Ранняя осень 1978 г., студенческая группа Ленинградского института водного транспорта, где я тогда учился, выиграла социалистическое соревнование по успеваемости и была награждена экскурсией в Пушкинские Горы. Там действительно очень красиво —

круглые, низкие, переходящие друг в друга зеленые (с золотым подшерстком) холмы незабываемы. Земля, состоящая из животов и грудей.

С утра я страдал от вчерашней гнилостно-сладостной молдавской мадеры и, к ужасу старушек-смотрительниц, садился на музейные стулья, какие позабыли перетянуть веревочкой.

Помню счастье, когда выяснилось, что аллея Керн закрыта и не надо туда идти. Хотя, конечно, шутил: «Аллея Керн закрыта на переучет дубов».

Аллея Керн — липовая в обоих смыслах, но откуда я мог это знать? Вход был завешен цепью, на цепи сидел какой-то ученый и сверкающими очками показывал автобусу объезд.

По дороге вдоль пруда встречались местные жители — все как один маленькие, пьяненькие, сухенькие и с рыжеватыми бакенбардами по тогдашней моде. И у каждого на кукане кривой толстогубый карась — лезвием предзакатного блеска. Темный изнутри «Икарус» был весь располосован, уезжая. Через час холмы почти смеркли, но еще искрились под паутинной щечкой луны.

Виктор Ширали. Из книги прозы «Женщины и другие путешествия». «Нева» 2006, №4

Там все прекрасно, но особенно рекомендую главку «АРОНЗОН БРОДСКИЙ», которая кончается так: «Жена Аронзона после его смерти вышла замуж, а затем вскоре умерла. Но это уже никому не интересно».

Там много всего такого. Надо учить наизусть. Фразу за фразой, фразу за фразой. Например:

«У него <у Кривулина. — О. Ю.> было пять жен, не сразу, естественно, а подряд».

Или:

«Не доплыл он <т. е. Бродский. — О. Ю.> до Васильевского. И удивительно быстро забыли его. Помнят разве что в музее Ахматовой, что в Фонтанном доме, там и бюст его, так что цветы есть куда приносить».

Великий текст. Уже жду книги, скорее бы вышла!

Вдруг проснется веранда — от стекол,
заскрипевших в полдневном свету,
и взлетит паучок, что отштопал
половину окна на лету,
и, смахнувши проржавленный стопор,
стукнет створка на улицу ту,

где уже засыпают июлю
августóвского пороху в жбан
и литую шиповника пулю
обливают по всем желобам,
и к шипящему в облаке улью
подогнали шмеля шарабан.

IX, 2005 – V, 2006

Из-под купола ночи, заросшей
черно-полою мшарой огня,
вышли мы в это поле за рощей,
где холмы голубеют, звеня, —
чтобы не было дня беззарочней,
и нежнее, и длительней дня.

V, 2006

как замечательно мяукает Мандельштам!?

Наткнулся в ленте на название издательства «Эксмо», с которым, конечно, несколько раз уже сталкивался (в смысле, с названием издательства, а не с ним самим). И вдруг тяжело задумался: а что это красивое слово, собственно, означает? Чувствуя себя «далеким недалеким человеком», перебирал разные варианты, пока все не отбросил за исключением перевода с французского: «Ex-mot» = «Бывшее слово». Но сомневаюсь, честно говоря.

Не «ч» же тут в самом деле выпало из серединки!

Кто-нибудь знает?

ТРИ МАРИИ

Маня, Муся и Мура сидят на златом крыльце,
Маня шамкает-шепчет, красивой трясет головой,
И Муся шамкает-шепчет и красивой трясет головой,
Да и Мура шамкает-шепчет да и красивой трясет головой.

Петр ходит с ключами на золотом кольце,
То влево идет, то вправо, как сивый кот заводной.

Ну что, – говорит, – кого пускать-не-пускать?

А Маня, Муся и Мура не очень-то и рвутся туда,
Маня шамкает-шепчет: я поди заслужила войти,
И Муся шамкает-шепчет: и я поди заслужила войти,
Да и Мура шамкает-шепчет: да и я поди заслужила войти.

