Июль 1990, Нью-Йорк. Думаю, 4 июля или тесно вокруг того. Делегация молодых советских драматургов собирается кушать. На раздаче — тогда ленинградский, а ныне московский комедиограф Александр Железцов. С двузубцем над блюдом задумчив выдающийся писатель и драматург Александр Образцов. Приветствует Марк Галесник, тогда драматург и заведующий фельетоном газеты «Вечерний Ленинград», а буквально через несколько месяцев основоположник экстремального израильского юморизма.

Нью-Йорк сейчас, конечно, уже не тот. Манхэттен, я имею в виду. Ни тебе обсиканных негров, мирно дремлющих посреди пузырчатых луж. Ни пистонопоставочного конвейера на Сорок Второй улице (мы жили на Сорок Четвертой, в гостевых комнатах учреждения, именующего себя «Новые драматурги», оттуда и фото) — и даже лошадиными лепехами, оставленными полицейскими битюгами, почти что уже не пахнет. Полуразрушенный порт на Гудзоне, куда, как известно, Бродский в свое время ходил пить невкусное виски, а я в свое — смотреть, как купают полицейских коней) превратили в замощенный в шашечку пошлый променад с народным гулянием и киосками. Один раз я видел даже (в прошлом году) такси, остановившееся на красный свет! Все приходит в упадок, не вечны ни могущество, ни красота! Вот и Манхэттен превратился в мещанскую слободку, полную непуганных клерков, русских туристов в маскировочных шортах под наливными животами и китайских девушек, похожих на гладкошерстных медвежат.

Это в Бранденбурге, чудо прусской гарнизонной архитектуры и вообще городок премиленький. Там был литературный фестиваль в честь одного из двух великих сыновей Нойруппина — писателя Теодора Фонтане (второй — знаменитый прусский архитектор Шинкель, застроивший в свое время кайзеровский Берлин страшными темно-серыми колоннадами).

Городок расположен у озера. Если я правильно понимаю, исходное славянское название (район был захвачен немцами во время т. н. Вендского, т. е. Славянского, крестового похода 1147 г.) — что-то вроде Рыбинска. Новорыбинск, стало быть. Вот Рыбинское озеро:


Вот ранняя луна над озером:


Вот пристань — очевидно, здесь высаживались псы-рыцари. Повезло им, что озеро не замерзло, а главное, артиста Черкасова на них не нашлось.


А вот и сам крестоносец, застрял слегка. Написано, что его зовут Парцифаль:

из немецкого перевода комментария к «Евгению Онегину» — подарок издательства:

Между нами, пасторскими дочками: прочел я по этому случаю знаменитый комментарий и стал отчасти понимать Романа Якобсона — в общем, любительщина. Интересно, что от «лекций» такого ощущения не возникает — это своего рода эссеистика с разного рода любопытными наблюдениями. Можно соглашаться, можно не соглашаться, но протеста у меня никакого. А здесь — даже не могу сказать почему (уж конечно, не из-за обиды за Баратынского да Вяземского, хотя заворот насчет их полнейшей незначительности выглядит глуповато). Вероятно, сама форма комментария вызывает ожидание «корректности» и «научности». При этом, конечно, разного рода наблюдения и сведения бывают очень ценны и любопытны.

Думаю, в конечном счете проблема упирается в полемику с советским пушкинизмом (насчет которого ничего специально хорошего не скажу, да дело и не в этом): Набоков очень ядовито полемизирует с ним, но явно знаком не в полном объеме (частично и не по своей вине) и предубежден. Понять это можно, но выглядит чрезвычайно нелепо и несерьезно.

Ну, и смешные штуки, вроде «суда над Татьяной» (навроде «судов над Онегиным» 20-х гг.), где некоторым свидетелям приписывается не совсем то, что они на самом деле утверждали (напр., Белинскому — одобрение поведения Татьяны в последней главе, а он его не одобрял с колокольни своего семинарского прогрессизма).

При этом — поразительное и гениальное, по крайней мере для меня, никогда на этот счет особо не задумывавшегося: Татьяна, в сущности, со всеми этими «и буду век ему верна» не отказывает Онегину, любой человек, когда-либо профессионально соблазнявший женщин, понимает: разговор прошел хорошо, на днях даст. Вероятно, этого человек недворянской культуры и не мог понять, а люди дворянской культуры на этот счет помалкивали, пока не пришел Набоков и не выдал тайну. Или я пропустил в свое время, напр., у Анненкова какого-нибудь? Вряд ли — Белинский сразу же всех подавил со своей влюбленностью в Татьяну, неловко было и вылезать со светским здравым смыслом.

