ПРОСТЫЕ СТИХИ ОБ ОДЕССЕ

глинистые голуби одесские
головы их голые и детские
душная волна из-под крыла
над горелым морем заболоченным
за холерным парком заколоченным
кукуруза дымная цвела

слава богу с этим все покончено
желтизна чулочная истончена
до запаутиненной дыры
кувырнулись голуби расстрелянные
и собаки прыгнули растерянные
в море со ступенчатой горы

палевое море взбаламученное
сгреб с причала в небо замазученное
дед в тельняшке перержавым Ψ
и давно закрылись все столовые
и давно расплылись все половые
на ступенях дрыхнувшие псы.

X, 2006

Вот все читают в свежеиспеченных «Вопросах литературы» какую-то ерунду. Там, понимаете, одна старая баба выпустила на улицу бабу помоложе — цепляться к людям и скверно лаяться, а сама сидит в окошке и дует чай с блюдечка. Самое интересное там не первое и не второе, а третье — статья Нины Королевой «Любимые строки — забытые имена».

Статью, с одной стороны, очень рекомендую. Там рассказывается про разные редкие тексты (напр. …»Поведи меня, миленький, в бар, Там, где скрипки поют до рассвета, Подари золотой портсигар И чулочки телесного цвета…») и полностью, например, приводится не только «Когда качаются фонарики ночные», но и великая песнь про диван («…В животе, в животе снуют пельмени, Как шары билльярдные. Дайте нам, дайте нам хоть рваных денег — Будем благодарные..»).

(К сведению сотрудников журнала «Вопросы литературы»: «бильярдный» на самом деле пишется с одним «л». О. Ю.)

С другой стороны, Н. Королева, конечно, еще одна посланница все той же самой старой бабы, в чем и признается по ходу статьи («мой любимый поэт»).

Забавна преамбула:

Два известных петербургских литератора по электронной почте задали мне вопрос, кто автор строк “То академик, то герой, / То мореплаватель, то плотник”, и я небрежно ответила: “Пушкин, разумеется! С чего это вы засомневались?” Мой приятель уточнил вопрос: “Я искал в “Полтаве”, “Езерском” — и не нашел”. Тут уж я в большом изумлении написала: ““Стансы”, 1826 год, обращено к Николаю I, первые строки: “В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни…”” Написала — и задумалась; и стала сочинять веселые “эссешки” на тему “Любимые строки — забытые имена”.

Вывод из этого можно сделать только один: престарелые ленинградские бандерши запретили в г. Санкт-Петербурге некоторые стихи А. С. Пушкина. Те из них, какие нельзя было бы напечатать в «Новой газете».

Как уже упоминалось, в конце ноября в. п. с. будет в Иерусалиме.

Любезная и очаровательная Гали-Дана Зингер crivelli предложила в. п. с. выступить с чтением.

Объявление — об этом выступлении, предварительное — потому что еще слишком рано, конечно, и объявление это, в сущности, служит в основном для того, чтобы я не потерял или случайно не стер реквизиты — что может статься. Дней за десять я сделаю настоящее ОБЪЯВЛЕНИЕ.

Это у меня очень хитро устроено: важное из этого журнала я переписываю в компьютер — на тот случай, если интернет сломается и т. п. А важное из компьютера ставлю в журнал, чтобы не потерялось.

Итак:
22 ноября с. г. (20:30), галерея «Барбур» (ул.Ширизли, 6)

Еще вот что меня по этому поводу интересует: что читать? — а) стихи, б) прозу, в) то и другое. Гали-Дана считает, что стихи. А что считаете вы, подписчики и читатели этого журнала из а йидише медине, уже схватившиеся за карандаш и поставившие под 22 ноября жирную галку на календаре?

И если б) или в), то какая проза — 1) старая (из «Жидятина» или «Нового Голема»), 2) «Обстоятельства мест» или 3) из нового романа, который сейчас пишется?

Будучи теоретически убежденным демократом, а на практике никогда в жизни не приняв участия ни в одном голосовании (и никогда не видев изнутри ни одной избирательной кабинки), я не обещаю, что поступлю по мнению большинства, но мнения — если будут — с интересом выслушаю.

Единственное, чего не будет — сцен из своих пьес разыгрывать не стану. Для этого отправляйтесь в город Вологда, в молодежный центр «Чайка», в город Щекино, в Экстрим-Театр «Экология чувств» или прямо в народный театр Шабалинского районного Дома культуры (Кировская область).

Несколько дней размышлял над строчкой Аронзона «Мгновенные шары скакалки». Иногда мне казалось, что строчка гениальная по пластике и демонстрирует то богатство возможностей, от которого Аронзон постепенно отказывался, «всходя на холм». А иногда, что в строчке есть «небольшая погрешность», некоторый — переводя на язык шестидесятых годов — изобразительный «дерибас», и это де намекает, что вещность все равно была не совсем «его вещь». Сейчас, после консультаций с лицами, более прикосновенными к скакалке, чем когда-либо я прикосновен был, склоняюсь все же к мнению, что со зрительностью там все в порядке: одиночные скакальщицы скакнут (создадут тем самым мгновенный шар), остановятся, а потом снова скакнут. Удвоенных, вертящих для третьей, касаться это, само собой разумеется, не может.

Но тут-то и обращает на себя внимание, что в «Раю Аронзона» — на вершине холма, которой он достиг в 68 — 69 — 70 гг., люди — со скакалками или без — практически отсутствуют. Не считать же людьми богиню-Риту, зайчика-Альтшулера или себя, ослепленное красотой мира дыхание.

