Я вообще человек не завистливый, а если и завидую иногда, то только себе самому. К сожалению, очень изредка.
Но сейчас — несомненно завидую: вероятно, не больше десятка людей (думаю, это еще очень щедро оценено) имели до сих пор возможность прочитать роман Павла Зальцмана «Щенки» — и «я из тех, кто выбирает сети» (Илья, спасибо!). Роман гениальный — и по прозе, и по образу (пред)(по)революционной России, по сравнению с которым вся интеллигентская и полуинтеллигентская умышленность, пущенная «молодой советской литературой» на разухабистое живописание ужасов и стихий, вся эта «Россия, кровью умытая», вся пильняковщина и даже — боюсь сказать — бабелевщина просто-напросто меркнут. В буквальном смысле меркнут — в ровном и ясном свете безумия, поразившего целый мир. Не только людей, но и животных, не только животных, но и прочую природу: воду, небо, землю.
Я писал уже о Павле Зальцмане, в связи с его стихами, и давал ссылку на посвященный ему сайт. Повторю стихотворение, соименное роману:
Щенки
Последний свет зари потух.
Шумит тростник. Зажглась звезда.
Ползет змея. Журчит вода.
Проходит ночь. Запел петух.
Ветер треплет красный флаг.
Птицы прыгают в ветвях.
Тихо выросли сады
Из тумана, из воды.
Камни бросились стремглав
Через листья, через травы
И исчезли, миновав
Рвы, овраги и канавы.
Я им кричу, глотая воду.
Они летят за красный мыс.
Я утомился, я присяду,
Я весь поник, мой хвост повис.
В песке растаяла вода.
Трава в воде. Скользит змея.
Синеет дождь. Горит земля.
Передвигаются суда.
1936 г.
Повторяю также ссылку на отрывок из романа «Шенки».
Чего я пока никак не понимаю, так это того, что роман начинается в Сибири (в Забайкалье, уточняется на сайте по дневнику Филонова), да это ощущается и по пейзажу, и похоже, что на исходе времен большого голода, т. е. тогда примерно, когда роман был начат сочинением (1932), А продолжается, вместе со всем своим животным и человеческим персоналом, где-то в Молдавии и то ли во время Первой мировой войны, то ли даже, может быть, в революцию пятого года. А может, и во время гражданской войны. Разумеется (если я от волнения ничего особо существенного не упустил), это скорее всего результат неоконченности романа, но, пожалуй, я готов с этиом даже смириться как с особым повествовательным образом, смысл для которого еще надо будет придумать. Впрочем, мне осталось еще около трети объема.
