Пахнет снова детским потом
В тесных улицах метро
И за каждым поворотом
Электричество мертво,

И на вихре криворотом
Из небесной пустоты
Опускается к воротам
Ангел чистый — это ты,

А из тьмы, что век не тает,
Из подземного дранья,
К тем воротам возлетает
Грязный ангел — это я.

Х, 2011

Как известно, в сети имеется переписка Гете и Шиллера в режиме «реального времени». Вот, сегодня двести пятнадцать лет назад пересказывает Шиллер Гете письмо одной знакомой поэтессы, исповедовавшейся ему в проблемах с мужем и любовником, и комментирует ее планы по разрешению этих проблем:

Я сейчас не дома и у меня нет под рукой прекрасного двухтомника переписки Шиллера и Гете 1988 года издания, где И. Е. Бабанов это наверняка лучше перевел, чем я здесь наскоро. Но тем не менее:

Не знаю, что ей можно посоветовать и чем ей можно помочь, поскольку она, кажется, использует для своих реалистических целей чересчур сентименталистские средства.

Про очень многих можно сказать — и про дамочек, и про политиков, и про писателей. Написано 215 лет назад, но как будто эпиграф к нашему времени. Может быть, ко всему Новому времени.

P. S. Хотя на самом деле, конечно, речь идет о «реальных целях» и «сентиментальных средствах». Это тоже неплохо, но не так интересно.

нет ли у кого-нибудь случайно воспоминаний Вс. Петрова о Кузмине «Калиостро» (полного варианта, опубликованного Шмаковым в «Новом журнале»)?

Я был уверен, что в сети есть, а их не оказалось (или я не нашел).

письмо С. И. Бернштейна (если кто не знает, создателя коллекции голосов поэтов на валиках и вообще заметного ученого) к Юрию Юркуну по поводу смерти Михаила Кузмина в 1936 г. Существенным, и жизненно существенным, является нижеследующее место:

Что поделаешь? Все мы признали благотворность без нашего участия происшедших в окружающем мире перемен, но мало кто из наших поколений и нашего круга сумел нераздельно войти в стройку новой жизни; каждый носит в себе одновременно растущего гражданина бесклассового общества и доживающего участника или хотя бы активного свидетеля эпохи символизма и акмеизма. В таком ублюдочном состоянии трудно сохранить свежесть творческих сил, и все мы занялись малыми делами и разбрелись. Но вот, когда уходит из жизни один из крупнейших деятелей эпохи, к которой прикован и я, тогда просыпается страстное желание творческой работой сблизить прошлое и настоящее и прошибить лбом стену — разъяснить [зачеркнуто: внушить] современникам — тем, кто живет целиком в [зачеркнуто: настоящ<ем>] современности, — что те идеалы, которыми жили мы и которые не перестали быть для нас идеалами, те ценности, которые создавали наши великие сверстники, — не умирают, и, каковы бы ни были заблуждения и недомыслия нашей эпохи, остаются ценностями непреходящими.

Здесь мы в концентрированном виде наблюдаем канал, по которому происходило в советских условиях превращение людей «старой культуры» в протоплазму, именуемую советской интеллигенцией. Оно шло через признание правоты большинства, через признание правоты силы, через признание правоты. Причем правота была важнее страха и/или выгоды.

Конечно, за этим превращением в советского человека можно понаблюдать на развертке десятилетий, медленно переворачивая страницы дневников К. И. Чуковского, где обмен восторгами (при одновременном отбивании ладошей) по поводу товарища Сталина с «полупоэтом Пастернаком» (по выражению Даниила Хармса) на каком-то съезде — только небольшой этап большого пути.

Но здесь мы видим кристалл, осевший в сознании рядового (или даже не очень рядового) интеллигента в результате этой страшной химической реакции превращения.

Рекомендую также в конце публикации три записи чтения Михаила Кузмина — очень плохие по качеству, но всё же слышно, что «мяукает» он в принципе так же, как мяукают на соответствующих записях Гумилев и Мандельштам, но, конечно, сильно спокойнее. Вполне возможно, что мяуканье это вовсе не относится к манере чтения стихов, а отражает нормальное русское произношение того времени, как известно погребенное под обломками дореволюционной русской не только культуры, но и антропологии. Мы говорим по-русски совершенно непохоже на то, как говорили люди (и не только образованные) до революции, в европейских языках даже существуют два русских акцента — один «старых эмигрантов», мягкий, глубокий, похожий, в принципе, по звукоизвлечению на большинство славянских акцентов, — и «наш», «советский», плоский, резкий и неартикулированный. Интересно, что эта же разница акцентов существует между западно- и восточноукраинцами, говорящими, скажем, по-немецки: Восточноукраинский акцент очень близок к современному русскому, западноукраинский — похож на польский и чешский акценты.

Сегодня, выходя из дому, подал руку собственной жене. Жена от неожиданности пожала протянутое. Поцеловал ее в обе щеки и ушел.

Это, конечно, результат пяти дней Франкфуртской книжной ярмарки — было пожато примерно 250 рук и поцеловано примерно 500 щек (включая сюда воздух возле некоторых щек) — у нас тут при встрече-прощанье целуются дважды. В Швейцарии, между прочим, трижды, но мы пока не в Швейцарии.

