* * *

Самый опасный вид Буратин — Буратины сырые. Уже не горят и еще не тонут.

* * *
Умные люди от политики глупеют. А дураки… — нет, конечно, так примитивно мир не устроен — дураки от политики расцветают.

сходил не только в виноградники, но и в мировую паутину зашел, спросил у робота, что слышно новенького. Новенького немного, но есть и любопытное.

Вот, например, отчасти возвращающая веру в наличие на этом свете осмысленных человеческих существ, нормальная, аккуратная, осмысленно сделанная сотрудниками тверской библиотеки им. Горького работа. Даже выкрик несчастного полусумасшедшего мужичка в обрыганном пиджачке и в обмоченных штанах, стоящего враскачку у пивточки и скверною лаею монотонно кричащего на прохожих, какие ему кажутся почище, что они жиды и антилигенты — и тот выглядит здесь объяснимым и вписанным в информационный контекст. Не все еще потеряно, как было написано на двери одного «стола находок» в одном провинциальном городке в одном тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году.

К слову говоря, с мужичка с самого давно уже спросу практически никакого, а вот лицам, добровольно, сознательно и, кажется, по своей инициативе подставляющим микрофон к его заблеванной бороде и распространяющих по мере возможностей сквернословный поток больного, вот тем следует сходить провериться. Довольно очевидно, что у этих лиц что-то очень не в порядке. Честно говоря, мне они представляются куда более общественно опасными.

А вот еще интереснее: другие лица, призывавшие не так давно к категорическому бойкоту известного органа (упаси бог, не в связи с мужичком и его «жидами и антилигентами», а в связи с куда более существенными преступлениями), не призовут ли эти лица к бойкоту соответствующего оранжевого глянца, ну хотя бы в связи с высказываниями типа «вдова Кривулина, когда я перехватил ее пьяные грязные ручонки…», не говоря уже обо всем прочем?

Про Вас. Гроссмана писал-писал-писал… три дня писал — написал примерно размером с самого Гроссмана, страниц девятьсот то есть. Сели, сократили до 6000 знаков. Обрезки выносили два дня.

Высунули голову из этого процесса: вокруг уже совсем осень. Виноградники приобрели известную рыжую, лиловую и бурую прозрачность, над этой прозрачностью висят соколиные, чего-то высматривая, по внутри этой прозрачности ходят небольшие олени, подъедая недоубранный виноград, висящий частично уже в изюмном состоянии.

«Зенит», говорят, уже почти чемпион.

Все, ныряем обратно — мне надо писать колонку про Диккенса и его рождественские затеи, а Ольге Мартыновой — после собственной статьи о Гроссмане (для другой газеты, разумеется) — рецензию на немецкие издания Шаламова и Геннадия Гора (у которого, кстати, есть кое-какие замечательные стихи, а немецко-русская билингва этих стихов, которая сейчас выходит в Вене, является по существу первым их книжным изданием), а потом и еще на парочку книг.

А вот еще книжечка хорошая, в шорт-листик бы как влитая вошла, да ей бы и премию дать, хотя бы за выслугу лет — заслужила!

Пфальцское небо равномерно вращается с облаками на нем, но облака не проворачиваются за горизонт, а скапливаются между горами белогрудой и златобокой грудой — с каждым поворотом неба всё плотнее скатанней и резче вырезанней.

Кривой бук, наряду с мелкой еще-пока-зеленью, обнавтыкался сложно сконструированными пучками желтоватых трилистников, словно бы вырезанных на манер бурбонских лилий из старой промасленной бумаги; у основания каждого — широкое, часто и округло насеченное семечко.

Под буком охотится местный кот: прыгает четырьмя лапами, а приземляется на три. Четвертой, точнее первой — передней правой — он прибивает дуру-бабочку к земле, осыпанной мятыми бурбонскими знаками, а затем ее с непонятным удовольствием съедает. Впрочем, и кот неумён. Или труслив до такой степени, что кажется неумным. Несколько времени назад в дом начал приходить другой кот, неотличимо похожий на нашего, — такой же короткошерстный, сверкающе-черный, высокозадый и круглолицый. Но тот был умен и храбр, добрался до кошачьей миски в коридоре и до кошачьей подушки на диване в каминной комнате. Наш на время его визитов уходил в виноградники и глядел оттуда широко раскрытыми глазами. А может, он думал: “Зачем же я туда пойду? Я же и так там”. Но потом экономка увидала их вместе — когда один приходил, а другой уходил — и прогнала самозванца. Самозванца ли? Скорее всего. У нашего один глаз светится, а другой тускнет. Возможно, это и вообще у него не трусость, не глупость, а подслеповатость.

