письмо С. И. Бернштейна (если кто не знает, создателя коллекции голосов поэтов на валиках и вообще заметного ученого) к Юрию Юркуну по поводу смерти Михаила Кузмина в 1936 г. Существенным, и жизненно существенным, является нижеследующее место:
Здесь мы в концентрированном виде наблюдаем канал, по которому происходило в советских условиях превращение людей «старой культуры» в протоплазму, именуемую советской интеллигенцией. Оно шло через признание правоты большинства, через признание правоты силы, через признание правоты. Причем правота была важнее страха и/или выгоды.
Конечно, за этим превращением в советского человека можно понаблюдать на развертке десятилетий, медленно переворачивая страницы дневников К. И. Чуковского, где обмен восторгами (при одновременном отбивании ладошей) по поводу товарища Сталина с «полупоэтом Пастернаком» (по выражению Даниила Хармса) на каком-то съезде — только небольшой этап большого пути.
Но здесь мы видим кристалл, осевший в сознании рядового (или даже не очень рядового) интеллигента в результате этой страшной химической реакции превращения.
Рекомендую также в конце публикации три записи чтения Михаила Кузмина — очень плохие по качеству, но всё же слышно, что «мяукает» он в принципе так же, как мяукают на соответствующих записях Гумилев и Мандельштам, но, конечно, сильно спокойнее. Вполне возможно, что мяуканье это вовсе не относится к манере чтения стихов, а отражает нормальное русское произношение того времени, как известно погребенное под обломками дореволюционной русской не только культуры, но и антропологии. Мы говорим по-русски совершенно непохоже на то, как говорили люди (и не только образованные) до революции, в европейских языках даже существуют два русских акцента — один «старых эмигрантов», мягкий, глубокий, похожий, в принципе, по звукоизвлечению на большинство славянских акцентов, — и «наш», «советский», плоский, резкий и неартикулированный. Интересно, что эта же разница акцентов существует между западно- и восточноукраинцами, говорящими, скажем, по-немецки: Восточноукраинский акцент очень близок к современному русскому, западноукраинский — похож на польский и чешский акценты.
>».. западноукраинский — похож на польский и чешский акценты.»<
Никак нет, неправда Ваша. Я знаю польский, а уж по-«западноукраински» — на «галицийском» диалекте — говорю без акцента.
У поляков, говорящих по-немецки с акцентом одна из самых заметных — маркирующих — отличительных особенностей — «Ü», «У»-умляут. Они его не осиливают никак и заменяют на «И». Поляк вам, вместо «Тюрэ», «Кюльшранк», скажет» «Тирэ», «Кильшранк». «Двери от холодильника» у него превращаются в «зверей из шкафа, находящегося в трюме, в килевой части судна», — что-то вроде этого.
Львовский заробітчанин же заменит преспокойно «Ü» на «У» — как все правильные пацаны.
Хотя вот в обыденной речи, ещё в конце 60-х, полонизмов было больше чем русизмов, да. Потом — это всё ушло. Что очень классно разыграли «Брати Гадюкiни».
Я говорил не об этом, не о подробностях произношения, а об общей фонетической картине. Я не сравнивал западноукраинский акцент с польским или чешским, а утверждал, что по общим принципам звукоизвлечения и интонирования он ближе к ним, чем к восточноукраинскому и советскому русскому. Это наблюдение я сделал несколько лет назад на литературном вечере, где одновременно выступали Сергей Жадан и молодой человек по имени Любко Дереш. Почему-то они выступали по-немецки (Жадан знает язык неплохо, а Дереш на тот момент едва знал и очень его коверкал), что, конечно, производило забавное впечатление на фоне отказа некоторых украинских коллег разговаривать и выступать в России по-русски. Но мое впечатление о разнице акцен тов было непосредственным, я при нем и остаюсь.
Неизвестно, насколько искренен в данном случае пассаж про «правоту перемен», но если да, то это скорее позиция героев Вагинова («вступление зари в еще живые ночи» — и попытка эти «ночи» защитить перед людьми будущего). Здесь нет отречения от собственной инакости, а это решающий момент.