Жалко, нельзя поговорить обо всем этом с покойным Вольфом, который владел этой наукой — наукой соблазнения, как ужением и сочинением детгизовских повестей. Но и сам знал (в старости), что счастья она не приносит — как сочинение детгизовских повестей и в отличие от ужения и сочинения стихов. Но это, конечно, совсем другая история.

(Эденкобен — это городок в Пфальце, где мы жили пару лет назад в местном Кюнстлерхаузе, постоянные читатели этого журнала вспомнят).

Этот сюжет я помню с детства — его всегда очень любили карикатуристы:

Foto: Claudia Eidinger

Следы кошачьи, есть там у нас такой кот, а по имени Неро — служащий кот на довольствии Рейнланд-Пфальцского земельного министерства по делам науки, образования, молодежи и культуры (а я что могу сделать, так оно называется!). Недавно мы выпустили «фестшрифт» в честь его семилетнего юбилея, кошки же существа семеричные — семь жизней и т. д. Вот он на обложечке:

Между прочим, очень хорошая книжка получилась (неудобно себя хвалить, поскольку был составителем, но ей-богу, все говорят!), есть стихи замечательные разных крупных немецких лириков — Ульфа Штольтерфота, например, или Вульфа Кирстена, да и прозы некоторые, например, знаменитого девяностолетнего писателя Ханса Бендера…

Весь год напролет пишу «под круглые даты» — 100-летие со дня рождения такого-то, 100-летие со дня смерти такой-то, 500 лет, как вышла такая-то книжка…; ничего не поделаешь, такой жанр — «колонка о классиках»… Но, естественно, чем больше пишу под «круглые» — тем больше люблю некруглые.

25 дек. 1886 по старому стилю или 6 янв. 1887 в Одессе родился Бенедикт Константинович (Наумович) Лившиц. У нас и не то, и не другое число, но я уже давно собирался о нем написать и завтра, пожалуй, начну.

А пока — фотография с торжественного собрания секции перевода Ленинградской писательской организации, посвященной столетию со дня рождения Лившица. Насколько я помню, никому это, кроме секции перевода, в голову тогда не пришло. Справедливости ради надо сказать, что «под столетие» готовился и всего через два годика, в 1989 г., вышел том Лившица в Ленотделе «Советского писателя», первая его авторская книга после «Полутораглазого стрельца» 1933 г. (переводы выходили книгами в 1934, 1937 и 1970 гг.) Нет, вру — «Картвельские оды» выходили» в Тифлисе в 1964 г. и я их однажды даже держал в руках, кажется у Бориса Понизовского. Но все равно — большое было событие.

Короче говоря, меня попросили прочесть стихи Лившица и я продекламировал «Эсхила» — думаю, это было первое публичное исполнение этого великого стихотворения (впервые напечатано оно было в книге 1989 г.). Боже, как сладострастно я покрикивал и подвывал:

Плыви, плыви, родная феорида,
Свой черный парус напрягай!

О том, как я ходил к Екатерине Константиновне Лившиц, пожелавшей проверить, умею ли я правильно читать вслух стихи, а то, знаете, сейчас этого почти не могут… — я еще , вероятно, напишу. А сейчас — редкое и случайно сегодня найденное фото.

Итак, Ленинград, Шереметевский дворец, Дубовая гостиная, если я правильно помню, январь 1987 г. (по логике вещей — надеюсь, в действительности ничего по непредвиденным обстоятельствам не сдвинулось и это был действительно январь, а не февраль, март, апрель и т. д.):

ДОПОЛНЕНИЕ: С. Л. Сухарев сообщил, что вечер происходил 24 декабря 1986 года.

еврейской жизни, в основном, из предвоенной Польши.

via b0gus via avrom via bahaltener

Две самые любимые:


Еврейские ковбои в Кaрпатах. Выглядит как кадр из вестерна.

и


Деревенский оркестр из русин и евреев, 1895 г. Если кто сходу не разберется — русины, это которые босые. Очень печальная картинка с большим символическим зарядом: два автохтонных племени (еврейское население этих мест можно считать почти автохтонным — по давности, не менее чем домонгольской; я принадлежу к умеренным сторонникам хазарской теории происхождения восточноевропейских евреев, да и сами поглядите: по лицам этих музыкантов не различить где кто — только по одежде), почти полностью уничтоженных кошмарами наступающего века. Но кошмары всегда нуждаются в чьих-то руках, чтобы произойти.