Куда делся второй черный, неизвестно. После разоблачения его никто не видел. Быть может, перекрасился ослепительно-белым персом и целыми днями валяется в неприлично разъевшемся состоянии два квартала ниже по Монастырской улице — на газоне у дома девяносто четыре, в компании двух Венер Милосских, четырех гипсовых гномов, роз, желтофиолей и каких-то дальневосточных лишайников. А настоящий Сен-Жон скитается в виноградниках — исхудал, посерел, оробел и питается птичками, улитками и опавшими виноградинами.

…Раздавленные гроздья похожи на трупы каких-то мелких животных; в них на лету копаются осы.

Или это все он же, кошачий стрикулист, на воротной тумбе дома номер семьдесят шесть — изображает львиное изваяние в скромной серо-полосатой, но изящно скроенной шубке и даже головы за прохожим не повернет, только скосится?

На подоконнике дома номер четырнадцать — в виде махи раздетой?..

А вот дымчато-крапчатая, как бы сетчатая кошка с черными руками и окончанием хвоста — в эзотерическом уголке магазина «Книги. Чай» на сине-белом тибетском молитвенном полотенце с надписью «Шальке 04» — это тоже он? Тогда ему пришлось не только цвет поменять и телосложение, но и самое пол!

…А собак в городе Эденкобене почти не встречается, кошки их, очевидно, окончательно победили. Ну разве что очень маленькие, приезжающие с туристами, никогда не отпускаемые с поводка и ночующие с хозяевами в их спальных машинах (но наш кот боится и таких маленьких — как взвидит, так оказывается на верхушке бука и смотрит оттуда своими полутора глазами, расширенными на лбу до предела). Правда, есть одна пожилая овчарка на самой околице, почти что за городскою чертою уже, но ее никогда не выпускают и категорически запрещают лаять. Целыми днями она безмолвно шагает по загородке три метра на три, а если и гавкнет на прохожего, то смущенно остановится и с выражением ненароком рыгнувшего простака из малороссийской музкомедии прижмет правую переднюю лапу ко рту: “Звиняйте, панычу”.

Вечерами здесь не слышно лая. И петухи не кричат по утрам. И ласточки только изредка вскрикивают, заходя на вираж. И лишь цикады трещат прерывисто, но непрерывно — как установленные в глубине виноградников телефоны; но к ним никто никогда не подходит.

Небо так безоблачно, что видны звездные облака.

Чернее тьмы, из-под крыши падают в сад несколько летучих мышей. Они тоже едят бабочек — не ситцевых дневных, а ночных — парчовых. Совершенно бесшумно.

А еще по саду ночью бегают ежики. И от них шума никакого — пока не начнется осень. Тогда они станут шуршать и потрескивать. Но недолго, потому что скоро заснут.

Как и летучие мыши.

И в Эденкобене останутся только коты.

(маленькие английские еврейские хитрости)

В одном из романов Нэнси Мидфорд (это такая светски-остроумная английская беллетристка прошлого века, круга Ивлина Во, если я правильно понимаю) некий герой обучает остальных персонажей маленькой светской хитрости: перед входом в наполненную людьми гостиную следует сказать «brush», отчего на лице твоем возникнет необыкновенно любезное и располагающее к тебе выражение, и уже затем внести это выражение лица в гостиную.

Мы всей семьей пробовали-пробовали-пробовали… И точно, получается.

Потом мне стало противно произносить глупое английское слово «brush», означающее, как известно, просто-напросто щетку, и я подумал, что заимствовать полезное у иных народов все же следует, даже если речь идет о коварном Альбионе. Но заимствовать следует творчески — обогащая и совершенствуя или, по меньшей мере, одомашнивая. Поэтому вместо «brush» я предлагаю произносить «Абраша!» Мы всей семьей проверяли — функционирует точно так же.

… А вообще лучше конечно быть, чем с помощью английских артикулярных упражнений казаться. Сегодня, например, мы видели одну юную официантку, такую милую, что у ней даже ягодицы улыбались. Не думаю, что, выбегая из ресторана во двор, она приостанавливалась перед дверью и тихонько говoрила «Абраша». Тем более ягодицами.