Петр стоит неулыбчивый, как вода,
Ну что, – говорит, – бабочки, пора бы крыльцо подмести,

А то запылилось опять.

Вот Маня, Муся и Мура летят в сердцевине луча,
Маня крылом тормозит, ей страшен бегущий навстречу свет,
И Муся крылом тормозит, и ей страшен бегущий навстречу свет,
Да и Мура крылом тормозит, да и ей страшен бегущий навстречу свет.

Петр ждет — как шахтер, лбом темноту щекоча.
Темнота стрекочет, но Мани, Муси и Муры здесь еще нет,

А прилетят – будет Петр лоб потирать, да ругать хозяйскую рать.

В гостях услышаны две истории.

История № 1:

Гостья, пожилая женщина родом из Чехословакии. В самом конце войны ей, в группе девушек, удалось уйти из Освенцима. Татуировок у них почему-то (еще?) не было, только стрижка наголо, которую оборудовали пейзанскими платочками и двинулись на запад, как бы уходя с вермахтом — в идеально отлаженном механизме немецкого отступления. Собственно, они хотели попасть в Прагу. Приключений было множество, и рассказывается об этом очень смешно и увлекательно.

Среди прочего: в процессе совместного отступления возникали человеческие, и даже доверительные отношения с немецкими солдатами и офицерами (правда, девушек все равно в конце концов разоблачили и арестовали — 29-го или 30-го апреля). Одного военврача она спросила, отчего такое отчаянное сопротивление, ведь война же проиграна? Вы не боитесь? Ответ был — не совсем на вопрос, но, видимо, реакция на его последнюю часть:

«А я не боюсь. Когда русские придут — что бы они ни сделали у нас, это будет ничто по сравнению с тем, что мы сделали у них».

История № 2:

Хозяин дома, пьющий профессор. В молодости дружил с Паулем Целаном. Как-то провожал Целана после какого-то литературного мероприятия и заключительного ужина в гостиницу. Оба были очень навеселе, особенно Целан — подпирая друг друга, шатко и валко шагали по ночному Франкфурту и развлекали себя распеванием революционных песен (назван был «Интернационал» — Целан мог бы спеть его на доброй полудюжине языков, а профессор, вероятно, и на дюжине, включая, кажется, древнеаккадский).

Неожиданно Целан увидел предвыборный плакат Свободной демократической партии (Геншер, помните такого? Бундовский мининдел с разветвленными ушами), партийными цветами которой, как известно, являются желтый и голубой. Целан остановился, вгляделся и закричал:

«Украинские фашисты добрались до Франкфурта!»

После чего мгновенно протрезвел, помрачнел и до самой гостиницы не произнес ни одного слова.

С днем Победы.

Большое спасибо всем ответившим. Я очень тронут.

А нельзя ли так договориться, что я шучу по умолчанию, т. е. всегда? А если вдруг случайно не шучу, то выставляю какой-нибудь такой значок. Можно его условно называть «эрнестиком». Например, { . Это у меня на цифровой клавиатуре ALt 0123. — 🙂

И вот еще вопрос у меня чисто теоретически образовался: если вдруг завелся у меня фамильярный дурак в комментариях.

Дураков, конечно, не сеют, но жать-то их иногда приходится.

Что лучше — повоспитывать ультиматом? сразу прогнать навсегда? не обращать внимания в надежде, что рассосется, как беременность?

Я уже около трех недель занимаюсь художественной блогистикой и вот какое у меня постепенно развилось недоумение:

скажите, кто опытный: если шутки шутить и остроты острить, но не ставить при них эти значочки, двоеточия со скобками, т. е. не подпрыгивать, то что, шутка уже таковой считаться не будет? Или в каком проценте случаев все же будет? Только не надо говорить, что зависит от шутки — это и так понятно. Конечно, оно и удобнее, не надо задумываться, но относясь к последнему вечноострящему поколению, я воспринимаю употребление двоеточий со скобками как нечто слегка унизительное. Наверно, я не совсем прав, но не в этом дело-то — вопрос чисто технический.