Ну уж неизвестно! Конечно, известно — это встречается почти у всех культурных людей того времени, за исключением затаившихся сознательных «антисоветчиков». Они, конечно, были и всплыли во время войны, если попали «под немца», я сейчас много об этом читал, но «правота перемен» — это общий мотив всей благонамеренной старой интеллигенции. А искренность — понятие сложное само по себе, но с чего бы человек в письме такого рода, сотрясаемый при этом вполне сильными чувствами, будет вписывать этот пассаж. В предположении перлюстрации? — смешно: он мог его просто не писать, да и не в тех он чувствах. Это так же смешно, как предположение, что Чуковский вписал в дневник знаменитый пассаж о том, как они с полупоэтом сочувствовали товарищу Сталину, на случай, если дневник будут читать посторонние.Так это не функционирует.
Последней фразы вообще не понимаю — что значит «решающий момент»? Отречения от «инакости» не было ни у кого и не могло быть, потому что «новая культура» им эту «инакость» в паспорт вписывала. С точки зрения идеологии эпохи они уже одним своим происхождением принуждены были считать себя чужими. Вон, Олеша все плакал и жаловался: дескать, да, интеллигент, и не могу смыть с себя это проклятое клеймо, но буду очень стараться.
Но у темы «инакости» есть еще одно интересное приложение: советская интеллигенция 60-80 гг., будучи по сути совершенно не «инакой», унаследовала и присвоила себе это чувство «инакости» и стала им даже гордиться: мы, дескать, не такие, а на рубль дороже. Это один из интересных комплексов самосознания советской интеллигенции и здесь мы, возможно, открыли его истоки.
Ну, допустим, лицейской сволочи Митьке Благому инакость тоже была в паспорт вписана, но он вполне сохранил полноту творческих сил и к тридцатым годам вписался в новый мир без остатка (а в годы второй пятилетки перековавшаяся лицейская сволочь была призвана под знамена и приравнена к пролетариям: как раз в 1936 году это было закреплено законодательно). А Тихонов, а Всеволод Рождественский, а Николай Браун какой-нибудь?
И они сначала чувствовали вечное клеймо своей «инакости», а потом, начиная, думаю, с середины или, в крайнем случае, с конца 50-х годов начали этой своей «инакостью» (уже, в общем, не существовавшей на внутреннем уровне) тихонечко погарживаться и детишек и учеников своих к этому постепенно приучать, вне зависимости даже от происхождения.
Я не понимаю, что ты, собственно, хочешь сказать, с чем ты конкретно несогласен.
В 1936 году — «инакость» всякого человека «старой культуры» реальная, признаваемая и обществом, и им самим стигматическая вешь, от которой отрекайся не отрекайся, она все равно никуда не денется.
Хочу сказать, что Бернштейн от этой инакости не стремится уйти. Он говорит: да, все идет в прекрасном направлении, мы верим, признаем, мы лояльны-перелояльны, но вот мы сами по своей природе такие, другими не станем, приходится заняться маленькими делами и хранить память о эпохе нашей юности, которая тоже была прекрасна. Это принципиально отлично от позиции «перековывающихся».
Нет, не принципиально. ЭТо та же позиция только в пассивном варианте, без надежды на успех дестигматизации.
Что само по себе признание правоты эпохи запускает постепенноеперерождение человека, переход его из одной культуры в другую, этого тогда, думаю, не знали. А сейчас это важно знать.
Активно человек себя уродовал или пассивно вздыхал и говорил, что не, все равно ничего не получиться, но будем стараться по мере слабых сил послужить новому миру — тут я не вижу никакой принципиальной разницы в этом смысле.
В этом смысле. В других смыслах разница между людьми этих двух типов, конечно, огромна.