Ярмарка была из самых приятных за все 20 лет, что мы туда ходим. И не только потому, что благополучно устроились некоторые начатые литературно-издательские дела и затеялись новые затеи, о которых читатель нашего маленького бюллетеня будет узнавать по мере их осуществления. Нет, дело еще в том, что общая атмосфера как-то неожиданно очистилась, люди были веселы и спокойны и как один говорили, что очень довольны ярмаркой — первый раз на моей памяти (немец по своей природе так же склонен к жалобам и ворчанью, как и русский, так что обычно все жалуются — на дороговизну стендов, плохую организацию, деловую бессмысленность, жару, ворующих посетителей и т. д.). Не то что устроились какие-то особые выгоды, этого не утверждал никто из наших знакомых, издателей среднего и малого звена, но… было как-то… хорошо.

С чем это связано — о том надо бы еще подумать. Пока что рабочая гипотеза: намечающийся уход больших коммерческих издательств в виртуальную сферу — к электронным книгам, куда их толкают консультанты и прочие экономические предсаказели с бубнами и оленьими лопатками. Книга как таковая, похоже, будет оставлена малым издательствам, и они это чувствуют.

И еще одно. Все, кажется, поняли, что державшаяся в Германии по давней традиции утопия коммерчески осмысленного издания серьезной литературы больше не существует. Среднее звено издательской системы исчезает или уже практически исчезло. Остаются большие издательства, распростряняющие идиотизм, — и малые, принципиально некоммерческие. Поэтому последним следует расслабиться и получать удовольствие. И они получали.

В русском отделе мы, конечно, не были (один раз проходили мимо, уже после закрытия ярмарки, по дороге на выход) — по нехватке времени и полной бессмысленности его посещения, но хочу поблагодарить Андрея Курилкина за дарение, а Николая Охотина за привоз и передачу блокадной книги Л. Я. Гинзбург.

В «Букнике» стереоскопическое выступление вашего корреспондента и Валерия Ароновича Дымшица на тему «Евреи и староверы». Умненький «Букник» так предваряет эту двойную публикацию:

Тема межконфессиональных и межэтнических контактов не выходит из моды. Вот и теперь, выступая в третий раз на двоих ( вот был первый, а вот — второй), Олег Юрьев и Валерий Дымшиц пишут о встречах евреев со старообрядцами в слепых облаках советской жизни. Только Юрьев рассказывает о том, как его пытались заинтересовать старообрядцем в детстве, а Дымшиц — о том, как он сам искал и находил старообрядцев во вполне уже зрелом возрасте.

Итак, сначала статья Валерия Дымшица, а следом — моя:

…Итак, еврей и старообрядец, первый контакт, материалы к исследованию.
Еврей был я. Никакого особенного смысла в это не вкладывалось и никакого особенного отличия от окружающих не предполагало, за исключением того, что у старших родственников и знакомых были довольно странные имена, не такие, как у других: бабушку, например, звали Фаина Евелевна, а дедушку — Натан Соломонович. И между собой они иногда разговаривали на довольно странном языке: Наум, гиб мир а ложка.

на дырявых облачках
подбрюшья сизым чем-то запачканы
на корявых каблучках
девушка идет с собачками
в направлении зари
как диана но подпоясанней
под разрезные фонари
лип и тополей и ясеней
а ей навстречу от реки
шажками злыми и короткими
бегут стальные старики
тряся железными бородками
в мехах а дрожит аккордеон
косит цыганскими курсивами
так кто ж тут меж нами актеон
меж стариками некрасивыми

X, 2011

В октябрьской «Звезде» статья великолепного Виктора Александровича Бейлиса о моей книге «Стихи и другие стихотворения». Книга, напомню, вышла в мае, рецензии начинают появляться только сейчас. Где-то я уже, кажется, говорил, что рецензионный процесс устроен в России так, как будто люди здесь собираются жить вечно.

В Эденкобенском лесу, вид на пруд — там и рыбка напущена, и на лодочках можно проехаться, как в ЦКПиО им. Кирова.

Просто в лесу. Свет тернероватый, кажется.

Ни в коем случае не принадлежу к людям, фотографирующим грибы, как в стоячем, так и в собранном состоянии, но могу заметить, что везем во Франкфурт кастрюльку вареных рыжиковых шляпок, которые будем, вероятно, жарить в муке или потреблять каким иным способом — рыжиковая кухня оказалась чрезвычайно обширной и затейливой.

Интересно, что грибы дисциплинированно стояли там, где мы их собирали в прошлом году — теоретически от них можно ожидать такого поведения, но на практике я с ним практически не сталкивался.

Белых было пять штук, из них два нашел лично ваш корреспондент, что для него — совершенно сенсационно! Никогда в жизни ничего кроме сыроежек упомянутый любитель грибного сбора не находил. Теперь в жизни не к чему стремиться, я всего достиг.

Еще было три прекрасных подберезовика (один — нечеловеческой красоты, весь черный, как бы в резаной чекистской коже), и даже один подосиновик, грибы здесь редкие. Один маленький польский, несколько лисичек, и несчетное множество моховиков. Ну это всё съедается по ходу дела в сборном жарком, именуемом здесь грибное рагу.

А вот какая замечательная скульптура вдруг обнаружилась у замка Людвигсхёе: слоновый единорог:

Причем, что хитро, в другом ракурсе, единорог вполне конский, хотя уже и до некоторой степени подготовленный к окончательной разделке в какой-нибудь швейцарской мясницкой для конеядцев: