Песнь благодарственная
на Кузнечика, оказавшегося Саранчой

— Саранча, саранча,
где твоя епанча?

— У сада Пал Палыча
упала с плеча.

Я летала к Пал Палычу
в том году на Крит.
Стол у Пал Палыча
в том саду накрыт.

— А что подают у Пал Палыча,
алычу?
Может, и я туда полечу
по лучу?
Может, чего получу?

— У Пал Палыча в том саду
стол накрыт.
Подают у Пал Палыча
в меду акрид.

Коль не хочешь, саранча,
потерять епанчу,
не летай к Пал Палычу
по лучу!

…А над глиняным Дунаем
по заболоченному мосту,
черной пеной поддуваем,
поезд скатывается в пустоту.

И, разбужен полым звуком,
ты вдруг очнешься в купейном углу:
виадук за виадуком
назад шагают, в злаченую мглу.

Сквозь сквозные их опоры
без сожаления оглянись
на разрезанные горы
с жилистым дымом, сходящим вниз.

На подкóпченные шпалы
и столбцы непонятных вех,
на подточенные скалы
с перистым паром, всходящим вверх,

где над выгнутым Дунаем
по заоблачному хребту,
снежной пылью подымаем,
воздух втягивается в темноту.

VIII, 2006

Игорь Булатовский, автор более чем замечательных, на мой вкус, стихов, прислал в подарок крымского кузнечика.
И кузнечик неплох:

Кстати, только что в серии «Воздух» вышла книга Булатовского «Карантин», которую я бы назвал выполненным обещанием, что бывает очень-очень редко. Почти никогда. В свое время я писал о его предыдущей книжке «Полуостров» и высказывал при этом случае надежду на выполнение даваемого ею обещания. И не ошибся.

С чем поздравляю и Игоря, и себя.

но не тому. У этого с Советской властью никаких стилистических расхождений не было. Что, конечно, не укор. У того, в сущности, их тоже было немного.

Тем не менее, из всех советских спортивных комментаторов самым выдающимся лично я полагаю Виктора Набутова. Все детство я провел под его «Петр Андреев, где же Ваша скорость?» Набутов обращался к игрокам с различными претензиями и советами, но исключительно на Вы — что как раз было некоторым стилистическим расхождением с Советской властью.

И — если только это не фантомное воспоминание — у меня в ушах до сих пор отчетливо звучит его «Гол!!! Х.., штанга!!!» с чемпионата мира по футболу 1970 г. (в Мексике). Вот это уже было не некоторым, а весьма существенным стилистическим расхождением с Советской властью, и Набутова больше никогда не пускали комментировать «крупные международные». Так он и остался с нами. С нашим Петром Андреевым (Андреевых в хоккейном СКА было еще штук пять, кажется), чья скорость так и не выяснилось куда задевалась. С нашим Бурчалкиным-Выручалкиным, с нашими Редкоусами, Гребеножками и Хромченковыми. С нашим печальным и великим Шурой Беловым…

Некоторые в детстве мечтают по выросте сделаться пожарными, милиционерами и т. п. У меня было только одно детское профжелание — футбольно-хоккейно-баскетбольный комментатор. Но я всегда знал, что оно неосуществимо. Прежде всего, по близорукости — я знал, что не увижу номеров на футболках, и как же я тогда отличу Павла Садырина от какого-нибудь Загуменных?

Забавно, — вдруг подумал! — желание стать футбольным комментатором мне, в сущности, до некоторой степени удалось осуществить. По крайней мере, в рамках этого дневника. Так вот в чем, оказывается, был смысл..!

НАКОНЕЦ-ТО ЗАКОНЧИЛИСЬ!

Всем страдающим по советскому рокфору и не понимающим, почему французский т. н. «сыр-рокфор» постоянно оказывается на него совершенно не похож: Я НЕС ВАМ БЛАГУЮ ВЕСТЬ, но забыл о ней и вспомнил только сейчас, за ужином!

Настоящим советским рокфором не-отличишь-ни-на-вид-ни-на-вкус является сыр, именуемый «Сен-Агур» (Saint Agur). А вот почему советский пищепром именовал сен-агур рокфором, из каких политических, стратегических или конспиративных соображений, — предмет актуального культурологического интереса (я сейчас читаю перед сном № НЛО, где про салат-оливье, — очень увлекательно изложено, вот бы так про рокфор!)