Австрийский геноцид русинского населения Галиции после отступления русских войск в Первую мировую войну: всё вокруг было так уставлено виселицами, что Моисей Розенкранц, буковинский немецкоязычный поэт, сравнил это с нефтеносной местностью, сплошь уставленой вышками, и еврейские погромы того же времени (со всех сторон).

Затем совместное существование в межвоенном польском государстве — даже процентная норма для евреев существовала в этом государстве, и не только в университетах, но и в обыкновенных школах. С прочими «народами» обращение «пилсудской Польши» было не существенно милей. Карпатским русинам досталось и от венгров; с чехословаками было легче.

Насчет событий Второй мировой войны и последствий этих событий для еврейского населения мест, которые сейчас именуются «Западной Украиной», говорить нечего, но почти окончательное изведение с большинства этих территорий русинского, т. е. червонорусского / карпаторусского населения связано с украинизацией «Западной Украины», произведенной уже после войны после присоединения этих территорий к Украинской ССР и под соусом сталинских чисток. Поляки, понятное дело, почти исчезли оттуда (а с ними и остатки еврейского населения) — кого не уничтожили в конце войны бандеровские и прочие того же сорта бандиты, тот оптировал польское гражданство и убрался, оставив на барахолках вожделенный как для деревенских «новых хозяев», так и для совслужей, переселившихся из России, красивенький «европейский» скарб — коврики, статуэтки, вазочки (у нас дома было несколько предметов такого рода; мой дед закончил войну во Львове и служил комиссаром госпиталей Львского военного округа, если я ничего не путаю). Но и русинские племена — лемки, бойки и как они там еще назывались — куда-то постепенно подевались, по крайней мере с «равнины».

…В общем, это замечательные фотографии!

Вот, оказывается, какие штуки я рисовал на доске, обсуждая представление о «золотых», «серебряных» и прочих веках — начиная от Лединых яиц, т. е. от Гесиода:

Студенты печального образа:

Руками машем, навеваем ученость (метод пневмопедагогики):

А это уже ветер на себя:

Скажу как франкфуртский житель: самый лучший в мире памятник И. В. Гете — в Чикаго:

Думаю, и тайному советнику понравился бы — очень! Потому что здесь тайный советник — очень статный! И птица неплоха, вроде боевой индейки.

А ниже мы видем — кстати о птицах — молодого человека ямайской национальности, проповедующего чайкам:

Кроме того, он их угощает частями своего незамысловатого ужина. Чайки прилетают с недалекого озера, немножко кушают, немножко слушают.

А вот — тут же, на Мичиган Авеню — памятник неизвестному индейцу и неизвестной лошади, умеющей давать лапу, как собачка. Интересен также способ подвязки хвоста, характерный, как мне раньше казалось, скорее для гусарских и уланских полков Российской армии:

А это — небоскреб газеты «Чикаго Трибюн». Она уже, кажется, почти разорилась, но это неважно:

Важно, что отважные корреспонденты этой самой «Чикаго Трибюн», где бы ни побывали с редакционным заданием, всюду отламывали на память (или в подтверждение своего присутствия — для бухгалтерии, например) кусочки зданий и памятнков. Потом, после выплаты корреспондентам накладных расходов, представительских и суточных — эти кусочки с соответствующими надписями вмуровывали в стены редакционного небоскреба:

Впрочем, и всегда было понятно, что инструментом американской журналистики является скорее отбойный молоток, чем перо (или пишмашинка с диктофоном).

Я нашел один кусочек из Москвы (от не помню уже какой кремлевской башни), но — слава Г-ду в вышних — ни единого камешка из Петербурга.

На этом почти всё. Есть еще пара загадочных фотографий с университетских занятий — оказывается, по ходу занятий я рисовал на доске какие-то удивительные картины, о значении которых еще позволю себе поразмыслить.

1. Во Франкфуртском университете закрылась славистика.

2. От славистики осталась библиотека в 100 000 томов. Мы совершили туда экскурсию под водительством любезной Людмилы Белкиной lora_deha. Девать книги некуда, скоро их заколотят в ящики и поставят навечно в подвал. А пока виды примерно таковы:

3. В библиотеке сидит единственный библиотекарь, назвавший себя:

последний славист Франкфурта
Через несколько месяцев он уйдет на пенсию и во Франкфурте не будет славистов.

4. В библиотеке есть разное, но в том числе и такое:

Если кому нужно — в смысле, опубликовать надпись, то пожалуйста. Мы сами не филологи, нам без надобности.

Урбана-Шампэйн, апр. 2009 г.