Совершенно прекрасно сказал об этом Олег Панфил:

«Аронзон (особенно поздний) — это рай чуть ниже живота, рай ланей и оленей, животного, телесного, инстинктивного. Прозрачное золото этого рая обугливает краешек жизни, которым удалось соприкоснуться с ним — мимо пожизненных таможен и полосы отчуждения. На этом обугленном краешке безмыслие граничит с безумием, любовь — с западней«.

И хотя я уже не думаю сейчас (согласившись, в том числе, с доводами авторов предисловия и цитируемого ими Анри Волохонского), что Аронзон действительно совершил сознательное самоубийство, но выносить соприкосновение с этим безмысленным (но, конечно, не бессмысленным), бессловесным (но не немым) раем и каждый раз возвращаться оттуда со звуком и смыслом было, наверняка, мучительно трудно.

— Видишь? — разобранный надвое
гребнем светящимся пруд…
— Вижу. Как будто со дна твое
сердце достали и трут.

— Слышишь? — плесканье надводное
бедных кругов золотых…
— Слышу. Как будто на дно твое
сердце сронили — бултых —

X, 2006

Рассказывает Герман Лукомников:

Авалиани рассказывал, что Аронзон говорил ему о Бродском: «Он пишет членом. Если ему отрезать член, он перестанет писать. А если мне — я не перестану».

Сказано хорошо и хорошо, что сказанное сохранено (спасибо, Герман), но — по некотором размышлении мне кажется, что сказано все же в сердцах и неправильно. Если, конечно, разворачивать образ прямо.

Мне кажется, оппозиция «»с холма» (Бродский) — «на холм» (Аронзон)» гораздо вернее. Ты забрался на вершину холма и куда дальше? — только на небо. Ты спустился с холма и идешь себе, пока не надоело.

Но, может быть, мне просто не хочется дальше размышлять об этом противопоставлении. Что оно преследовало Аронзона, так это понятно. И по общей литературной ситуации 60 гг., и по личным биографическим обстоятельствам Аронзона — дружба с Бродским, ссора… а каково было выступить в знаменитом фельетоне в качестве распространителя стихов Бродского? Кто, интересно, подставил его в таком оскорбительном качестве? Как это вообще получилось?

Для чего это противопоставление могло понадобиться Кривулину ( его выступление на конференции 1975 г., которое мы могли послушать благодаря любезности Ильи Кукуя, маркирует зарождение этой идеи), тоже совершенно ясно.

Но сейчас это всё в значительной степени уже неактуально. Хочется думать о будущем, а не о прошлом.

…Но все же еще немножко о прошлом, чтобы не забыть. Году в 82-м В. А. Лейкин, шокированный восхищением, с которым мы говорили об Аронзоне (мы как раз, кажется, получили от Понизовского пук аронзоновских стихов и хотели поделиться), сказал О. Б. по телефону, что это-де «еврейские штучки, которые понятно как делаются». Трудно сказать, почему еврейские и что ему было понятно. В другой раз при упоминании Аронзона заметил: «Не понимаю я этих наркомов». Милый человек был, и обаятельный (не знаю, какой сейчас, лет 25 с ним не сталкивался — поэтому и «был»), но, конечно, геолог.

Вообще — но это уже совершенно безотносительно к Лейкину — «понятно как делается» можно (было?) очень часто услышать в качестве некоего уничижающего аргумента, но почему-то я ни разу не видел, чтобы тот, кому «понятно как делается», сделал, как ему понятно — хотя бы для примера.

Возможно, они представляют собой неотенических личинок каких-то древних амбистом, совершенно утративших способность к метаморфозу.

Мысль. Почему мне, собственно, никогда не бывает жалко «Зенита», когда он проигрывает или злые татаровья-телевички обжуливают его с помощью перезаявки иностранцев, не говоря уже о конях? И вчера, в полусне, я понял: в сущности, я совершенно не являюсь болельщиком «Зенита». И никогда не был. А всегда был болельщиком ленинградского «Динамо» 30-х и второй половины 40-х гг. — т. е., собственно говоря, полной противоположности извечно пролетарского и инженерского «Зенита» с его деревянными Бурчалкиными-Выручалкиными и гологоловыми Левиными-Коганами.

Ленинградское «Динамо» — команда, где играл гениальный Пека Дементьев, а на воротах стоял Виктор Набутов. Которую тренировал великий Бутусов, сломавший штангу и убивший турецкого вратаря! Команда чекистов, поэтов и рыбоводов!

Думаю, именно поэтому я и шокировал в свое время знакомых склонностью к московскому «Динамо». Не его я любил, а призрак «Динамо» ленинградского — никогда не виденного. Иногда, с Гершковичем на правом фланге, этот призрак почти обретал плоть…

Объявление TWIMC (что, м. п., переводится «Для предъявления по требованию»). По всей видимости, с 20 ноября по 3 декабря с. г. буду в Иерусалиме.

тираж двухтомника Аронзона поступил в издательстве, а также называет предварительные расценки.

В РАЮ, ДОЛЖНО БЫТЬ, СНЕГ

В раю, должно быть, снег. От сосен на пригорке
до моря черно-алого, куда закат затек.
В раю, должно быть снег. И всё — ни норки в норке,
ни галок письменных, ни белок-распустех.

В раю, должно быть, снег. И ангел-истребитель
устало барражирует сверкающий озон.
В раю, должно быть, снег. Единственный в нем житель —
в пальто расстегнутом и мертвый Аронзон.

В раю, должно быть снег. Я был над ним, пролетом.
В пыли иллюминатора косой стеной он рос.
Но из подмышки перистой пунктирным пулеметом
его отрезала цепочка черных роз.
2000