впрямь было «понятно как делается», но сколько я ни смотрел на эти «еврейские штучки» — одно сплошное чистое изумление.
Ну-ну-ну, Павел. Я не собирался устраивать «пятиминутку возмущения» Вячеславом Абрамовичем Лейкиным. У него было (и наверняка есть) много своих положительных качеств. Например, он очень остроумный человек и хороший педагог. У каждого человека свои границы понимания, определяемые не только личностью, но и временем, в котором человек формировался. Вполне возможно, что если бы с Вами сели за чашкой пива разбираться, то очень много из того, что Вас восхищает, вызвало бы у меня только недоумение. Меня бы это нисколько не смутило. Надеюсь, что и Вас не смутило бы.
Я привел историю про Лейкина скорее как характеристику времени и ситуации.
Идея про кружку пива с благодарностью принята.
А Лейкиным я и не думал «возмущаться» — мал еще. Просто «понятно как» — заявление необычайно смелое. :))
Смелое, но вполне распространенное. Или уже нет? Вот Вы как человек, живущий в гуще литературной жизни, что, с ним больше не сталкиваетесь?
Как-то мне стало вдруг неуютно, если действительно уже больше не осталось людей, которым «понятно как сделано» — людей 70-80 гг.
Ничего необычайного в этом утверждении я, кстати, тоже не заметил. Немножко забавно, что обращено оно к такому очевидно нерукотворному явлению как Аронзон, но тут, я думаю, нужно учитывать, что Лейкин знал его и его стихи с начала 60 гг, когда они совершенно не казались нерукотворными.
А мне казалось, что это Вы живете в гуще! :))
Мне кажется, уже не распространенное, я, по крайней мере, не слышал.
Да, наверное, в начале 60-х, когда ЛА было 20-24 года, он вовсе не выглядел чем-то, хм, нерукотворным, даже напротив.
Я все больше в кофейной.
Уточнение: не он, а его стихи. Нерукотворность началась, по моей оценке, со второй половины 60-х и достигла апогея в последние 2-3 года жизни.
Но это не значит, что ранние стихи неинтересны. Я сейчас как раз их читаю — безумно талантливо. Просто из этого можно было пойти и в другую сторону.
1) Олег, подскажите, пожалуйста, где бы взять двухтомник, а то я читал только материалы из 17-го Рефлекта — там прилично много, но двухтомник бы хотелось бы (еще слушал два бабушкинских диска с записями Аронзона и Авалиани);
2) В какую сторону? покажите!
:))
У меня почему-то ощущение, что я Вам утром уже отвечал, но почему-то ничего не отразилось.
1). Двухтомник лучше всего взять в Петербурге, я полагаю. В магазины он или поступил или вот-вот поступит. См.: http://ilja-kukuj.livejournal.com/559.html?mode=reply
Насколько я понял положение с книготоговлей в прекрасном г. Королевце, ожидать, что он поступит в «Книги и книжечки», не приходится. Или за год все (С этим) изменилось в сильно лучшую сторону?
Впрочем, перед чтением двухтомника, я бы все же посоветовал ввести в себя каноническое избранное (хоть в исполнении Эрля, хоть Е. Шварц, в чьем составе и мы в свое время издавали). Поскольку это вряд ли возможно практически, рекомендую хотя бы мое неканоническое избранное на НКХ. Аронзон (для меня, понятно) — это прежде всего великие стихи 69-70 гг. Все остальное существует (и занимает меня) в их контексте.
2. Он мог пойти в любую сторону. Кристаллизации (как Бродский), советского нормативного стихотворчества (как Кушнер), даже в сторону авангардизма разной степени радиакальности. Возможности в нем были заложены и на то, и на другое, и на третье.
Я тоже Лейкина уже лет 20 не видала. А любопытно было бы повидать.
И впрямь милый человек. Но в геологичности я его никогда не подозревала.
И «понятно как делается» мне уже странно. Может, уже не то поколение?
Да-а…
Я вот сижу и думаю, какой мир (литературный, естественно, — к творению как таковому у меня нет претензий) мне не нравится больше — мир, где все всё понимают, «как сделано», или мир, где никто ничего не понимает, «как сделано».
И не могу придти к окончательному суждению.
А может ли быть, что тот, где понимают или не понимают в зависимости от обстоятельств?
Это самое страшное представление. И похоже, что так оно и есть. Те, кто вчера все понимали и гордились этим, сегодня ничего не понимают, и гордятся этим.
Впрочем, не будем об этом. Дело прошлое. С выходом двухтомника Аронзона мир изменился.
а я вот видела в прошлом году
очарователен!
Попросила бы при случае кланяться, но уверена, что он меня не помнит.
Абсолютно. Или, если не сделать, хотя бы объяснить остальным то, что ему понятно. Это тоже большая работа.
Большое видится на расстояньи. Нужна определенная дистанция времени все ж, чтобы увидеть и объем, и место, и значение. Потому что должны были случиться определенные культурные следствия.
Мне Лейкин говорил в 1985 году: «Аронзон — плохой поэт, но искренний человек.»
Я даже знаю почему. Хочешь, скажу? Из-за рифм.
Валера, все забываю спросить, а ты ему мою книжку передал, которую он хотел?
Только что вспомнил. Не передал! Завтра же позвоню ему.