повторяю, исправив ошибки
это и в самом деле важнейшее место
однако для меня оно в таком примерно ряду: «что те лаборантши», «присяга чудная четвертому сословью»
и С.Б. признавал, думаю, не «правоту силы», а скорее историческую неизбежность этих перемен
Re: повторяю, исправив ошибки
Я же и разделил — правоту большинства, правоту силы и просто «правоту». Это и есть историческая неизбежность, которую пришлось признавать. В конечном итоге и в сумме это всё одно и то же, но «просто правота», это, конечно, любимейший червяк, на который легче всего ловится интеллигент. Он разевает рот, зажмуривает глаза под очками и с наслаждением глотает крючок, закинутый любым аферистом, умеющим уверенно подделать «правоту». Это и сейчас так. Чтобы почувствовать себя правым, интеллигент уверенно пойдет за любой мразью.
В этом, кстати, отличие, например, обериутского круга от старой интеллигенции с народнической предысторией. В этом смысле даже от Мандельштама (и лично, и от его поколения). Они «правоты эпохи» не признавали — для себя (и это хорошо демонстрируют «Разговоры чинарей»: они были свидетелями эпохи наступления варварства и людоедства, но даже не только этого, а появления принципиально новой «культуры», которую следовало изучатьи обсуждать). Они были вынуждены жить в этой победившей правоте, но они были практически единственными, кто себя не сдал.
Re: повторяю, исправив ошибки
«Разговоры чинарей» — такого текста нет, «чинарей» применительно к 30-м годам придумал Друскин. Если ты имеешь в виду «Разговоры» Липавского, то для каждого участника их дело обстояло очень по-разному, но с тем, что они — носители «старой», модернистской культуры, противостоящей новому варварству/новой культуре — с этим субъективно ни один из них не согласился бы.
Re: повторяю, исправив ошибки
Я имею в виду, естественно, «Разговоры» Липавского и ты прекрасно знаешь, что именно так они именуются в обиходе. В данном случае, когда я не пишу научных статей (впрочем, я их вообще не пишу), а высказываюсь в комментариях блога, достаточно и необходимо понимание того, о чем речь. Ты же понял, о чем идет речь? — ну вот, а кто и зачем придумал чинарей — тема, конечно, интереснейшая, но совершенно не имеющая отношения к теме разговора. Думаю, я не сильно меньше твоего осведомлен во всех этих историях.
И опять — чтение через два слова на третье. Где я, собственно, сказал, что они считали себя носителями «старой культуры»? Покажи мне это место. Я сказал, что они считали себя наблюдателями пришедшего нового дикого мира, и тому есть масса цитатных доказательств. А вот в каком качестве — вопрос обратно интереснейший, но я его не затрагивал здесь. Суть заключается в том, что их круг, насколько я сейчас вижу, единственный, не поддавшийся на «правоту времени», об этом сейчас и шла речь.
Re: повторяю, исправив ошибки
Ну, вот в том-то и дело, что «круг» включал, например, автора «Торжества земледелия» и проч. — как равноправного участника. И из того, что он говорит в записях Липавского, следует, что он тоже не признает «правоты времени», по крайней мере, с ним не идентифицируется — на другой взгляд он из этой правоты исходил, начиная со «Столбцов». А «чинари» ведь и придуманы были задним числом, чтобы как-то исключить Заболоцкого. Но и с Олейниковым, и даже с самим Липавским все было непросто.
Re: повторяю, исправив ошибки
Просто только в бане писать, как говорил мой покойный дедушка. Но причем это тут? Разными способами, по разным причинам, с разными оговорками эти люди не признали правоту эпохи. За исключением, вероятно, Заболоцкого, висевшего на крючке начинавшейся было большой карьеры. Но он и переродился и стал «поздним Заболоцким», что, конечно, было ускорено арестом, лагерем и счастливым освобождением, но началось, конечно, задолго до того.
Может быть, я все же напишу в следующем году об Олейникове, если будут силы. Именно в этом разрезе.
Re: повторяю, исправив ошибки
Не буду спорить, но обериуты не были единственными.
