Правда ли, что во времена Даниэля Дефо «художественная литература», т. е. вымысел в книжной форме был запрещен в Англии законом, поскольку-де ложь и обман? Поэтому приходилось оформлять в качестве подлинных дневников и воспоминаний.
Это телегу протолкала на лекции половина знаменитого семейства Ассманн, когда наш сын еще был филологом и учился в Констанцском университете. Соврала?
То есть я так должен пониомать, что профессорша соврала? Меня интересует сам факт наличия закона, запрежающего вымысел в печатных изданиях.
И во времена Дефо люди обвиняли друг друга во лжи и очевидно использовали при этом какие-то конкретные юридические нормы и соответсвующие документы. Какие и в каком виде конкретно, сказать не могу, не знаю. Я имел в виду, что существование потока «документальной литературы» не имеет ничего общего с этим фактом и этими обстоятельствами никак не объясняется, даже если специальные уложения против вранья и существовали.
Спасибо.
Т. е. мой вопрос остается непроясненным. Алейда Ассманн, вообще-то говоря, один из самых авторитетных англистов и вообще филологов Европы (как и ее муж-египтолог), и мне просто было очень интересно, гонит ли она на лекциях телеги наподобие покойного профессора Гумилева.
Она, кстати, и насчет Свифта это же утверждала — что юридически было безопаснее подписать книгу Лемюэлем Гулливером или Робинзоном Крузо, чем собственным именем.
Но не скрою, что я обдумываю, не написать ли мне колонку про Дефо.
Интересно (по ходу еще один вопрос в голову пришел), сколько еще писателей, кроме Дефо и Достоевского, стояло у позорного столба? Интересный был бы клуб.
Печатание Гулливера действительно сопровождалось мерами сверхпредосторожности со стороны автора, с принесением рукописи «неизвестным в плаще» ночью к порогу издателя и т.п., по крайней мере так описывается в биографиях Свифта. Но мне кажется это связано не с особым законодательством, а просто с тем повторяющимся в истории случае, когда автор понимает, что идентификация его с данным произведением ничего хорошего ему не принесёт.
Простите, Достоевский не стоял у позорного столба, он с Дефо в разных клубах.
Гражданская Казнь
в России 18-19 вв. вид позорящего наказания для дворян. Осужденного привязывали к позорному столбу и ломали шпагу над головой в знак лишения всех прав состояния (чинов, сословных привилегий,прав собственности, родительских и т. д.). (Большой Энциклопедический Словарь, http://mirslovarei.com/content_bes/Grazhdanskaja-Kazn-15920.html)
В случае Достоевского (см. описание в «Идиоте», напр.), расстрельные столбы при замене физической казни на гражданскую вполне сыграли роль позорных.
Строго говоря, Достоевского шельмовали преломлением шпаги перед «расстрелом», но у позорного столба как такового он не стоял. Чернышевский стоял — в «Даре» об этом подробно.
Важнее то, что в России столб — это часть гражданской казни, знаменующей лишение дворянства и/или прав состояния, т.е. как бы вычеркивание казнимого из круга привилегированных или полноценных людей. В Англии pillory — неприятное наказание за мелкие проступки, вроде сквернословия, кощунства или печатания оскорбительного памфлета. За ним никаких лишений и конфискаций в общем случае не следует. Но pillory физически неудобна — это доска с отверстиями для шеи и запястий, и стоять осужденному приходится согнувшись. Похожую функцию исполняли еще колодки, stocks.
См. выше. Сама процедура гражданской казни для дворян требовала позорного столба. В случае петрашевцев смертная казнь была заменена гражданской, к столбам (их было три) их привязывали для расстрела, но с объявлением замены расстрельный столб был импровизированным образом использован как позорный.
Понятно, что не только между Россией 18-19 вв. и Англией 16-17 вв. существуют существенные различия в смысле и подробностях использования этого наказания, но и вообще — они существуют всегда и меду всеми временами и культурами. В средневековой Европе это вообще была другая история, ну и что? Я же не об этом.
В конце концов, постоять «у позорного столба» и означает, хотя бы в переносном смысле публичную гражданскую казнь той или иной степени официальности. Интересно было бы составить клуб писателей, ей подвергшихся — в разные времена и в разных обществах.
Чернышевский — да, спасибо. Три.
Пьеса Джаккометти «Семья преступника», известная нам в переводе Островского, имеет второе название «Гражданская смерть».
Да, «La morte civile».
«Смерть в штатском»
Об этом подробно в учебнике по литературе для 9-го класса(я школу окончил в 1977-м). Ну и в «Даре», конечно.
Кстати, такие законы точно были в Испанской Америке в первые века ее колонизации. Но это реплика в сторону.
Там и вымысла не надо было. Чего стоит эпизод в докладах Кортеса в Испанию о преобразовании храма индейской бокини в церковь на условии предоставления жрецам должностей служек, а равно отдачи в жены испанским солдатам их дочерей. Всех как-то взяли, а дочь верховного жреца осталась неликвидной из-за чревычайного уродства, хотя солдат очень просили, даже угрожали.
О! Спасибо!
Что-то было. Надо посмотреть Давида Юма «Англия под властью дома Стюартов». Там точно есть ссылка на парламентский эдикт, осуждающий церковь за данное ей разрешение печатать Овидия.
Интересно, имел ли этот закон (или парламентский эдикт) обратную силу в отношении уже существующей литературы.
Начало испанской колонизации Америки — начало 16-го века. Не похоже.
А вот посмотри, пожалуйста.
А с другой стороны, Гендель, младший современник Дефо, жил и работал большую часть жизни в Англии, а в выборе сюжетов себя не стестнял. Вся античная мифология, Тассо, Корнель и т.д.
Ну, это не совсем параллельно.
«Робинзон» — 1719-й, а Гендель в Англии с 1711-го.
Я имел в виду не время, а непараллельность новосоздающейся «художественной литературы» в смысле прямого вымысла о «реальной жизни» (а не мифологии и фантастической истории) и музыки, имевшей какую-никакую традицию рецепции.
В общем, попросту говоря, я имел в виду, что это, как у нас тут говорят, «две разные пары обуви».
а разве немецкие профессора способны врать?
Это, вероятно, ирония. В чей адрес, собственно? В мой?
нет, у меня искреннее убеждение, что неспособны. тем более, такого уровня.
Сочувствую.
С другой стороны, без иллюзий жить трудно.
сочувствую Вашим трудностям, со своей стороны. и спасибо за наводку, при случае непременно ознакомлюсь с трудам фрау Ассманн.
Каким, собственно, трудностям? У меня-то нет никаких особенных трудностей в вышестоящем контексте, за исключением, быть может, склонности принимать за шутку (пусть и неудачную) вещи, высказанные всерьез. Когда трудно себе представить, что это может быть сказано всерьез. Но это связано, так сказать, с принципом презумпции хорошего отношения к людям и прочим лошадям, от которого я пока не собираюсь отказываться.