* * *

Всякий раз, как я вижу в супермаркете мешочки с чищеными семечками, как подсолнечными, так и тыквенными, я вспоминаю о старушках на малороссийских завалинках, с утра и до ночи кривыми, беззубыми, черными ртами лузгающих семечки для ленивого на лузготню Запада.

* * *

Французские профессора выглядят, как неудачливые коммунальные политики. Немецкие коммунальные политики зато — как неудачливые профессора.

* * *

Умный, серьезный и одаренный американец обоего пола напоминает мыслящий овощ.

* * *

Пенсионер в белой панамке, с квадратным, сердитым и глупым лицом. Пишет в жэковскую стенгазету антирелигиозные стишки, где своими словами пересказывает популярные брошюры.

* * *

Московские революционные поэты, похожие на некрасивых еврейских девушек.

Видели кукушку. Оказалось: красивая статная птица, похожая на Валентину Матвиенко. Одета в густовязаный партийный пиджачок.

что зарядное устройство для карманного телефона осталось в Солитюде, а запасное потеряно. То есть ваш корреспондент не телефонизирован, что само по себе не страшно, но сегодня, ходя по разным магазинам, маленьким (сельпо тети Ляли, где была куплена водка, вылитая в форме подковы и именующая себя «Георгиевская», но не просто «Георгиевская», а «Георгиевская — Русский дух») и большим (международная пресса на горвокзале с упоительным журнальчиком «Русская Швейцария», на полном серьезе раз в месяц излагающим «русские новости» этой в высшей степени интересной страны), я вдруг заметил, что во мне снова воскрес детский страх потеряться в магазине.

В соответствии с природой вещей тут у нас в Академии замка Солитюд какие-то все время мероприятия и культурные проекты. И выставки, и перформансы, и инсталляции, и концерты, и черта в ступе. И все помещения уставлены разными штуками — результатами всех этих проектов и мероприятий. Ходишь — спотыкаешься. Один, например, румынский художник перегородил один, например, коридор выпиленными из фанерки и побеленными силуэтами автомобиля «Дакия» — «чтобы, дескать, вам тут неудобно было ходить, как нам в Бухаресте, который, дескать, задыхается от автомобильного движения». То есть он нарочно хотел, чтобы все спотыкались. Чтобы это обращало наше внимание на проблемы автомобильного движения в Бухаресте.

А сейчас вот происходит конференция, посвященная проблемам современного танца в современном пространстве. Но без нас происходит. Утром мы спим, днем гуляем в лесу, а вечером пишем, так что ходить нам на нее некогда, Да у нас и не танец главное… … Но сегодня все же решили зайти на выступление одной танцующей девушки из Франции, поскольку в программке было написано, что всего двадцать минут и где наша не пропадала.

Действительно, всего двадцать минут, но это что-то невероятное, дамы и господа! Так наша давно не пропадала.

У девушки при малейшем телодвижении громко щелкали суставы, через пять минут она стала тяжело дышать, хотя особо и не прыгала, а скорее стояла на месте и делала руками-ногами изящные загогулины. С такой физподготовкой и такими же физданными ее бы не взяли в резервный состав кордебалета Уланудинского театра оперы и балета. Но так вообще ничего, сама по себе довольно хорошенькая.

Одно спасибо — музыкальное сопровождение номера было только щелканье суставов, тяжелое дыхание и иногда гроханье на сцену — дощатый такой звук. То есть танцевалось а капелла, если можно так выразиться. Услышав отсутствие музыки, я на радостях начал переводить в уме на немецкий строчку Пастернака про лучшее из того, что он слышал. Кажется, даже неплохо получилось. Переведя, задумался о смысле увиденного и услышанного и рассудил, что таким образом гуманное общество взаимного потребления спасает бедную девушку от дурной дорожки: пусть лучше щелкает суставами, чем ходит по этой дорожке туда и обратно, наворачивая на руке маленькую розовую сумочку.

..А тот же румын мог бы вместо выпиливания машин из фанерки известно что с ними делать, от чего Бухарест задыхается…

И я наконец-то понял общественную функцию современного искусства. Говорят, что оно жульничество. Нет, оно не жульничество, а эрзац-жульничество, метадон своего рода. Оно направляет криминальную и асоциальную энергию индивидов в сравнительно безобидное и даже развлекающее публику русло.

Слышали бы вы, как хлопали щелкающей суставами девушке. Минут десять, не меньше. А потом, когда она вошла в кантину и щелкнула суставами, садясь на табуреточку к стойке, все вскочили со своих мест и снова захлопали…