На месте загадочной конторы, предлагавшей услуги по продаже в Интернете ваших старых ботинок (через Ebay, естественно), вдруг возникло польское сельпо. Еще издали я увидел вывеску «POL-KOST» разноцветными буковками и, ничего еще не подозревая, пошутил на ходу: польские продукты. Все рассмеялись. Абсурдность этой идеи казалась самоочевидной. Подошли ближе, стало еще смешнее — «с Ивановым шутки плохи», как значилось в одном старинном юмористическом рассказе о человеке, которому нельзя сказать «у вас вся спина белая», потому что она у него и точно окажется белой.

Действительно, польское сельпо…

Попытка вытащить малосольный огурец из бидона со спрятанным в нем Мазурским болотом была немедленно отбита пани продавщицей: мол, не засолился еще как следовает быть. Завтра приходите. Или послезавтра.

Веселый польский нос набекрень торчал под весело сморщенным лбом. Ворча на каких-то цыганских детей, которые ей «всё перепачкали», пани продавщица провела экскурсию по ассортименту.

Помидоры малинувка.

Слонина — но это не мясо слона.

Конфеты Пташье млечко. Конфеты Булавка (!)

Кильбаса сурова…

И, конечно же, водка Выборова, водка Шопен, водка Пан Тадеуш и еще пятнадцать водок, в том числе одна в нарядном литровом огнетушителе. Ну, в польские водки я не очень-то верю. Хотя… хуже украинских уж точно не будут.

Купили двести грамм печенья, по сути своей являющегося коржиком из школьной столовой, тесно обсыпанным семечками или половинками арахиса, и ушли озадаченные.

Но мы еще вернемся — за малосольным огурцом, когда он созреет пупырышком.
……………….

…А тем временем в задней комнате круглосуточно разбирали на запчасти шестисотые мерседесы, как бы написали в любимой газете «Бильд».

о статуе Свободы. Статуя, как известно, работы скульптора Бартольди.

Этот Бартольди вообще был Церетели своего времени. И особенно места. Весь город Кольмар (откуда он родом) заставлен вышедшими из-под его киянки монументами (надо отдать ему должное, довольно небольшого размера и часто в комплекте с фонтаном), изображающими местных исторических деятелей. А в доме семьи Бартольди находится музей Бартольди, где этого добра видимо-невидимо. Но мы туда, конечно, не пошли, а только заглянули во двор, где три каменные тетки держали/делили на троих земную сферу.

А почему бы, кстати, Церетели не подарить Америке Статую Необходимости? Если Статуя Свободы стоит во рту, то Статую Необходимости можно было бы разместить в заднепроходном отверстии Америки, в Сан-Францискском заливе. Ск-ск… бррр! Напишем лучше грамотно: в Сан-Францисском заливе! На острове Алькатрас, скажем.

Или Алькатрас сам по себе является Монументом Необходимости? Или — все же Свободы?

Эльзас, верхняя окраина города Мюнстер (или Мюнстéр), мансарда предпоследнего вверх по горе дома, балкон. Три звука ночи и два ее времени. Невидимые цеппелины

Всю ночь в голове мучительно обращается строчка, мучительно на кого-то похожая: „И по дороге на Париж во сне оцепенели цеппелины“, но, как ни выворачивай голову, никаких цеппелинов не видно. Вообще ничего не было видно, даже луны и даже звезд. Небо чернее гор — в них хотя бы горят какие-то лампы.

Внизу клокотал непрерывно и клёхтал ручей — сквозь ржавую флейту выбегал из хозяйской запруды и сбегал к зданию горной жандармерии со скрещенными лыжами на гербе. И — иссякая, но не стихая — дальше вниз, в зажатый Вогезами город, где ждала река Фехт, подбрасывающая себя в темноте.

…почему так страшно бывает тиканье цикады — на юге, ночью? Потому ли, что будь цикада часами, как бы скоро прошло время для тех, кто по этим часам жил?

…и легкий царапающий скрежет ночной бабочки (жесткими с исподу крыльями по теплой известке над ухом), он страшен тоже — в ее времени один поворот невидимой себе самому головы к невидимому самому себе небу занимает, видимо, вечность…

На невидимом небе проснулись невидимые цеппелины и потекли на север — неслышно отбомбиться по Парижу.

А здесь, под тремя звуками и между двумя страхами, мерно дышало счастье. Пока была ночь.