И Бернштейна, сохранившего для нас Мандельштама и выгнанного из университета за то, что не поддерживал Марра, трудно причислить к тем, кто себя «сдавал»
Re: повторяю, исправив ошибки
Ну, это-то тут причем. Очень хорошие были люди, даже замечательные, но речь-то не о том, а о внутреннем перерождении, которого большинство желало и добивалось не только внешними усилиями, но и «работой над собой». Осудить их трудно, жить под постоянным давлением «всеобщей правоты» необыкновенно трудно. Но речь идет не об осуждении или оправдании, а о понимании процессов, происходивших в этих людях и во всей культуре, и о следствиях этих процессов для нас, являющихся наследниками этой культуры и этих психологических схем самоидентификации. Вы реагируете на слова, а не на суть.
Отдельный и, думаю, уникальный случай, кстати, Мандельштам, всеми силами желавший (после истории с !эпиграммой») сдаться, переродиться, но ему не разрешила просодия. Об этом много у Гаспарова и кое-что и в моей статье о Мандельштаме.
Отдельный, по-другому, случай Щировского, судя по всему, сознательно затерявшегося, чтобы не сдать то, было средоточием его личности.
Re: повторяю, исправив ошибки
Ну простите, коли не так поняла Вас.
Re: повторяю, исправив ошибки
Да прощать мне Вам не за что, но, признаюсь, я сильно иногда огорчаюсь этому систематическому чтению не того, что написано, а чего-то другого.
Мне кто-то даже ядовито заметил, что чего-то я все время жалуюсь, что никто не понимает, что я пишу — может, я пишу плохо? Неясно, путано. Может быть, конечно, но я в это не очень верю — мне кажется, я обычно пишу очень отчетливо и стараюсь высказывать свои мысли определнно, насколько, конечно, это позволяет свойственное мне мышление образами.
Но у меня постоянное ощущение, что коммуникация в нашем мире вообще нарушена, никто никого не слышит и не понимает и вся наша деятельность, в сущности, совершенно бессмысленна.
Но иногда вдруг придет какое-то молодое существо и вроде всё поняло… Но редко, к сожалению.
Мне, в сущности, не нужно согласия с моими мыслями — мне было бы достаточно знать, что они правильно поняты и что человек отвечает мне, а не своим предположениям о том, что я должен был бы иметь в виду.
Может, я и сам недостаточно внимательно читаю чужие слова — Интернте, конечно, приучает читать через два слова на третье.
может Вы недооцениваете ужаса эпохи, навряд ли можно было писать совсем уж без оглядки и в дневниках и, тем более, в переписке. Поэтому страх — да, а правота — всё-таки неизвестно.
Введенский прекрасно писал стихи про тов. Сталина, значит ли это что он признал правоту?
Насчет Введенского и др. был выше целый подробный разговор — может быть, лучше было сначало прочесть комментарии, а потом задавать задорные вопросы? То, что Введенский писал стихи про Сталина, а Олейников был партийцем и мелким литературным начальником, не значило, что они признали «правоту эпохи». Может быть, единственные в литературной среде (разумеется, не считая Кузмина и его круга и, до известной степени, Ахматовой). Введенский, Олейников, Липавский были в этом смысле циничны — но не тем отвратительным советским цинизмом 70-80 гг., а настоящим, без двойного дна цинизмом, который их защищал.
Ужаса эпохи я не недооцениваю, но существует большое количество дневников и писем советского времени, достаточно свободных по выражению мыслей. И явно без вписывания каких-то мест в расчете на перлюстрацию.
Идея, что в частных, глубоко взволнованных письмах и в частных дневниках пишут в расчете на то, что кто-нибудь это прочтет и поймет, какие они «хорошие» и «свои», — очень советская по подходу к жизни, но совершенно нереальная.
В данном случае совершенно необязательно было бы писать всё это в соболезнующем письме. Но этот пассаж вытекает из всего текста и написан явно даже не для адресата, а для себя самого — по ходу мучительных размышлений, которые терзали всякого, кто тогда жил в Советской России со стигматом «классово чуждого».