Во-первых, блистательный рассказ Сергея Юрьенена в «Новом береге» — 17. Называется «Мальчики Дягилева». Подзаголовок — «евророман, конспект», т. е. конспект евроромана — и действительно, на нескольких страницах развертывается и свертывается треугольник «Мясин — Дягилев — Нижинский». Впрочем, лучше прочесть рассказ, чем мой пересказ. Последнее: следует обратить особое внимание на отрывки из дневника Нижинского в переводе Сергея же Сергеевича Юрьенена — там всё: и безумие, и гений, и полуграмотность, и даже, кажется, польский акцент.
Во-вторых, в «Ново -открыто -м мире» девятый номер прочел я ламца-дрица-оп-ца-ца рецензию Никиты Елисеева на книгу стихов Г. И. Алексеева «Избранные стихотворения». Судя по рецензии (книги мне еще не добыли, хотя и обещали — это не укоризна, а кроткое напоминание!), в томе содержатся и некоторые поэмы, как минимум, «Жар-птица», которую рецензент именует «великой книгой о блокаде». Стало быть, не только стихотворения. Впрочем, это мелочи, конечно, да никто и не ожидал от издательства «Геликон Плюс» внимания к подобным подробностям. Прекрасно, что книга появилась, неплохо, что рецензия вышла: Геннадий Иванович Алексеев — фигура чрезвычайно интересная в своей … типичности? … нетипичности? В своей типичной для своего времени нетипичности, — пожалуй, так.
Рецензия, собственно, как рецензия. Ничего дурного я сказать о ней не могу. Слегка приблизительная по высказыванию, да и по фактологии. Г. И. Алексеев, например, не только «учился на архитектора», но и выучился на него, и даже преподавал архитектуру в Ленинградском инженерно-строительном институте. Любопытно было бы сообщить иногороднему читателю, что поэт-верлибрист Алексеев был членом СП СССР, автором нескольких книг. При этом его неопубликованные рукописи вполне циркулировали в «профессиональном самиздате» — т. е. среди литературной общественности, я их помню и люблю с юности. Это, может, и необязательные сведения, но с их помощью можно поставить фигуру поэта хоть в какое-то конкретно-историческое соответствие с его жизнью и творчеством. «Мистика и духовидчество» — это очень хорошо, но только на фоне реальных обстоятельств существования. Впрочем — к большому сожалению — нельзя исключить — и никогда нельзя этого исключать — что в исходном тексте все было как раз очень хорошо и подробно изложено, а потом все так сократили и отредактировали, что автор стоит в чистом поле, разводит руками и сам на себя удивляется: и как же это я выгляжу тут, каким чучелом! Я, конечно, нравов отдела критики «Нового мира» не знаю, никогда там (и вообще в этом издании) не печатался, и если что, то заранее извиняюсь, но исхожу из общеизвестного обыкновения (в газетах, конечно, это встречается чаще, чем в журналах, но и в журналах тоже бывает). Вследствие всего вышесказанного я обычно практикую своего рода презумпцию невиновности по отношению к авторам литературно-критических статей, появляющихся в периодике. Да и вообще — статьи Никиты Елисеева (с которым я лично незнаком, как не был лично знаком и с покойным Г. И. Алексеевым) мне по большей части всегда скорее нравились. Конечно, бранные отзывы у него выходят живее и радостнее, чем похвальные, но это явление почему-то нередкое. Выбор предметов издевательства (на которое он признанный мастер) у меня (за одним или двумя исключениями) протеста не вызывает — в отличие от выбора предметов восхваления — тоже за некоторыми исключениями, одно из которых — Геннадий Иванович Алексеев.
Но что меня в это рецензии совершенно поразило, так это:
Для этого-то и нужен верлибр Геннадию Алексееву. Верлибр — это ведь тень стихов. Белый стих на то и белый, чтобы быть призрачным, прозрачным, привиденческим, привидевшимся. Он словно из другого мира, где не действуют наш ритм, наши созвучия.
То есть получается, что верлибр и белый стих синонимы? Не буду вдаваться в определения верлибра — их у него множество и все довольно бестолковые, но мне всегда казалось, что даже студенты Литературного института усваивают в конце концов, что белый стих — это нерифмованный регулярный стих. Когда-то мне приходило в голову, что при некотором расширении понятия о регулярности стихе можно с помощью «белых дольников» и т. п. отбить часть пространства у верлибра как у поля отрицательно определяемых сущностей — нерегулярного нерифмованного неметрического и т. д. Преследовать эту идею я, не будучи филологом, естественно не стал, за стиховедческой литературой давно уже слежу крайне нерегулярно (но рифмованно), но дело, конечно, не в том.
Неужели все уже так далеко зашло? Мне, кстати, было бы как-то спокойнее, если бы вышестоящая синонимизация оказалась на совести отдела критики «Нового мира».
Но в целом не могу не сказать, что я огорчен. Пустяк, а неприятно.
